Виктор Широков - Иглы мглы Страница 35

Памяти Велимира Хлебникова

Век в имени сияют Римлев;веленья миру выписаны грубо;и до сих пор рыдают нараспево солнце обмороженные губы.Белхлеб, — я говорю — номиллимон;и как года догадкою не мерьте,все так же молод синий небосклони перевертень не боится смерти.Алмаз в родстве с пылающей землей;а трос не должен быть второго сорта;пусть мусор в голове сжигает знойи разумом наполнена реторта.Пускай копыто опыта полно,но Мефистофель промахнется снова;заведено судьбы веретено,зане девиза нет превыше слова.Нам гласных гласность в настоящий мигважнее, чем согласие согласных;поэт — не гид, он производит сдвигв породе горней, что куда опасней.Не реверанса вычурности в том,чтоб оглянуться, смысл ища в оглядке;и мот словес вернется в отчий доми с модою не раз сыграет в прятки.Пусть видит каждый, кто душой не слеп:сейчас над поэтическим престоломвзошли его навеки молот, серп;и Хлебников нас обступил простором.

Средь тленья, гниенья, распадаприходится строить и жить;а муза сказала: "Не надо,нельзя о дурном говорить!Дружок, веселись до упаду,тяни наслаждения нить…"Но я ей ответил, что надовсегда обо всем говорить.Тянулась больная баллада;баланда успела остыть;вновь шепотом муза: "Не надо,нельзя о дурном говорить.Забудем видения адаи будем друг друга любить…"Но я задолдонил, что надовсегда обо всем говорить.Дыханье устало от смрада;изнанка успела прогнить;а муза твердила: "Не надо,нельзя о дурном говорить.Подумаешь, тоже досада,что вирусам хочется жить…"И хмуро я буркнул, что надовсегда обо всем говорить.Пока нет житья от разладаи есть на свободу запрет;покуда нельзя без докладав чиновный войти кабинет;пока дорогая наградаотнюдь не для лучших венец;покуда не снята осадас наивных и честных сердец.Претит суета и усладаи хочется в голос завытьсреди исполинского стадав обжорстве явившего прыть.И даже средь райского сада,увы, не сумею забыть,что надо, что надо, что надовсегда о больном говорить.

Почему-то ночью стали снитьсярадужные человеко-птицы.Я не раз твердил себе растерянно:"А живет ли человек-растение?"Руша настроенье беззаботное,думал: "Есть ли человек-животное?"Наконец вставал вопрос-итог:"А бывает человеко-бог?Человеко-бык?" Опять по кругугнал сомнений яростную вьюгу.Застревали мысли, как осколки:"Людо-змеи? Человеко-волки?"Сон прогнав, навек лишив покоя,главное во мне проснулось: "КТО я?"

Ежели мы примем за искомоевдруг существованье насекомое,каждая певучая строкастанет стрекотать наверняка.Если окружат нас как флотилиичешуей покрытые рептилии,и тогда стихотворенья токскажет: "Человек не одинок!"Если спросят, что приму охотнеежизнь растения или животного,то отвечу: "Лишь судьбу свою".Тем живу и потому пою

Еще раз очутиться там,где ты забыт и вряд ли нужен,где сломан солнечный вигвами всюду только грязь и лужи.И ты буксуешь каждый мигна старых распрях и обидах;судьбы огромный маховиклишь чередует вдох и выдох.Молчишь. Растерзанный. Нагой.Какой такой причины ради?Бегом отсюда! Ни ногой!Как сам же написал в "Балладе".Возрадуйся, что твой уделдавно решен не земляками;и снежный пепел пролетелшальными чайками вдоль Камы.И пусть снежинки в волосахблеснут фатальной сединою;ты превозмог минутный страхи взмыл над вспененной волною.Надежный старый самолеттебя уносит восвояси;и каждый день, и каждый годнепредсказуем и прекрасен.

Не прекращает время быстрый бег.Шум времени напорист и неистов."За скальпель истины возьмется новый век",не зря писал один из декабристов.Вблизи непросто разглядеть лицо.Оно закрыто грязью иль коростой.Но вот выводит случай на крыльцопод снег и дождь и судит всех по росту.И точные вопросы налетят,как пчелы в час цветения кипрея;и каждая из давешних досадвновь отодвинет тех, кто был хитрее.На место ставит время подлецови освещает истинных героев;тем и затем живем, в конце концов,сердца на компас истины настроив.Поэтому не спится в декабре;спешим в "Икарус", если не в икары;автобус ждем, построившись в каре,свергаем идолов и не боимся Кары.

