Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники Страница 4

Да Кукол Чертовых обманы…

Пусть! верю я, и верить буду

Наперекор стихиям — чуду,

И вас зову с собою: верьте!

Но верой огненной,— до смерти.

27 сентября 1911

С.-Петербург

«ОЛЕ»

Безвольность рук твоих раскинутых…

уста покорные молчат.

И сквозь ресниц полусодвигнутых

едва мерцает бледный взгляд.

Ты вся во власти зыбкой томности

и отдающегося сна…

О, не любовью, грешной темностью

моя душа уязвлена.

Пусть не люблю — нет сожаления,

пусть ты не любишь — всё равно,

меня жестокости и дления

пьянит холодное вино.

Как будто в дьявольское зеркало

взглянули мы… Оно светло,

и нас обоих исковеркало

его бездонное стекло.

ДЕВОЧКА

Я претепло одета:

Под капором коса.

Гулять — теперь не лето -

Иду на полчаса.

Погода-то какая!

Снежок хрустит, хрустит.

Далеко бы ушла я,

А няня не велит.

Схватиться бы за санки,

Скатиться бы с горы,

Да я с Феклистой няней,

А с ней не до игры.

Противная Феклиста!

Не хочет ничего,

Вот Ваню гимназиста

Пускают одного.

Твердит: «Ты не мальчишка,

Тебе нельзя одной».

А брат приготовишка

Гуляет, как большой.

Башлык наденет рыжий,

Коньки несет, звеня,

А сам и ростом ниже,

Да и глупей меня.

Смеется: «Я направо,

Не надо мне Феклист».

Ах, как досадно, право,

Что я не гимназист!

«Аркаша, Аркаша…»

Аркаша, Аркаша,

Во рту твоем каша,

       Но что-то в тебе восхитительное,

Румян ты и сдобен,

Купидоподобен,

       Как яблочко весь — ахтительное.

Поспорили ныне

Две лучших богини,

       Любви твоей радостной жаждая,

И пламень твой страстный

Делить не согласны,

       Всего тебя требует каждая.

Ты с ними уветлив,

Невинно кокетлив,

       И спором весьма удручаешься.

Как шарушек каткий,

И нежный, и сладкий,

       Меж ними приятно катаешься.

Настроил ты скиний,

Везде по богине,

       Всё счастье богинь тебе вверено;

Но, схапав манатки,

Во все-то лопатки

       Уехал Аркашенька в Верино.

ОТВЕТ***

Всё так просто, всё мне мило,

Шмель гудит, цветет сирень,

Солнце ясно восходило:

Ясный будет нынче день.

Дятел ползает на ветке…

Нет, иду, не утерплю…

Знаю, знаю, ты в беседке,

Ты, которую люблю!

Ах, любовь всегда наивна

(Если истина она),

Упоительно-призывна,

Драгоценно-неумна.

И не ходит по дорогам,

Где увял сирени цвет,

Где в томленьи слишком строгом

Грезим мы о слишком многом,

О любви, которой нет.

Ах, любовь проста, как роза!

Успокоит — опьяня.

Не стыдись, моя мимоза,

Благодатного огня.

Будем ясно жить на свете,

В сердце есть на все ответ.

Любим мы, да любят дети,

А иной любви и нет.

Целоваться б неотрывно

Там, в беседке, у реки…

Я наивен — ты наивна,

Остальное пустяки.

Остальное всё ничтожно -

Если, впрочем, не шучу.

Но об этом осторожно,

Осторожно умолчу.

ТЕБЕ

В горькие дни, в часы бессонные

Боль побеждай, боль одиночества.

Верь в мечты свои озаренные:

Божьей правды живы пророчества.

Пусть небеса зеленеют низкие,

Помни мысль свою новогоднюю.

Помни, есть люди, сердцу близкие,

Веруй в любовь, в любовь Господнюю.

1 января 1913

НА — КРЕСТ

Стены белы в полуночный час.

Вас ли бояться,— отмены, измены?

Мило мне жизни моей движенье,

Биенье, — забвенье того, что было,

Знак переплета… Сойдутся ль, нет ли

Петли опять — но будет не так.

Тают мгновенья, пройти не хотят…

Рад я смене, пусть умирают.

Слов не надо — хотения смелы.

Белы стены поздних часов.

1914

ТРИ KPECTA

О, Бельгия, земля святых смертей!

