Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник) Страница 38

Каждую неделю муж давал Ванде деньги на расходы по хозяйству. Он работал напротив банка и поэтому вносил чек в банк по пути с работы домой. Когда Ванда отказалась сосать ему хуй, он отказался вкладывать чек в банк по дороге с работы, поэтому Ванде приходилось садиться в машину и ехать в банк, чтобы самой положить чек, который он в качестве наказания отдавал ей лично в руки. Очевидно, что воображение мужа в области изобретения наказаний не шло ни в какое сравнение с воображением Кафки. Что же касалось его воображения по части секса, то там он ощутимо отставал даже и от значительно менее знаменитых писателей.

В юности Ванда настояла перед родителями на том, чтобы уйти из католической школы, где пинали секс в хвост и в гриву, а она, с прирождённой убеждённостью в своей сексуальной правоте, верила в благо мастурбации. Соблазнил её еврейский мальчик, в которого она влюбилась всем телом. Отец её не хотел пускать на порог еврея-ухажёра, а когда Ванде было двадцать восемь, отец на смертном одре образумился и наказал ей выйти замуж за еврея. «Времена меняются, – объяснил он, – и нам, католикам, нужно меняться вместе с ними». Сказал это и умер.

Однако Ванда не послушалась отца и вышла замуж за католика, который мог напомнить еврея только своим ужасом перед менструациями. Муж был настолько брезглив, что не подходил в Ванде на пушечный выстрел, когда они у неё начинались, чем, кстати, её очень огорчал, ибо в эти дни ей особенно хотелось. Однажды, когда менструация у неё, казалось, кончилась, муж осчастливил Ванду соитием, но когда он извлёк хуй, тот оказался в крови. Муж вскричал от потрясения и бросился в ванную. Ванда виновато последовала за ним. Муж запретил ей включать свет в ванной, потому что вид крови на хуе внушал ему ужас, и муж заставил Ванду отмывать его в темноте.

После развода Ванда начала толстеть. В тридцать девять кожа на её лице была гладкая, будто натянутая на барабан. Лишний вес на теле давал о себе знать совсем иначе: вместо сужающейся талии у неё было расширение с толстыми складками. Ноги же росли стройные и вовсе не толстые. Но, находясь под грузным телом, они казались непропорционально маленькими. У неё был идеальный маникюр на красивых пальцах, но на ногах пальцы были все в раскорячку и без педикюра. Во время оргазма она кричала омерзительно визгливым голосом.

Года два назад Ванда по специальной диете сбросила вес и стала тоненькой. Компания, которая разработала эту диету, взяла её для телевизионной рекламы, где Ванду демонстрировали «до» и «после». Но через пару месяцев она набрала обратно весь прежний вес, да ещё с добавкой. Теперь, жуя что-то перед телевизором, Ванда с гордостью показывала мне видеозапись рекламы, где она в облегающем вечернем платье принимает приглашение какого-то хлыща и танцует с ним тур вальса в огромном зале со стрельчатыми окнами и мохнатой люстрой. У платья были длинные рукава до запястий, чтобы скрыть обильные волосы на руках Ванды.

Ванда подробно рассказывала мне об особняке, построенном в виде замка, где происходили съёмки, и о её партнёре в вальсе, с которым они были любовниками, пока она не растолстела снова. После разрыва с любовником она часто приезжала к особняку и гуляла вокруг, вспоминая дни своей красоты, которые наградили её любовью. В особняке никто не жил, его использовали только для съёмок и великосветских приёмов. Ванда гуляла вокруг, смотрела на тёмные окна, подходила к дверям и дёргала за ручки, но все двери были заперты. Она призналась мне, что это была её самая сильная любовь, и с тех пор во всех мужчинах она ищет его черты. Любовник был евреем и никак не мог смириться не только с её толщиной, но и с католическим происхождением. Однажды, когда она гуляла вокруг особняка, ей показалось, что она увидела его в окне первого этажа. Ванда бросилась к окну, прижалась к нему лбом, но никого не разглядела. По-видимому, от нажатия на стекло сработала сигнализация, и подъехала полицейская машина. Ванду отвезли в полицейский участок, но вскоре выпустили. Больше она у особняка не появлялась, зато стала активно искать и находить новых любовников, среди которых оказался и я.

У всех любовных пар рано или поздно образуются традиции и обретаются привычки в общении. Самое прекрасное – это процесс установления этих традиций и привычек. Радостное ощущение уверенности остаётся некоторое время после их установления. Но потом начинается протест против рутины. Если не происходит обновления традиций, то отношения разрушаются.