Андресу Эхину

Когда однажды ротозей заглянет в таллиннский музей, то обнаружит там офорт, построенный словно кроссворд; давай, мол, зритель, не зевай, а клетки мозга заполняй не чертовщиной, не божбой, а черно-белой ворожбой; потом в углу под светом ламп вдруг разглядит еще эстамп; за ним отыщется другой, сулящий сердцу непокой; художник Вийральт Эдуард изобразил здесь сущий ад. Доселе, может, только Босх сумел взорвать виденьем мозг и показать, что может ждать все общество, и чернь, и знать. Как из разрушенных бойниц зияет из различных лиц сто тысяч глаз, разбитых линз; так множит гиперреализм; так кием ткнуть бывает рад людской хрусталик, вновь в бильярд играя, демон или черт среди алхимии реторт. Сегодня, маясь по жаре, я вновь вгляделся в "Кабаре" (есть и такой еще офорт среди вийральтовских работ). Художник, как бессонный Вий, схватив резец, как острый кий, нанес по похоти удар, изобразив страстей пожар. Там продолженьем буйных чресл казался дьявольский оркестр; там снизошел на всех угар, неважно молод или стар; и до изнеможенья жил всех пылкий танец закружил. Среди беснующихся пар запечатлел высокий дар не только бедных алкашей, но, проникая в суть вещей, как наказанье за вину пророчил близкую войну. Шел только 31-й год, а сколько будущих невзгод здесь напророчил всем Вийральт… Офорт, как в трещинах асфальт, сулил безжалостную смерть всем тем, кто хочет пить и петь. С улыбкой, словно истукан, стояла женщина-фонтан, и струи адского питья дарили счастье забытья. И тут же рядом под зонтом, не обращая на фантом вниманья, парочка детей вкушала радость без затей. И множась вдалеке, как зло, паучье дерево росло; не сучья, колкие, как шприц, а маски человечьих лиц охотно изрыгали сок, чтоб пьющий вырваться не смог. Художник здесь изобразил всех тех, кто грезил, а не жил; кто вместо песен пук реприз принес на дьявольский стриптиз и душу живу обкарнал, как шевелюру в карнавал… Но как преодолеть контраст? Как говорится, Бог подаст; и каждый может только сам отверзнуть вежды к небесам; ведь даже у глухих невежд в душе есть место для надежд; иначе для чего офорт дарить апофеозу морд; иначе должен сдать в ломбард лом вечных перьев каждый бард; когда б не вера в светлый час в душе у каждого из нас; и свет со тьмой соединив, оставил нам гравюру-миф, где дышит раем каждый ярд, художник Вийральт Эдуард.

Прекрасно юное Еще,когда, не зная правил,еще под небосвод плечобездумно не подставил;когда по радуге гулялбездомно и бездымно;когда души не оголяли рифмовал невинно.Еще я водки не распилс очередным иудой;еще не пущен на распылбыл гений в пересудах.Я, как в колодец, заглянув расплесканную юность;я полететь готов ко дну,лишь бы мечта плеснулась.О, где ты, давнее Еще,где кулаки не сбиты,где дышат в спину горячовчерашние обиды.Я меньше сделал, чем хотел,чем мог, замечу гордо,когда б не цепь бездушных тели ханжеские морды.И все же звонкое Ещене растерял я в склоках;оно, раскручено пращей,еще взлетит высоко.Еще не заблужусь в лесупривычек; впрямь не промах,вновь ворох песен принесу,как в мае цветь черемух.Так славься, зрелое Еще,когда противу правилпод небосвод свое плечоты радостно подставил.

Неумолим к мечтам возможностей предел…Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея…Я прожил эту жизнь не так, как я хотел;пусть к дочери судьба окажется добрее.Уходит день и час; и не остановитьмгновенья; и нельзя надеяться на случай.Сердца соединить едва ли сможет нитьвзаимности простой, когда ты невезучий.К тому ж узка стезя; я пробовал, друзья,пролезть бочком в ушко, да только застреваю.Кто муж, а не дитя, тот знает, что нельзяраздваиваясь жить, любовь в себе скрывая.Двойное бытие прекрасно на словах.Как радуга зимой слепит двойное зренье.Но бедная любовь тотчас потерпит крах,не выдержав тоски двойного притяженья.Я локон отверну, как кокон разверну;знакомое лицо, как бабочка, взовьется…Я верю, что еще успею и вернуна крылышки пыльцу с волшебной позолотцей…

Незабываемы практические занятия по анатомии:все мы, первокурсники, что-то препарировали,тщательно выделяя каждый нерв,каждый сосудик,каждое мышечное волоконце.И вдруг резкий голос педагога(чуть ли не Бога)возвещал: "Артефакт" (т. е. игра природы,ошибка природы; то, чего быть не должно,но изредка случается).Поэзия — артефакт реальности,зыбкая игра воображения,и все-таки она существует, поэзия!

Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том,что повторялось тысячекратно:человек потерян в себе самомбезвозвратно.Но ведь можно построить себя, как дом,если нравственно ты не калека…Человек потерян в себе самом,важно найти в себе человека.

Памяти Бориса Пастернака