Евгений Клюев - Зелёная земля Страница 4

Уже прощались с неживой травой,

уже прощались с зарослями далий

и с ножницами возле самых талий

последних далий; вечность облик свой

утратила, но было жаль – деталей,

когда стоял сентябрь сентиментальный

без зонтика на мокрой мостовой.

Ты не то чтоб о древних рунах

и не то чтоб о дальних странах… -

добрый вечер, концерт для струнных,

для расстроенных и для странных.

Ты не знаешь, что значит вечность,

беспредельность и даже – дальность,

но ты знаешь, что значит личность,

одиночество и отдельность.

И ты знаешь, чего мы ищем

в тесном хаосе звукоряда

и что так и не стало общим -

ни для племени, ни для рода.

Значит, поговорим о бренных

или, лучше, о посторонних

о делах… о вещах нетленных -

не для всех, а только для струнных.

И я тогда пойду себе, пойду… -

уже я шёл за этим и за тем,

но множество осталось праздных тем,

мелькающих вдали – то тут, то там:

в раю, в аду или совсем в бреду.

Меня уводят, стало быть… крепись:

меня уводят разные слова,

и есть у них весёлые права

(хоть тут не обошлось без колдовства) -

на всю-то жизнь мою, на всю-то спесь!

Меня уводят – что это за путь? -

меня уводят: руки мне скрутив, -

один нежнейший уличный мотив,

и, руки заломив, – бездомный миф…

прости, я не успел тебе махнуть!

Меня уводят – по одной тропе

и по другой, по разным мостовым,

по всем дорогам – тёмным и кривым,

сквозь весь туман, весь морок и весь дым…

Возьми улыбку: это я тебе.

Всех благ, мой ангел!

На щелчок дверной,

на взмах сачка, на экивок сучка,

на ослепительный обман крючка -

меня уводит за собой строка

туда… куда ты не ходи за мной.

Значит, этого не было вовсе – не правда ли?

Небродили невмарте невпарке несвами,

несмотрели невнебо, незвёзды непадали,

неменялись немыслями и несловами.

Небежали недни, нечужая неженщина

небыла невблизи…

Тут одни небылицы.

Незвенел немороз, невиднелась нетрещина

неотсердца нексердцу – невдоль нестолицы.

Ненесли нетоску непустыми невёдрами,

непугались непрошлого – и, неконечно,

невдвоём невладели небесными недрами,

как недавно: нечаянно, немо и нежно…

А. Г.

…я за это заплачу

связкою морских ракушек,

парою разбитых чашек

я за это заплачу,

и матерчатым цветком,

и щепоткой свежей пыли,

и понятьем вольной воли

я за это заплачу,

нерешительным звонком,

и решительным отказом,

и немедленным конфузом

я за это заплачу,

и пустым черновиком,

и грядущим чёрным веком,

и вечерней птицы криком

я за это заплачу,

и белеющим флажком…

а когда уж будет нечем -

жизнью, смертью или прочим

задушевным пустяком.

Весёлый рой ночных букашек,

луны высокий абажур:

что ж, мой японский карандашик,

твой час теперь – иди, дежурь!

Паси крючки и закорючки,

чей лёгкий лаконичный строй

громоздкой и не снился ручке -

ни стержневой, ни перьевой;

блюди на узеньких дорогах,

пока верна тебе строка,

свой одинокий иероглиф -

прирученного паучка.

Но ты, не начиная вахты,

каким сомненьем обуян,

всё кружишь над страницей?

Ах, ты

опять выпестываешь план

произведения простого,

на языке своём сухом:

два полуночных полуслова,

зачёркнутых одним штрихом!

Дай Бог, чтоб не был твой отвергнут дар

тем или той, кого… – не в этом дело, -

тогда твой дар становится: удар -

лети назад, стрела… летите, стрелы!

Даритель глуп, а одарённый слеп,

и дар напрасен, ибо не к рукам он:

лежавший на твоей ладони хлеб

в одну секунду превратился в камень.

А радость постояла и ушла,

забыв сказать куда… такая малость:

всего-то лишь что вздрогнула душа,

но вздрогнула – и только: не сломалась.

А Париж начинался за словом «Париж»:

чуть пройдёшь – и направо, всего-то и дела!

И тогда открывалась бескрайность предела -

так бывает… но, видимо, всё-таки лишь

в этом самом Париже, где прямо с угла

начинаются крохотных улочек вальсы:

там-то и открывалась… подвал открывался -

«Closerie de Lilas»!

Это кончилось всё – это было уже

много жизни назад или много искусства,

от которых – беспутное наше лоскутство

и паскудный испуг на крутом вираже.