У меня с Вандой традиция установилась быстро и легко. Ванда обожала порнографические фильмы. Поэтому мы начинали наш вечер с того, что брали два видеофильма напрокат. Обыкновенно Ванда выбирала их без всякого смущения и записывала на своё имя, так как мы ходили в видеотеку рядом с её домом, где она была членом клуба и получала скидку. Потом мы шли к ней домой. Каждый раз она извинялась, что у неё не убрано. И действительно, ковёр на полу был в пятнах. На обеденном столе в гостиной накладывались друг на друга олимпийские кольца – следы от стоявших когда-то стаканов, чашек, бокалов с мокрым дном. В спальне у стены на полу лежали коробки, полиэтиленовые мешки, старые журналы и книги в стопочках. Из незакрывающихся ящиков комода торчало несвежее нижнее бельё. На трюмо – просыпанная пудра, в унитазе, на ватерлинии, была полоса ржавчины, которую никогда не пытались оттереть. Холодильник, жёлтый от грязи, был всегда настолько забит, что каждый раз, когда она открывала дверь, что-нибудь из него вываливалось на пол. Ванда чертыхалась и впихивала выпавшее обратно. Еды мне она никогда не предлагала, но выпить всегда. Когда я просил что-нибудь поесть, она давала мне сыр с крекерами, чтобы избежать провокационной ситуации с едой и не броситься жрать самой, да так, что ей было бы не остановиться, пока не начинала блевать.

Ванда всё грозилась сделать ремонт, генеральную уборку, но всегда находились какие-то причины, чтобы грязь и мусор оставались на прежних местах. Кровать была единственно чистым местом, с нежнейшими шёлковыми простынями, мягчайшими пуховыми подушками в ласковых наволочках, с красным шерстяным одеялом без единого пятнышка. Её кровать была оазисом в квартире, и никуда не хотелось из него перемещаться.

После выпивки и мелкой закуски Ванда шла в ванную и смывала косметику, которая, как она уверяла меня, мешала ей при занятиях любовью. Я смотрел на неё и думал, что вот она, женщина, голая и со смытой косметикой – кончился маскарад дня, и начинается истинная жизнь ночи.

Ванда засовывала первую кассету в щель видеосистемы, и мы ложились на кровать. Телевизор стоял на полу у стены, на которой был изображён замок. Сначала я смотрел на действо – Ванда, как и я, ненавидела высосанные из пальца убогие сюжеты и ничтожные разговоры в порнографических фильмах. Она прокручивала вступления, заставки и эпилоги, не являвшиеся еблей. Поначалу и я смотрел на экран и размышлял о молодом поколении, которое доживёт до трёхмерного видеоизображения с запахами и, может быть, даже с возможностью потрогать. А мы, дикари, вынуждены довольствоваться плоскостью.

Поза тоже у нас стала традиционной: Ванда стояла на четвереньках, а я располагался за ней и в ней. Получалось, что она в партере, а я чуть выше, в амфитеатре, и поэтому её голова не заслоняла экран. В позиции лёжа не только было неудобно смотреть на экран, но и чисто эстетически Ванда отвращала меня. Со своим огромным телом и тоненькими и маленькими по сравнению с ним руками и ногами, она напоминала мне черепаху, опрокинутую на спину, пошевеливающую маленькими лапками, вылезающими из огромного панциря.

Пока крутился первый фильм, я был у Ванды во влагалище, а в течение второго – в анусе. Правой рукой она надрачивала клитор, а левой рукой нажимала на кнопку дистанционного управления и прокручивала видео, как только ебля на экране прекращалась. Каждая такая выжимка длилась минут пятнадцать. Это время как раз и требовалось Ванде, чтобы добраться до оргазма, и моя задача заключалась в том, чтобы держаться и кончить в кульминационной сцене вместе с Вандой.

Часто мне бывало нелегко удержаться, глядя на то, что творилось на экране, и я отводил взгляд на замок на стене, высящийся за телевизором. Я воображал каждодневную жизнь, которая происходит внутри замка. Я придумывал причины, в силу которых в ландшафте на стене нет ни одного живого существа: ни человека, ни животного, ни птицы.

Ванда просила потушить торшер, чтобы только развратный свет экрана заполнял её широко раскрытые глаза. Но я настаивал на освещении, чтобы видеть мой замок, объясняя своё требование света тем, что я хочу видеть влагалище и анус Ванды, без чего будто бы не получаю удовольствия. Она это, конечно, воспринимала как комплимент и соглашалась свет не тушить.

После ебли она рассказывала мне о своей горести. Обнимала меня и плакала: «Мне так хорошо кончать с тобой, но ведь мы не любим друг друга. А я хочу любить», – говорила она, держа меня за хуй.