Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 Страница 36

ПРИВЯЗЧИВАЯ МЕЛОДИЯ

Глухая музыка, затертая стеной,сочащаяся, словно кровь сквозь марлю,как рыженький котенок малый,увязывается вслед за мной.

Что требуется музыке глухой,невзрачной песне                               от меня? Немного.Молчания почти немого —учитывается слух плохой, —

а также подчинения всего:походки, ритма и существованья —ее знахарству, чарам, волхвованью,владычеству.

А больше ничего.

ПОЦЕЛУЙ В ТЕМНОТЕ

Поцелуй в темноте. Часыостановлены. Звезды — выключены.Все страдания мира — вылечены.Все стремления мира — чисты.

И покуда он длится, длитсяпоцелуй во тьме, во тьме,темным снегом на светлые лицасыплет,            как подобает зиме.

Тает снег от тихой горячности,заливая свидания те,и восходит в вечерней мрачностисветлый              поцелуй                                     в темноте.

О БОРЬБЕ С ШУМОМ

Надо привыкнуть к музыке за стеной,к музыке под ногами,к музыке над головами.Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной,с нами, с вами.

Запах двадцатого века — звук.Каждый миг старается, если не вскрикнуть —                                                                              скрипнуть.

Остается одно из двух —привыкнуть или погибнуть.

И привыкает, кто может,и погибает, ктоне может, не хочет, не терпит, не выносит,кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.Он и погибнет зато.

Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!Звездное передвижение нас по ночам не будит!А тишины не проси.Ее не будет.

КОСЫЕ ЛИНЕЙКИ

Россия — не Азия. Реки здесьне уходят в пески.

Косолинейная — в стиле дождя —ученическая тетрадка.

В ней сформулировано кратковсе,до чего постепенно дойдя,все,до чего на протяжениижизнидодумался он,что нашел.

В ходе бумажного передвиженияэто попало ко мне на стол.

Тщетна ли тщательность?Круглые буковки?Все до единой застегнуты пуговки.Главные мысли,как гости почетные,в красном углукрасной строки.Доводы — аккуратно подчеркнуты,пронумерованы четко листки.

Впрочем, подробности эти — технические.Мысли же — мученические,а не ученические.Сам дописался,додумался сам!Сам из квартиры своей коммунальнойс робкой улыбочкой машинальнойвызовы посылал небесам.

На фотографии,                          до желтизныблеклой,                 отчетливо все же видны —взгляд,             прозревающий синие дали,словно исполненный важной печали,профиль,               быть может, поморских кровей,бритость щеки, темень бровей,галстук,            завязанный без ошибки,и машинальность робкой улыбки.

Эта последняя фотографияи неподробная биографиявложены вместе с тетрадкой в пакет.Адреса же обратного нет.

Видно, и в том городке небольшом,что разбирается все же на штемпеле,верится плохо, чтоб кто-то нашелволю, и силу, и время                                     из теменисветы погасшие извлечь.Дело закрыто. Оборвана речь.

Я ощущаю внезапноспиной,кожейи всем,что мне в душу насовано:то, что сегодня прочитано мной,—мне адресовано!

Преподаватель истории,                                             тот,что сочинил это все                                   и скончался,был в своем праве, когда не отчаивался.Знал, что дойдет.

Это — дошло.Я сначала прочту.Я перечту.Я пометки учту.

Я постараюсь ужо,                                   чтоб Москва,я поработаю,                      чтобы Россиятщательные прочитала слова,вписанные в линейки косые.

ПЕРЕВОЖУ БРЕХТА

Я Брехта грузного перевожу.Перевожу я Брехта неуклюжего.Не расплету веревочное кружево.К его Пегасу не сыщу вожжу.

Часы уже долдонят полвторого,а я по-прежнему на полпути.Нет, нелегко немецкую коровуиз стойла                 в наше стойло увести.

Нет, нелегко немецкую воронупо-нашему заставить говорить.В немецкую тупую оборонунепросто                       дверь тугую отворить.

Фонетика какая!Треск и лязг!А логика какая!Гегель с Кантом!Зато лирических не точит ляс.Доказывает!С толком и талантом.

Германия!Орешек сей кудакак крепок, тверд.И счастье и бедав нем прозвучали вещими стихами.А Брехта многомудрые словапод воем бомб ни разу не стихалии стихнут ли когда-нибудь?Едва ли.Едва ли,             говорю я вам,                                  едва ли.

БЛИК

Пожилой художник,                                  воскресный,а с недавних пор, —                                  и субботнийзамечает мотив интересный:солнца блик                   на кровле соборной.

Он свою машинерию ставит,равен в рвении только великим.Кто посмеет,кто сможет,кто станетмежду ним                    и солнечным бликом.

У него только двое сутокизо всей бесконечной недели.Свой рассудок,свой предрассудок,все, что взгляды его углядели,непостыдное полууменьеи рутинный страх застояи немалое разуменье,им за целую жизнь нажитое —все сейчас на холсте заиграет.Слишком блик                        великолепен!Потому что он сам выбирает,словно Суриковили Репин.

Счастлив он, как весенний кочетна омытом дождем заборе,потому что пишет, как хочет,ни с собой,ни с векомне споря.

Важен он                  необыкновенно,ничего у судьбы не просити мгновенно,дерзновеннокисть свою                  над холстом заносит.

«Смешливость, а не жестокость…»

Смешливость, а не жестокость,улыбка, а не издевка:это я скоро поняли в душу его принял.Я принял его в душуи слово свое не нарушуи, как он ни мельтеши,не выброшу из души.

Как в знакомую местность,вхожу в его легковесность.

Как дороге торнойвнезапный ухаб простишь,прощаю характер вздорный,не подрываю престиж.

Беру его в товарищи,в спутники беру —у праздного, у болтающегоесть устремленья к добру.

ЗАБОЛОЦКИЙ СПИТ В ИТАЛЬЯНСКОЙ ГОСТИНИЦЕ

У пригласивших было мало денег,и комнату нам сняли на двоих.Умаявшись в банкетах и хожденьях,мы засыпали тотчас, в один миг.Потом неврастения, ностальгия,луна или какие-то другиепоследствия пережитого днябудили неминуемо меня.

Но Заболоцкий спал. Его чертытемнила ночь Италии. Белилалуна Италии, что с высотылучами нашу комнату делила.Я всматривался в сладостный покой,усталостью, и возрастом, и ночьюподаренный. Я наблюдал воочью,как закрывался он от звезд рукой,как он как бы невольно отстраняли шепоты гостиничного зданья,и грохоты коллизий мирозданья,как будто утверждал: не сочиняля этого! За это — не в ответе!Оставьте же меня в концов конце!И ночью и тем паче на рассветеневинность выступала на лице.Что выдержка и дисциплина днемстесняли и заковывали в латы,освобождалось, проступало в немраскованно, безудержно, крылато.Как будто атом ямба разложив,поэзия рванулась к благодати!Спал Заболоцкий, руку подложивпод щеку, розовую, как у дитяти,под толстую и детскую. Онапокоилась на трудовой ладониудобно, как покоится лунав космической и облачной ледыни.Спал Заболоцкий. Сладостно сопел,вдыхая тибуртинские миазмы,и содрогался, будто бы от астмы,и вновь сопел, как будто что-то пелв неслыханной, особой, новой гамме.Понятно было: не сопит — поет.И упирался сильными ногамив гостиничной кровати переплет.

ТОНЯ КАЛАЧЕВА