Александр Твардовский - Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы Страница 4

У партизанки по прозвищу Костя «на счету» шесть взорванных вражеских эшелонов, а в награду за подвиги… поцелуй неизвестного командиршей, усталой и сонной (сладостно томящее девушку воспоминание…).

Освобожденные из немецкой неволи и возвращающиеся домой люди, по горестным словам автора, бредут к обгорелый трубам, к пепелищам, к незажитому горю, которого многие из них еще целиком и не представляют себе, какое оно там ждет их». И как это снова близко и к главе «Про солдата-сироту, и к «Дому у дороги»!

Но даже переживший войну в родном селе старик «сидел возле избушки, срубленной из бревен, на которых еще видна была окопная глина (какого же труда стоило ему это «строительство»?!). И при всей поразительной безунывности в чудаковатой обаятельности этого «мирового деда» (как окрестил его проезжий шофер), до «чего же он обездолен, на что ни глянь: «На нем были солдатский ватник и штаны из маскировочной материи с зелено-желтыми разводами. Он сосал трубку, чашечка которой представляла собой срез патрона от крупнокалиберного пулемета».

Бесконечно жаль, что Александру Трифоновичу не суждено было осуществить свои новые «прозаические» замыслы. А ведь кроме «Пана» были и другие чрезвычайно интересные в рабочей тетради; «…Совершу кругосветное путешествие по воде, – говорится в рабочей тетради 1966 года, – и запишу всё по-манновски со всякими отвлечениями» и т. п.

То есть в духе любимого немецкого писателя Томаса Манна, многочисленные выписки из чьих книг и чье имя неоднократно встречается в этих тетрадях.

«В нее смотрелось пол-России…» – сказал однажды Твардовский о Волге, чьи волны как бы несут «краев несчетных отраженье».

И не справедливы ли эти слова по отношению к его собственному творчеству, запечатлевшему столько лиц, событий и судеб?

Андрей Турков

Стихотворения

Родная картина

Куда ни глянь – открытые для взора,Бегут поля в полосках межевых…Серебряными блюдами – озераРасставлены в прогалинах сырых…Ничуть не подрастающий сосонникЗасыпал редко луговую даль…Здесь, словно резвые и молодые кони,Промчались детские мои года…У кладбища, сгущаясь синим бором,Сосонник говорлив и жутко тих…Болота…И болотные озераСеребряными блюдами на них.

<1927>

Яблоки

Спать и слышать яблока паденьеСторожу садовому наказ.Сторожу за ревность платят деньги,Говоря об этом всякий раз.Сторожа, укрывшись в шалаши,Ожидают воровской души.По малейшему ночному звуку,Захватив тотчас берданку в руку,В темноту бегут по одному,Наклонясь от сучьев, как в дыму.Днем они осматривают сад.Может, яблоки считают: все ли?Может, смотрят – так ли все висят,Как вчера на веточках висели.Сад смотреть – заняться больше нечем,Кроме разговоров и махорки.Вот и смотрят, пробуют подпорки,Словно в церкви поправляют свечи.Да, по осени бывает случай —Груза не выдерживают сучья.И тогда, понятно, сторожаЗа увечье дерева дрожат.Строго отвечают перед каждымИз артельщиков – своих же граждан.Настрого блюдутся сторожамиЯблок дорогие урожаи.…Каждый год – который год подряд —Открывается на праздник сад.Со знаменами, с толпой нарядной,С духовою музыкой парадной.Председатель говорит, а рядомПоявляется второй оратор.Это – представитель городской,Машет он уверенно рукой.И рукою этою беретТолько что упавший плод.Яблоко ворочает рука.И внимателен оратор так,Словно хочет видеть червяка,Что бывает в яблоке червяк.За оратором в одном порядкеВсе берут какой угодно сорт:Хочешь сладких, хочешь кисло-сладких,Можешь бабушкино и апорт.Кое-кто вздыхает огорченно,Думая о яблоках печеных…Все едят на месте, но любойПри желанье может взять с собой.…Хочется представить напоследки,Что, возможно, в этот час в садуНа виду,Облегченные, приподнимались ветки.