А мелодия – что ж ей? Осталась цела,

и цвела, и цвела – чтобы мы не грустили, -

лиловатым цветком уцелевшего стиля

closerie-de-lilas, closerie-de-lilas.

По подвалу металась мечта без хвоста -

подвизаться на поприще импровизаций,

и предметы умели не быть, но казаться -

ни себе не чета, ни другим не чета…

ни черта не понять очертаний крыла!

И у Бога была своя свита – богема,

и светилась над нею высокая тема -

closeriedelilascloseriedelilascloseriedelilas…

(1)

Опять не те у Вас в гостях:

опять какой-нибудь Пустяк

присел на краешек дивана,

имея вид кота-баюна;

опять какая-то Причуда -

откуда-то, но не отсюда -

безостановочно трещит

и открывает суть вещиц…

Ах, Вы всегда то с тем, то с тем:

у Вас на всех достанет тем,

а в Вашем кофе – вечный пепел,

и, будь я Вами, я бы не пил!

Но Вы твердите: хватит маний -

и кажетесь мне ненормальной -

всех обвинив и всех простив,

забью на полуслове стих

и – понимая, что некстати, -

лепя случайный хвост к цитате!

Потом у вас в гостях Озноб -

с обычным ворохом обнов,

потом Мигрень, потом Пардон,

потом – открыв тетрадь с трудом

и спичкою рисуя жжёной -

Вы кажетесь мне раздражённой,

и злой, и полной мелочей,

и милой… свет моих очей!

(2)

Покатаемся на дрожках

по столице пустоты -

у истерики на рожках

молчаливые цветы,

руки тряски, плечи зябки,

молниями отмерцав -

гнева знойные голубки

разлетаются в сердцах!

Поворачивайте влево,

нет, направо… нет, пешком -

куролесит королева,

королесит куролева,

правя правым сапожком:

это гости, это нервы,

разговоры до утра… -

ах, маневры, ах, минервы,

ах, военная пора!

Сбросив шапку, сбросив шубку -

в бой за право быть ничьей,

прямо в уличную пробку,

в бездну, в пекло, в мясорубку -

не бывает горячей.

Выскользнула из одёжки -

и пропали все следы…

И везут пустые дрожки

страшной нежности издержки,

горькой прелести плоды.

(3)

Завтрак отложен на завтра – беспечной рукою,

книжку листающей, – и золотые слова:

«Если б смогла, то оставила Вас бы в покое -

или, скорее, подсыпала яду в Ваш кофе», -

завтрак отложен на завтра, и дремлет Москва.

А разговор состоит из вчерашних обрезков,

древних обломков, осколков случайных пород,

отблесков, отзвуков и подозрительных всплесков,

из отклонённых и вновь предъявляемых исков…

всё отслужившее – снова пускается в ход.

Ан – не заводится день: барахлит зажиганье,

перетрудилась и больше не хочет свеча,

звёзды с рассветного неба украли цыгане…

Шмыганье носа и узеньких плеч содроганье,

кошки лукавство и честные трели грача!

Но до чего же мне всё-таки по сердцу каюсь,

эта напрасная жизнь… до чего ж дорога!

Ну, не милы ли – и весь Ваш задумчивый хаос

(день не завёлся – и вышел пешком, спотыкаясь),

и неполадки при взятьи быка за рога…

Тряпка состарилась красная, вялых движений

мирные волны уже никому не во вред,

копья летят наугад, не касаясь мишеней, -

кружево жизни: тяжёлая дурь поражений,

лёгкая дурь перемирий и тщетность побед.

(4)

Долгого романа

белые знамёна

бьются у дверей.

Это всё Измена,

это всё Йемена

с музыкой своей…

Три-четыре ноты -

наши карты биты,

и с ночных высот

сыпятся планеты:

все со всеми квиты -

не горюй, рапсод!

Если нету слада -

так пора отсюда,

стало быть, в полёт…

Да одна Засада,

да одна Досада

песенку поёт.

Да одна Причина

(поздно, дурачина!)

держит за грудки,

да старинной клятвы -

накануне битвы -

светят огоньки.

(5)

Так, за «простите», и душу отдашь…

Лгать – Ваша участь, и лгать – Ваш талант:

бывшего – не было, всё это блажь -

шпилька, булавка, заколка и бант!

Вам ли смущаться, теряться, краснеть -

ангел мой, всё ведь на свете игра, -

а на подносике – райская снедь,

а за плечами – пустыня Вчера.

Всё передёрнуть, но всё объяснить:

чудом вскочив на Корабль Дураков,

снова связать ту же самую нить -

всю состоящую из узелков…

…верую – не приставая с ножом,