Анна Ахматова - Чётки Страница 4

Чем же особенно ясно обозначается сопровождающее речь душевное движение? Самые слова на это не расходуются, но работает опять течение и падение их: это «бережно кутаешь» так изобразительно и так, если угодно, изнеженно, что и любимому могло бы быть сказано, оттого тут и бьется оно. А дальше уже почти издевательство в словах:

Мне плечи и грудь в меха… –

это дательных падеж, так приближающий ощущение и выдающий какое-то содрогание отвращения, а в то же время звуки, звуки! «Мне плечи и грудь…» – какой в этом спондее и анапесте нежный хруст все нежных, чистых и глубоких звуков.

Но вдруг происходит перемена тона на простой и значительный, и как синтаксически подлинно обоснована эта перемена: повторение слова «напрасно» с «и» перед ним:

И напрасно слова покорные…

На напрасную попытку дерзостной нежности дан был ответ жесткий, и особо затем оттенено, что напрасны и покорные слова; особливость этого оттенения очерчивается тем, что соответствующие стихи входят уже в другую рифмическую систему, во второе четверостишие:

И напрасно слова покорныеГоворишь о первой любви.

Как это опять будто заурядно сказано, но какие отсветы играют на лоске этого щита – щит ведь все стихотворение. Но сказано: и напрасно слова покорные говоришь… Усиление представления о говорение не есть ли уже и изобличение? И нет ли иронии в словах «покорные», «о первой»? И не оттого ли ирония так чувствуется, что эти слова выносятся на стянутых в ямбы анапестах, на ритмических затаениях?

В последних двух стихах:

Как я знаю эти упорные,Несытые взгляды твои! –

опять непринужденность и подвижная выразительность драматической прозы в словосочетании, а в то же время тонкая лирическая жизнь в ритме, который вынося на стянутом в ямб анапесте слово «эти», делает взгляды, о которых упоминается, в самом деле «этими», то есть вот здесь, сейчас видимыми. А самый способ введения последней фразы, после обрыва предыдущей волны, восклицательным словом «как», – он сразу показывает, что в этих словах нас ждет нечто совсем новое и окончательное. Последняя фраза полна горечи, укоризны, приговора и еще чего-то. Чего же? – Поэтического освобождения от всех горьких чувств и от стоящего тут человека; он несомненно чувствуется, а чем дается? Только ритмом последней строки, чистыми, этими совершенно свободно, без всякой натяжки раскатившимися анапестами; в словах еще горечь «несытые взгляды твои», но под словами уже полет. <…>

Стоит отметить, что описанный прием, то есть перевод цельной синтаксической системы из одной ритмической системы в другую, так, что фразы, перегибая строфы в середине, скрепляют их края, а строфы то же делают с фразами, – один из очень свойственных Ахматовой приемов, которым она достигает особенной гибкости и вкрадчивости стихов, ибо стихи, так сочлененные, похожи на змей. Этим приемом Анна Ахматова иногда пользуется с привычностью виртуоза» (Русская мысль. 1915. № 7. Разд. II. С. 50–68).

Ахматова в поздние годы дорожила этим своим стихотворением и в 1963 г. процитировала его, работая над текстом произведения «Большая исповедь», которое намеревалась включить в драму «Пролог, или Сон во сне»:

И эта нежность не была такой,Как та, которую поэт какой-тоВ начале века нaзвал настоящейИ тихой почему-то. Нет, ничуть –Она, как первый водопад, звенела,Хрустела коркой голубого льда,И лебединым голосом молила,И на глазах безумела у нас.

(РНБ)

«Столько просьб у любимой всегда!..»

По-видимому, обращено к Н. С. Гумилеву («опознавательные знаки» – «мудрый и смелый», «в биографии славной твоей», «чтобы нас рассудили потомки»).

«Здравствуй! Легкий шелест слышишь…»

Возможно, обращено к Н. В. Недоброво.

«Высокие своды костела…»

Исследователь творчества Ахматовой М. М. Кралин связывает тему этого стихотворения с самоубийством влюбленного в нее юноши, М. А. Линдерберга. Возможно, Ахматова вспомнила о нем в связи с известием о самоубийстве В. Г. Князева, о котором писала в стихотворении «Голос памяти» 18 июня 1913 г., посвященном О. А. Глебовой-Судейкиной. М. А. Линдерберг был похоронен в лютеранской части Волкова кладбища в Петербурге.

«Он длится без конца – янтарный, тяжкий день!..»

Посвящено Михаилу Леонидовичу Лозинскому (1886–1955) – поэту и переводчику, другу Ахматовой. Лозинский был членом «Цеха поэтов», сподвижником Гумилева, секретарем редакции журнала «Аполлон», владельцем издательства «Гиперборей», редактором и издателем журнала «Гиперборей». Он являлся неофициальным редактором многих книг Ахматовой, читал их корректуры. Ей было посвящено стихотворение Лозинского «Не забывшая» в сб. его стихов «Горный ключ» (1916). В кн. «Четки» только три стихотворения имели посвящения: это – Лозинскому, «Голос памяти» – О. А. Глебовой-Судейкиной и «Я пришла к поэту в гости» – А. А. Блоку.

Голос памяти

Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885–1945) – актриса, близкая подруга Ахматовой (с 1910-х годов). Дебютировала после окончания Санкт-Петербургского театрального училища в 1905 г в труппе Александринского театра (Аня в пьесе А. П. Чехова «Вишневый сад»), через год перешла в петербургский Драматический театр В. Ф. Комиссаржевской, где играла в пьесах Ибсена и Метерлинка. В 1907 г. стала женой художника С. Ю. Судейкина. В 1909 г. возобновилась ее артистическая карьера (в театре Суворина) ролью Путаницы в водевиле Ю. Беляева «Путаница, или 1840 год». Она играла многие роли в пьесах Ростана, А.Дюма, Шиллера, Чехова, Беляева, Кузмина; танцевала – в «Лебедином озере» Чайковского в Малом театре, в дивертисментах и водевилях. Полонез, который Судейкина танцевала с Нижинским, стал знаменит; в кабаре «Бродячая собака» она пела, декламировала стихи, танцевала стилизованные русские народные и французские (XVIII в.) танцы. Глебова-Судейкина – главная героиня ахматовской «Поэмы без героя», действие первой части которой происходит в 1913 г.

Кто для белой смерти твой покинул плен? – Речь идет о самоубийстве В. Г. Князева (умер 5 апреля 1913 г. в Риге), после разрыва отношений с Глебовой-Судейкиной и в результате сложных и длительных переживаний, связанных с М. А. Кузминым.