1929

Снег стает, отойдет земля

Снег стает, отойдет земля,Прокатится громок густой.Дождь теплый хлынет на поляИ смоет клочья пены снеговой.Запахнет тополем волнующе.Вздыхаешь, говоришь:– Весна… —Но ждешь, но думаешь,Что пережил не всю ещеВесну, какая быть должна.

1932

Разлив Днепра

Широко разлился Днепр.Ни конца, ни края нет.Затопил берега,Заливные луга.Затопил Приднепровье,Низкорослые кусты.И пошли, пошли с верховьяНа Смоленск – плоты.

1933

Лес осенью

Меж редеющих верхушекПоказалась синева.Зашумела у опушекЯрко-желтая листва.Птиц не слышно. Треснет мелкийОбломившийся сучок,И, хвостом мелькая, белкаЛегкий делает прыжок.Стала ель в лесу заметней —Бережет густую тень.Подосиновик последнийСдвинул шляпу набекрень.

1933

Рожь отволновалась

Рожь отволновалась.Дым прошел.Налило зерно до половины.Колос мягок, но уже тяжел,И уже в нем запах есть овинный…

1933

Усадьба

Над белым лесом – край зари багровой.Восходит дым все гуще и синей.И сразу оглушает скрип здоровыйДверей, шагов, колодцев и саней.На водопой проходят кони цугом.Морозный пар клубится над водой,И воробьи, взлетая полукругом,Отряхивают иней с проводов.И словно на строительной площадке —На доски, на леса – легла зима.И в не заполненном еще порядкеСтоят большие новые дома.Они выглядывают незнакомоНа улице огромного села,Где только дом попа и назывался домом,А церковь главным зданием была;Где шли к воде поодиночке клячиИ, постояв, отказывались пить;Где журавель и тот скрипел иначе,Совсем не так, как он теперь скрипит…Надолго лег венцами лес сосновый.И лес хорош,И каждый дом хорош.…Стоишь, приехав, на усадьбе новойИ, как Москву,Ее не узнаешь.

1934

Тревожно-грустное ржанье коня

Тревожно-грустное ржанье коня,Неясная близость спящего дома…Здесь и собаки не помнят меняИ петухи поют незнакомо.Но пахнет, как в детстве, – вишневой корой,Хлевами, задворками и погребами,Болотцем, лягушечьей икрой,Пеньковой костройИ простывшей баней…

1934

Утро

Кружась легко и неумело,Снежинка села на стекло.Шел ночью снег густой и белый —От снега в комнате светло.Чуть порошит пушок летучий,И солнце зимнее встает.Как каждый день – полней и лучше,Да будет лучше новый год.И дней, что отмечают люди,Часов таких, как этот час, —При нас с тобою много будетИ много-много – после нас…

1935

Смоленщина

Жизнью ни голодною, ни сытой,Как другие многие края,Чем еще была ты знаменита,Старая Смоленщина моя?Бросовыми землями пустыми,Непроезжей каторгой дорог,Хуторской столыпинской пустыней,Межами и вдоль и поперек…Помню, в детстве, некий дядя Тихон, —Хмурый, враспояску, босиком, —Говорил с безжалостностью тихой:– Запустить бы все… под лес… кругом…Да, земля была, как говорят.Что посеешь, – не вернешь назад…И лежали мхи непроходимые,Золотые залежи тая,Черт тебя возьми, моя родимая,Старая Смоленщина моя!..Край мой деревянный, шитый лыком,Ты дивишься на свои дела.Слава революции великойСтороной тебя не обошла.Деревушки бывшие и села,Хуторские бывшие краяСлавны жизнью сытой и веселой, —Новая Смоленщина моя.Хлеб прекрасный на земле родится,На поля твои издалека —С юга к северу идет пшеница,Приучает к булке мужика.Расстоянья сделались короче,Стали ближе дальние места.Грузовик из Рибшева грохочетПо настилу нового моста.Еду незабытыми местами,Новые поселки вижу я.Знаешь ли сама, какой ты стала,Родина смоленская моя?Глубоко вдыхаю запах дыма я.Сколько лет прошло? Немного лет…Здравствуй, сторона моя родимая!..Дядя Тихон, жив ты или нет?!

1935