Ты на кресте, но дух твой жив и волен.

И перед ним — что кровь твоих детей

И дым, и гарь воздушных колоколен?

На Польшу, близкую сестру, взгляни,-

Нет изумительней ее удела:

Безумием пылающие дни

Ей два креста судили: на одном

   Ее истерзанное тело,-

   Душа немая на другом.

Но сочтены часы томленья,

Господь страданий не забудет.

Голгофа — ради воскресенья,

И веруем,— да будет!

ЗАВЯЖИ

Если хочешь говорить -

     Говори ясно.

Если вздумаешь любить -

     Люби прекрасно.

Если делать — делай так,

     Чтобы делу выйти.

Если веришь — дай мне знак,

     Завяжи нити…

СЕРЕБРЯНЫЙ ДЕНЬ

А. О. Лурье

Люблю, люблю серебряные дни,

Без солнца — в солнце, в облачной тени.

Как риза брачная, свежа, ясна

Задумчивого моря белизна;

Колеблется туман над тихой далью,

А голос волн и ласковей, и глуше…

Такие я встречал людские души:

Овеяны серебряной печалью,

Они улыбкою озарены,

В них боль и радость вечно сплетены…

И любит буйная моя мятежность

Их детскую серебряную нежность.

ОПРОЩЕНИЕ

Армяк и лапти… да, надень, надень

На Душу-Мысль свою, коварно-сложную,

И пусть, как странница, и ночь и день,

Несет сермяжную суму дорожную.

   В избе из милости под лавкой спит,

   Пускай наплачется, пускай намается,

   Слезами едкими свой хлеб солит,-

   Пусть тяжесть земная ей открывается…

Тогда опять ее прими, прими

Всепобедившую, смиренно-смелую…

Она, крылатая, жила с людьми,

И жизнь вернула ей одежду белую.

«Плотно заперта банка…»

Плотно заперта банка.

Можно всю ночь мечтать.

Можно, встав спозаранка,

То же начать опять.

Можно и с пауками

Играть, полезть к ним в сеть.

Можно вместе с мечтами

Весело умереть.

«Нет выбора, что лучше и что хуже…»

Нет выбора, что лучше и что хуже.

Покину ль я, иль ты меня покинешь -

Моя любовь стрелы острей и уже -

Конец зазубрен: ты его не вынешь.

«Ходит, дышит, вьется, трется между нами…»

Ходит, дышит, вьется, трется между нами

Черный человечек с белыми глазами.

Липой ли он пахнет, потом или сеном?

Может быть, малинкой, а быть может, тленом.

Черный ползунишка с белыми глазами,

Пахнущий постелью, мясом и духами,

Жертвочек ты ищешь, ловишь в водах мутных,

Любишь одиноких деток перепутных.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ НИКИ[2]

«Нет, я не льстец!» Мои уста

Свободно Ника славословят.

Ни глад, ни мор, ни теснота,

Ни трус меня не остановят.

Ты скромен, Ника, но ужель

Твои дела мы позабыли?

Преследуя святую цель,

Трудился с Филиппом[3] — не ты ли?

Ты победил надеждой страх,

Недаром верила Россия!

На Серафимовых[4] костях

Не ты ли зачал Алексия?

Не ты ль восточную грозу

Привлек, махнувши ручкой царской?

И пролил отчую слезу

Над казаками — в день январский?[5]

Толпы мятежные лились…

У казаков устали руки.

Но этим только начались

Твои, о Ник, живые муки.

Ты дрогнул, поглядев окрест,

И спешно вызвал Герра Витта…[6]

Наутро вышел манифест…

Какой? О чем? Давно забыто.

Но сердце наше Ник постиг.

Одних сослал, других повесил.

И крепче сел над нами Ник,

Упрямо тих и мирно весел.

С тех пор один он блюл, хранил

Жену, Россию и столицу

И лишь недавно их вложил

В святую Гришину[7] десницу.

Коль раскапризится дитя,-

Печать, рабочие и Дума,-

Вдвоем вы справитесь, шутя:

Запрете их в чулан без шума.

На что нам Дума и печать?

У нас священный старец Гриша.

Россия любит помолчать…

Спокойней, дети, тише, тише!..

И что нам трезвость,[8] что война?

Не страшны дерзкие Германы.

С тобою, Ники, без вина