Сборник - Русалка. Русская баллада Страница 4

Евгений Абрамович Баратынский

Мадонна

В Италии где-то, но в поле пустом(Не зрелось жилья на полмили кругом)

Меж древних развалин стояла лачужка,С молоденькой дочкой жила в ней старушка.

С рассвета до ночи за тяжким трудом,А все-таки голод им часто знаком.

И дочка порою душой унывала;Терпеньем скудея, на Бога роптала.

«Не плачь, не кручинься ты, солнце мое! —Тогда утешала старушка ее. —

Не плачь, переменится доля крутая:Придет к нам на помощь Мадонна святая.

Да лик ее веру в тебе укрепит,Смотри, как приветно с холста он глядит!»

Старушка смиренная с речью такою,Бывало, крестилась дрожащей рукою,

И с теплою верою в сердце простомОна с умиленным и кротким лицом

На живопись темную взор поднимала,Что угол в лачужке без рам занимала.

Но больше и больше нужда их теснит;Дочь плачет и ропщет, старушка молчит.

С утра по руинам бродил любопытный:Забылся, красе их дивясь, ненасытный.

Кров нужен ему от полдневных лучей:Стучится к старушке, и входит он к ней.

На лавку садился пришлец утомленный,Но вспрянул, картиною вдруг пораженный.

«Божественный образ! чья кисть это, чья?О, как не узнать мне! Корреджий, твоя!

И в хижине этой творенье таится,Которым и царский дворец возгордится!

Старушка, продай мне картину свою,Тебе за нее я сто пиастров даю».

– Синьор, я бедна, но душой не торгую;Продать не могу я икону святую. —

«Я двести даю, согласися продать».– Синьор, синьор! бедность грешноискушать. —

Упрямства не мог победить он в старушке,Осталась картина в убогой лачужке.

Но вскоре потом по Италии всейЛетучая весть разнеслася о ней.

К старушке моей гость за гостем стучится,И дверь отворяя, старушка дивится.

За вход она малую плату беретИ с дочкой своею безбедно живет.

Так, веру и гений в едино сливая,Равно оправдала их Дева Святая.

Николай Михайлович Языков

Олег

Не лес завывает, не волны кипятПод сильным крылом непогоды;То люди выходят из киевских врат:Князь Игорь, его воеводы,Дружина, свои и чужие народыНа берег днепровский в долину спешат,Могильным общественным пиромОтправить Олегу почетный обряд,Великому бранью и миром.

Пришли – и широко бойцов и гражданТолпы́ обступили густыяТо место, где черный восстанет курган,Да Вещего помнит Россия;Где князь бездыханный, в доспехах златых,Лежал средь зеленого луга,И бурный товарищ трудов боевых —Конь белый – стоял изукрашен и тихУ ног своего господина и друга.

Все, малый и старый, отрадой своей,Отцом опочившего звали,Горючие слезы текли из очей,Носилися вопли печали;И долго, и долго вопил и стеналНарод, покрывавший долину;Но вот на средине булат засверкал,И бранному в честь властелинуКонь белый, булатом сраженный, упалБез жизни к ногам своему господину,Всё стихло… руками бойцов и гражданПодвигнулись глыбы земныя…И вон на долине огромный курган,Да Вещего помнит Россия!

Волнуясь, могилу народ окружал,Как волны морские несметный;Там праздник надгробный сам князь начинал:В стакан золотой и заветныйОн мед наливал искрометный,Он в память Олегу его выпивал;И вновь наполняемый медом,Из рук молодого владыки славян,С конца до конца, меж народомХодил золотой и заветный стакан.

Тогда торопливо, по данному знаку,Откинув доспех боевой,Свершить на могиле потешную дракуВоители строятся в строй;Могучи, отваги исполнены жаром,От разных выходят сторон,Сошлися – и бьются… удар за ударом,Ударом удар отражен!Сверкают их очи; десницы высокойИ ловок и меток размах;Увертливы станом и грудью широкойИ тверды бойцы на ногах!Расходятся, сходятся… сшибка другая —И пала одна сторона!И громко народ зашумел, повторяяСчастливых бойцов имена.

Тут с поприща боя их речью приветнойКнязь Игорь к себе подзывал;В стакан золотой и заветныйОн мед наливал искрометный,Он сам его бодрым борцам подавал;И вновь наполняемый медом,Из рук молодого владыки славян,С конца до конца, меж народомХодил золотой и заветный стакан.

Вдруг – словно мятеж усмиряется шумныйИ чинно дорогу дает,Когда поседелый в добре и разумныйБоярин на вече идет, —Толпы́ расступились, и стал среди сходаС гусля́ми в руках славянин.Кто он? Он не князь и не княжеский сын,Не старец, советник народа,Не славный дружин воевода,Не славный соратник дружин;Но все его знают, он людям знакомКрасой вдохновенного гласа…Он стал среди схода – молчанье кругом,И звучная песнь раздалася!

