Ованес Туманян - Давид Сасунский Страница 4

Глядит – тот с места ни ногой.

Трепещет – подошла гроза!

И взор свой, кровью налитой,

Вперил в Давидовы глаза.

Как увидал, – так мощи в нем

На десять убыло волов.

Присел на ложе, – а потом

Поток полился льстивых слов.

«Привет Давиду! Отдохни,

Сядь, потолкуем, – говорит, -

А там со мною бой начни,

Коль боем ты еще не сыт».

В шатре меж тем он яму рыл.

До сорока локтей обрыв,

Ковром он пасть ее покрыл,

Сначала сеткою покрыв,

Кого он побороть не мог,

Тех зазывал к себе в шатер

И льстиво – гостю невдомек -

Сажал на гибельный ковер.

Сойдя с коня, вошел Давид,

Уселся и упал в провал…

«Ха-ха-ха-ха-!., Хо-хо-хо-хо! -

Свирепый царь захохотал.

Коли сумел туда попасть,

Там и сгниешь! Довольно жил!»

И на погибельную пасть

Огромный жернов наложил.

А Оган-Горлан уснул в эту ночь,

И ночью во сне увидал старик:

Где Мсыр – в небесах там солнце горит,

А горный Сасун под тучей поник.

С постели его тут поднял испуг,

«Ты, жена, – сказал, – посвети-ка мне!

Больно юн Давид, отбился от рук, -

Ах, туча лежит на родной стране!»

«Ой, прахом посыпь ты темя себе!

Наверно, Давид где-нибудь в гостях.

Ты лежишь – храпишь, а сны у тебя

Бог знает, о чем – оттого и страх».

Вновь уснул Оган, проснулся опять:

«Ой, жена, Давид дождался беды.

Ой, Мсыра звезда всех ярче горит.

Но печален свет у нашей звезды».

А жена кричит, стоит на своем:

«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»

И Оган лицо осенил крестом,

Отвернулся, спит, тревожен душой.

И еще грозней ему снится сон,

Он видит во сне небес высоту.

Свет мсырской звезды – на весь небосклон,

Сасуна ж звезда зашла в темноту.

В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!

Что слушать тебя, ты умом скудна!

Там погиб-пропал наш мальчик Давид,

Вставай да давай мне мой меч и щит».

Пошел в конюшню; потрепал

Коня он белого рукой:

«Эй, белый конь, когда домчишь

Меня к Давиду, ретивой?»

«К рассвету», – говорит в ответ

И – брюхом оземь конь лихой.

«Сломи хребет! Что мне рассвет?

Поспею к гробу я с тобой!»

Он треплет красного коня,

И – брюхом оземь огневой.

«Джан, красный конь, когда домчишь

Меня к Давиду, ретивой?»

«Да в час единый, – конь сказал, -

Домчу к Давиду; я – лихой!»

«Овес, что я тебе давал,

Да станет ядом и чумой!»

Тут к вороному подступал,

Не рухнул наземь вороной.

«Джан вороной, когда, – сказал, -

Меня домчишь к Давиду в бой?»

«Коль будешь крепко ты сидеть -

Коснешься стремени ногой,

Другую не успеешь вдеть, -

Домчу!» – ответил вороной.

Он вороного оседлал,

И – в стремя левою ногой,

Пока же правую вдевал,

Уж был в Сасуне вороной.

Глядит: Давидов конь, один,

Уныло бродит по горам.

А мсырцы посреди равнин -

Что море – нет числа шатрам,

Семь бычьих шкур он надевал, -

Боялся: от избытка сил

Не разорваться б! Тучей встал

И с кручи горной возгласил:

«Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь!

Недаром носишь ратный крест!

Святую деву помяни,

Явись под солнцем этих мест!»

Пророкотал донесья клич

К Давиду под тюремный кров,

«Эй, эй, – сказал, – то дядя мой,

С горы Сасуна этот зов!

И богоматерь Марута

И древний крест мой боевой,

В мой трудный час взываю к вам…» -

И прянул витязь удалой.

По жернову ударил он,

Разбил на тысячу кусков,

Взвились обломки в небосклон, -

Так и летят ряды веков.

Из ямы вышел: грозен встал, -

И задрожал Мелик пред ним:

«Мой брат Давид, ко мне поди,

Садись за стол, поговорим».

«Теперь твой хлеб не для меня,

Лукав ты, низок и труслив.

Бери доспех, седлай коня,

И вступим в бой, пока ты жив».

