Владислав Ходасевич - Стихотворения Страница 36

Кишмиш

Кишмиш, кишмиш! Жемчужина Востока!Перед тобой ничто — рахат-лукум,Как много грез, как много смутных думРождаешь ты… Ты сладостен, как око

У отрока, что ищет наобумУбежища от зноя — у потока.Кишмиш! Кишмиш! Поклоннику ПророкаС тобой не страшен яростный самум.

Главу покрыв попоною верблюда,Чеканное в песок он ставит блюдо,И ест, и ест, пока шумят над нимЛетучие пески пустыни знойной, —И, съев всё блюдо, мудрый и спокойный,Он снова вдаль бредет путем своим.

Разговор человека с мышкой, которая ест его книги

Мой милый Книжник. Ты совсемОпять изгрыз два тома… Ловок!Не стыдно ль пользоваться тем,Что не люблю я мышеловок?

Хоть бы с меня пример ты брал:Я день-деньской читаю книжки,Но разве кто-нибудь видал,Что я грызу их, как коврижки?

Из книг мы знаем, как живутИндейцы, негры, эскимосы.В журналах люди задаютДруг другу умные вопросы:

Где путь в Америку лежит,Как ближе: морем или сушей?..Ну, словом, — вот тебе бисквит,А книг, пожалуйста, не кушай.

Ей-богу, мне не до стихов,Не до экспромтов — уж подавно.Однако ж было б очень славно,Когда бы эдак в семь часов,Иль в восемь, или даже в девять(Мы заняты ужасно все ведь) —Зашли Вы Нюру повидать.Она устала и тоскует,Из здравницы вернувшись вспять,Затем что здравница… пустует.«Продуктов нет» — так рапортуетХор нянек праздных… А пенятьЛишь на судьбу рекомендуют.

Не только в древности неслышные словаПрирода темная певцам вещала славным:И ныне с Оцупом беседует, как с равным,На доме Зингера пустая голова.

Памятник

Exegi monumentum.

Павлович! С посошком, бродячею каликойПройди от финских скал вплоть до донских станиц,Читай мои стихи по всей Руси великой, —    И столько мне пришлют яиц,Что если гору их на площади УрицкойПоможет мне сложить поклонников толпа —То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий    Александрийского столпа.

Право же, только гексаметр сему изобилью приличен.Только в гексаметре можно воспеть красоту простокваши,Слоем сметаны покрытой. Сметана же чуть розовата,Персям купальщицы юной подобна по виду, а вкусом —С чем бы сравнялась она?.. Борис, удалясь от супруги,Вспомни лобзания дев, босоногих, искусных в плясанье,Также в науке любви. Языком розоватым и тонкимЗубы твои размыкает прелестная… Вкус поцелуя,Сладостный, — вдруг обретает тончайшую некую свежестьС легкой и томной кислинкой. Таков же и вкус простокваши.

Пути и перепутья

Без мыла нынче трудно житьЛитературным ветеранам —Решился Брюсов проложитьСвой путь ad gloriam per anum.

Люблю граненые стаканы(Их любит каждый глупый сноб)И ламп зеленые тюльпаны,Бросающие света сноп.

Люблю чернильницы. Не малоОни вмещают черноты.В них потаенно задремалоОсуществление мечты.

Мне книги слаще поцелуя,Милей принцессовой руки,Когда меж ними нахожу яМалютки Бермана стишки.

А счеты! Я смотрю не морщасьНа их кольчужные ряды,Когда под пальцами конторщицОни бегут туды-сюды.

Но лучше всех вещей — кубышка.Напоминает мне поройЕе прорезанная крышкаУста Полонской дорогой.

Издатель! Друг! С лицом веселымМне чек скорее подмахниИ пресс-папье своим тяжелымАвтограф милый промокни.

Люблю я старой толстой «Сафо»Бледно-голубенький дымок,Подобный дыму пироскафа,Когда с изяществом жирафаВзбив на челе свой черный кок,Издатель Беренштейн Игнатий,Любимец муз и Кузмина,Мне говорит: «Прошу вас, нате», —У запотевшего окна, —А сам глистит не хуже, право,Чем пасынок глистящий мой,И распускает хвост, как пава,Остря уныло и гнусаво,Как Шершеиевич молодой —Сей бурный вождь имажинистов,Любимый бард кокаинистов,Блистательный, как частный приставБлагих, умчавшихся времен,Мелькнувших, как счастливый сон, —Времен, когда в Москве стариннойЯ жил безгрешно и невинно,Писал не много, важно, чинно,И толстой «Сафо» не курил,И с Беренштейном не дружил.

Аполлиназм

«На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял…То пес, то лютый пес! Поспел, посмел!» То спелНам Демодок, медок в устах тая. И таял,И Маем Майи маял. Маем Майи млел.

Ты, Демодок, медок (медовый ток) замедли!Медовый ток лия — подли, помедли лить!Сей страстный, сластный бред душе, душе не вред ли?Душе, вдыхая вздох, — паря, не воспарить.

Сочинение

Ни́ничек глаза таращитНа вокзальные часы,Очень беспокоясь на счетЖенственной своей красы.

Ждет с любовным треволненьем,Что приеду я назад,И взирает с нетерпеньемВ супротивный циферблат.

Завивает русы косыИ помадой щеки трет.Но у ей глаза раскосы,И всегда она урод.

Предупреждение врагу

Будут ли ясно сиять, небеса    Иль вихорь подымется дикий —В среду, как только четыре часа    Пробьет на святом Доминике, —

Бодро вступлю я в подъезд «Родника»,    Две пули запрятавши в дуле;Мимо Коварского, в дверь Вишняка    Войду — и усядусь на стуле.

Если обещанных франков пятьсот    Тотчас из стола он не вынет,Первая пуля — злодею в живот,    Меня же вторая не минет.

Париж обитая, низок был бы я, кабыВ послании к другу не знал числить силлабы.

Учтивости добрый сим давая пример,Ответствую тебе я на здешний манер:

Зван я в пяток к сестрице откушати каши,Но зов твой, Бахраше, сестриной каши краше.

И се, бабу мою взяв, одев и умыв,С него купно явлюсь, друже, на твой призыв.

Трепетность его хорея изумительна.

«Алек, чтобы в стройном темпеМог воспеть я образ твой,Непременно принеси мнеТы названье мази той,От которой то, что ноготьЧеловеческий неймет,Волчий клык и орлий коготьС эпидермы не сдерет,То, чего Психея трогатьБелым пальцем не рискнет,Словом — деготь, деготь, деготьНаконец со лба сойдет, —Ибо длится проволочка,Жизнь не жизнь, в душе мертво,Весь я стал как меду бочкаС ложкой дегтя твоего».

Хвостова внук, о друг мой дорогой,Как муха на рогах, поэзию ты пашешь:Ты в вечности уже стоишь одной ногой, —Тремя другими — в воздухе ты машешь.

Георгию Раевскому

Я с Музою не игрывал уж год,С колодою рука дружней, чем с лирой,Но для тебя — куда ни шло! Идет:Тринадцать строк без козырей! Контрируй!В атаку! В пики! Ну-ка, погляди:Пять взяток есть, осталось только восемь,Уж только семь! С отвагою в грудиТрефового туза на бубну сносим.Он нам не нужен. Счастья символ сейНекстати нам. А впрочем — что таиться?Порою сердце хочет вновь забиться…А потому — отходим всех червей,Пока не стали сами — снедь червей.

Куплеты