Он пел, как премудр и как мужествен былПравитель полночной державы;Как первый он громом войны огласилДревлян вековые дубравы;Как дружно сбирались в далекий походНароды по слову Олега;Как шли чрез пороги, под грохотом вод,По высям днепровского брега;

Как по морю бурному ветер носилПроворные русские челны;Летела, шумела станица ветрил,И прыгали челны чрез волны!Как после, водима любимым вождем,Сражалась, гуляла дружинаПо градам и селам, с мечом и с огнемДо града царя Константина;Как там победитель к воротам прибилСвой щит, знаменитый во брани,И как он дружину свою оделилБогатствами греческой дани!

Умолк он – и радостным криком похвалНарод отзывался несметный,И братски баяна сам князь обнимал;В стакан золотой и заветныйОн мед наливал искрометныйИ с ласковым словом ему подавал;И вновь наполняемый медом,Из рук молодого владыки славян,С конца до конца, меж народом,Ходил золотой и заветный стакан.

Михаил Юрьевич Лермонтов

Три пальмы

(Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской землиТри гордые пальмы высоко росли.Родник между ними из почвы бесплодной,Журча, пробивался волною холодной,Хранимый, под сенью зеленых листов,От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;Но странник усталый из чуждой землиПылающей грудью ко влаге студенойЕще не склонялся под кущей зеленой,И стали уж сохнуть от знойных лучейРоскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на Бога роптать:«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?Без пользы в пустыне росли и цвели мы,Колеблемы вихрем и зноем палимы,Ничей благосклонный не радуя взор?..Не прав твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли – в дали голубойСтолбом уж крутился песок золотой,Звонков раздавались нестройные звуки,Пестрели коврами покрытые вьюки,И шел, колыхаясь, как в море челнок,Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбовУзорные полы походных шатров;Их смуглые ручки порой подымали,И черные очи оттуда сверкали…И, стан худощавый к луке наклоня,Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,И прыгал, как барс, пораженный стрелой;И белой одежды красивые складкиПо плечам фариса вились в беспорядке;И, с криком и свистом несясь по песку,Бросал и ловил он копье на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:В тени их веселый раскинулся стан.Кувшины звуча налилися водою,И, гордо кивая махровой главою,Приветствуют пальмы нежданных гостей,И щедро поит их студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,По корням упругим топор застучал,И пали без жизни питомцы столетий!Одежду их сорвали малые дети,Изрублены были тела их потом,И медленно жгли их до утра огнем.

Когда же на запад умчался туман,Урочный свой путь совершал караван;И следом печальным на почве бесплоднойВиднелся лишь пепел седой и холодный;И солнце остатки сухие дожгло,А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне все дико и пусто кругом —Не шепчутся листья с гремучим ключом:Напрасно пророка о тени он просит —Его лишь песок раскаленный заноситДа коршун хохлатый, степной нелюдим,Добычу терзает и щиплет над ним.

Дары Терека

Терек воет, дик и злобен,Меж утесистых громад,Буре плач его подобен,Слезы брызгами летят.Но, по степи разбегаясь,Он лукавый принял видИ, приветливо ласкаясь,Морю Каспию журчит:

«Расступись, о старец море,Дай приют моей волне!Погулял я на просторе,Отдохнуть пора бы мне.Я родился у Казбека,Вскормлен грудью облаков,С чуждой властью человекаВечно спорить был готов.Я, сынам твоим в забаву,Разорил родной ДарьялИ валунов им, на славу,Стадо целое пригнал».

Но, склонясь на мягкий берег,Каспий стихнул, будто спит,И опять, ласкаясь, ТерекСтарцу на ухо журчит:

«Я привез тебе гостинец!То гостинец не простой:С поля битвы кабардинец,Кабардинец удалой.Он в кольчуге драгоценной,В налокотниках стальных:Из Корана стих священныйПисан золотом на них.Он угрюмо сдвинул брови,И усов его краяОбагрила знойной кровиБлагородная струя;Взор открытый, безответный,Полон старою враждой;По затылку чуб заветныйВьется черною космой».

Но, склонясь на мягкий берег,Каспий дремлет и молчит:И, волнуясь, буйный ТерекСтарцу снова говорит:

«Слушай, дядя: дар бесценный!Что другие все дары?Но его от всей вселеннойЯ таил до сей поры.Я примчу к тебе с волнамиТруп казачки молодой,С темно-бледными плечами,С светло-русою косой.Грустен лик ее туманный,Взор так тихо, сладко спит,А на грудь из малой раныСтруйка алая бежит.По красотке молодицеНе тоскует над рекойЛишь один во всей станицеКазачина гребенской.Оседлал он вороногоИ в горах, в ночном бою,На кинжал чеченца злогоСложит голову свою».

Замолчал поток сердитый,И над ним, как снег бела,Голова с косой размытой,Колыхаяся, всплыла.

И старик во блеске властиВстал, могучий, как гроза,И оделись влагой страстиТемно-синие глаза.

Он взыграл, веселья полный, —И в объятия своиНабегающие волныПринял с ропотом любви.

Любовь мертвеца