«Ну, вступим в бой! – сказал Мелик, -

Но ударять сначала – мне»,

«Пускай – тебе!» – сказал Давид

И стал средь поля на коне,

Взял палицу Мысрамелик,

Помчался, во весь дух гоня,

Он залетел в Диарбекир -

И вновь назад погнал коня.

Три тысячи был лидров вес

Огромной палицы одной.

Ударил он – в пыли исчез,

Заколебался шар земной.

«Землетрясенье? Рухнул мир?» -

В смятеньи спрашивал народ,

«О нет, то жаркой крови пир,

То великанов бой идет!»

«Один удар – и пал Давид!» -

Войскам провозгласил Мелик.

Но из-под тучи крик гремит:

«Я жив!» – Давида грозный крик…

«Ай, ай, – разбегу мало нам!

Гляди, как налечу сейчас!» -

Вскричал Мелик. Могуч и прям,

Сел на коня второй он раз.

Теперь уж скачет он в Алепп,

Оттуда вновь погнал коня.

От вихря пыли мир ослеп,

Под бурей задрожал, стеня.

Разит. Услыша грозный гром,

Оглохли люди, нем язык.

«Осиротел сасунцев дом!» -

Спешит похвастаться Мелик.

«Я жив! – воскликнул вновь Давид, -

Скачи еще – черед не мой!» -

«Ай, ай, разбегу мало нам!..» -

Мелик воскликнул, сам не свой.

Мчал в третий раз он горячо,

И в Мсырский ускакал предел,

И с палицей через плечо

Вновь на Давида налетел.

Изо всех сил ударил он,

Ужасен гром был, мир поник,

Окутан прахом небосклон,

Покрылся тьмою солнца лик,

И вот три ночи и три дня

Стоял подобьем тучи прах,

Была три ночи и три дня

Давида смерть на всех устах.

Три долгих дня ушло, и вот

В стоявшем тучей прахе том

Живой Давид горой встает -

Горою в сумраке густом.

«Теперь, – он молвил, – мой черед!»

Припав к земле, дрожит Мелик, -

Смертельный пал на сердце гнет,

Душой кичливой царь поник.

Он сам в ту яму, в глубь и тьму

Под земляной забрался кров, -

Забился он под сорок шкур,

Залег под сорок жерновов.

И с места прянул, и вскричал

Сын-лев, достойный льва-отца.

Сверкнул, взыграл, забушевал

Меч-молния в руке бойца.

Но мать меликова вопит,

Вопит и пряды рвет седин:

«Топчи мне волосы, Давид!

Но мне даруй удар один!»

Вторично меч Давид вознес,

Сестра меликова – к нему:

«Давид, теперь, – вопит сквозь слез, -

Рази по сердцу моему!»

И час последний наступил.

Давид сказал: «Господь, прости!

Я два удара уступил,

Но третий должен нанести».

Тут дядя выступил Торос,

«Его разрубишь пополам,

Потом, Давид, – он говорит, -

Мы тело взвесим по частям.

Две половины мертвеца

Да будут равны, – говорит, -

Иль больше моего лица

Не увидать тебе, Давид».

Воспрял Давид и поскакал,

Мчит бурно конь – сдержать нельзя.

Забушевал и засверкал

Меч-молния, и пал разя.

Сквозь сорок буйволовых кож,

Сквозь сорок мельничных камней.

Он пополам рассек царя

И вглубь прошел на семь локтей.

«Я жив! – Мелик из тьмы вопит, -

Рази еще, – да не рассечь!»

Тогда разгневался Давид,

Вновь сыплет искры дивный меч.

«А ну, встряхнись, Мысрамелик!»

Мелик встряхнулся, и тогда

Распались половины вмиг,

Одна – сюда, одна – туда.

И вражья рать простерлась в прах.

Встал ужас, лица леденя.

Давид воззвал: «Оставьте страх,

Приблизьтесь, слушайте меня…

Жизнь ваша, пахари, темна!

Голодный, голый вы народ.

Мук ваших тысяча одна

И тысяча одна – забот.

Зачем вы взяли стрелы, лук,

Пришли – в чужих полях засесть?

У нас ведь тоже дом и плуг,

И старики, и дети есть.

Иль опостылел вам покой

И ваши сельские труды,

Иль надоело под горой

Вам сеять, жать, сбирать плоды?

Идите, люди, как пришли,

В свой Мсыр родимый сей же час.

Но, если из своей земли

Вы вновь подыметесь на нас, -

Хоть в яму брошен будь Давид,

Будь тяжким жерновом накрыт,

Как ныне, молнией-мечом

Давид Сасунский вас сразит.

Бог весть, при встрече боевой

Кто пораскается в тот час:

Мы – в грозный вышедшие бой,

Иль вы, напавшие на нас!»