Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 36

Песнь тридцать первая

Язык, который так меня ужалил,Что даже изменился цвет лица,Мне сам же и лекарством язву залил;[456]

Копье Ахилла и его отцаБывало так же, слышал я, причинойНачальных мук и доброго конца.[457]

Спиной к больному рву, мы шли равниной,[458]Которую он поясом облег,И слова не промолвил ни единый.

Ни ночь была, ни день, и я не могПроникнуть взором в дали окоема,Но вскоре я услышал зычный рог,

Который громче был любого грома,И я глаза навел на этот рев,Как будто зренье было им влекомо.

В плачевной сече, где святых бойцовВеликий Карл утратил в оны лета,Не так ужасен был Орландов зов.[459]

И вот возник из сумрачного светаКаких-то башен вознесенный строй;И я: «Учитель, что за город это?»

«Ты мечешь взгляд, — сказал вожатый мой, —Сквозь этот сумрак слишком издалека,А это может обмануть порой.

Ты убедишься, приближая око,Как, издали судя, ты был неправ;Так подбодрись же и шагай широко».

И, ласково меня за руку взяв:«Чтобы тебе их облик не был страшен,Узнай сейчас, еще не увидав,

Что это — строй гигантов, а не башен;Они стоят в колодце, вкруг жерла,И низ их, от пупа, оградой скрашен».

Как, если тает облачная мгла,Взгляд начинает различать немногоВсе то, что муть туманная крала,

Так, с каждым шагом, ведшим нас пологоСквозь этот плотный воздух под уклон,Обман мой таял, и росла тревога:

Как башнями по кругу обнесенМонтереджоне[460] на своей вершине,Так здесь, венчая круговой заслон,

Маячили, подобные твердыне,Ужасные гиганты, те, когоДий, в небе грохоча, страшит поныне.[461]

Уже я различал у одногоЛицо и грудь, живот до бедер тучныхИ руки книзу вдоль боков его.

Спасла Природа многих злополучных,Подобные пресекши племена,Чтоб Марс не мог иметь таких подручных;

И если нераскаянна онаВ слонах или китах, тут есть раскрытыйДля взора смысл, и мера здесь видна;

Затем что там, где властен разум, слитыйСо злобной волей и громадой сил,Там для людей нет никакой защиты.

Лицом он так широк и длинен был,Как шишка в Риме близ Петрова храма;[462]И весь костяк размером подходил;

От кромки — ноги прикрывала яма —До лба не дотянулись бы вовекТри фриза,[463] стоя друг на друге прямо;

От места, где обычно человекСкрепляет плащ, до бедер — тридцать клалосьБольших пядей. «Rafel mai amech

Izabi almi», — яростно раздалосьИз диких уст, которым искониНежнее петь псалмы не полагалось.

И вождь ему: «Ты лучше в рог звени,Безумный дух! В него — избыток злобыИ всякой страсти из себя гони!

О смутный дух, ощупай шею, чтобыНайти ремень; тогда бы ты постиг,Что рог подвешен у твоей утробы».[464]

И мне: «Он сам явил свой истый лик;То царь Немврод, чей замысел ужасныйВиной, что в мире не один язык.

Довольно с нас; беседы с ним напрасны:Как он ничьих не понял бы речей,Так никому слова его не ясны».[465]

Мы продолжали путь, свернув левей,И, отойдя на выстрел самострела,Нашли другого, больше и дичей.

Чья сила великана одолела,Не знаю; сзади — правая рука,А левая вдоль переда висела

Прикрученной, и, оплетя бока,Цепь завивалась, по открытой части,От шеи вниз, до пятого витка.

«Гордец, насильем домогаясь власти,С верховным Дием в бой вступил, и вот, —Сказал мой вождь, — возмездье буйной страсти.

То Эфиальт[466]; он был их верховод,Когда богов гиганты устрашали;Теперь он рук вовек не шевельнет».

И я сказал учителю: «Нельзя ли,Чтобы, каков безмерный Бриарей[467],Мои глаза на опыте узнали?»

И он ответил: «Здесь вблизи Антей;Он говорит, он в пропасти порокаОпустит нас, свободный от цепей.

А тот, тобою названный, — далеко;Как этот — скован, и такой, как он;Лицо лишь разве более жестоко».

Так мощно башня искони временНе содрогалась от землетрясенья,Как Эфиальт сотрясся, разъярен.

Я ждал, в испуге, смертного мгновенья,И впрямь меня убил бы страх один,Когда бы я не видел эти звенья.

Мы вновь пошли, и новый исполин,Антей, возник из темной котловины,От чресл до шеи ростом в пять аршин.

«О ты, что в дебрях роковой долины, —Где Сципион был вознесен судьбой,Рассеяв Ганнибаловы дружины, —

Не счел бы львов, растерзанных тобой,Ты, о котором говорят: таков он,Что, если б он вел братьев в горний бой,

Сынам Земли венец был уготован,[468]Спусти нас — и не хмурь надменный взгляд —В глубины, где Коцит морозом скован.

Тифей и Титий[469] далеко стоят;Мой спутник дар тебе вручит бесценный;Не корчи рот, нагнись; он будет рад

Тебя опять прославить во вселенной;Он жив и долгий век себе сулит,Когда не будет призван в свет блаженный».

Так молвил вождь; и вот гигант спешитПринять его в простертые ладони,Которых крепость испытал Алкид.

Вергилий, ощутив себя в их лоне,Сказал: «Стань тут», — и, чтоб мой страх исчез,Обвил меня рукой, надежней брони.

Как Гаризенда[470], если стать под свес,Вершину словно клонит понемногуНавстречу туче в высоте небес,

Так надо мной, взиравшим сквозь тревогу,Навис Антей, и в этот миг я знал,Что сам не эту выбрал бы дорогу.

Но он легко нас опустил в провал,Где поглощен Иуда тьмой предельнойИ Люцифер. И, разогнувшись, встал,

Взнесясь подобно мачте корабельной.

Песнь тридцать вторая