Антон Дельвиг - Стихотворения, не вошедшие в сборник 1829 года Страница 4

В столице роскоши блистая,

Меня не позабудь!

‹1815›

17. ТЛЕННОСТЬ

Здесь фиалка на лугах

С зеленью пестреет,

В свежих Флоры волосах

На венке краснеет.

Юноша, весна пройдет,

И фиалка опадет.

Розой, дева, украшай

Груди молодые,

Другу милому венчай

Кудри золотые.

Скоро лету пролететь,

Розе скоро не алеть.

Под фиалкою журчит

Здесь ручей сребристый,

С ранним днем ее живит

Он струею чистой.

Но от солнечных лучей

Летом высохнет ручей.

Тут, за розовым кустом,

Пастушок с пастушкой,

И Амур, грозя перстом:

"Тут пастух с пастушкой!

Не пугайте! – говорит. -

Миг – и осень прилетит!"

Там фиалку, наклонясь,

Девица срывает,

Зефир, в волосы вплетясь,

Локоном играет, -

Юноша! краса летит,

Деву старость посетит.

Кто фиалку с розой пел

В радостны досуги

И всегда любить умел

Вас, мои подруги, -

Скоро молодой певец

Набредет на свой конец!

‹1815›

Еще в младые годы,

Бренча струной не в лад,

За пиндарские оды

Я музами проклят.

Подняв печально руки,

С надеждою в очах,

Познаний от науки

Я требовал в слезах.

Наука возвратила

Мне счастье и покой

И чуть не примирила

С завистливой судьбой.

Но я, неблагодарный,

(Чем тихомолком жить!)

С улыбкою коварной

Стал дщерь ее бранить.

И, взявши посох в руки,

На цыпочках, тишком

Укрылся от науки

С затейливым божком.

Амур к младой Темире

Зажег во мне всю кровь,

И я на томной лире

Пел радость и любовь.

Простился я с мечтою,

В груди простыла кровь,

А все еще струною

Бренчу кой-как любовь -

И в песнях дышит холод,

В элегиях бомбаст;

Сатиров громкий хохот

Моя на Пинде часть,

‹1815›

19. ПОЛЯК

(Баллада)

Бородинские долины

Осребрялися луной,

Громы на холмах немели,

И вдали шатры белели

Омраченной полосой!

Быстро мчалися поляки

Вдоль лесистых берегов,

Ива листьями шептала,

И в пещерах завывала

Стая дикая волков.

Вот в развалинах деревня

На проталине лежит.

Бурные, ночлег почуя,

Гривы по ветру волнуя,

Искры сыпали с копыт.

И стучит поляк в избушку:

"Есть ли, есть ли тут жилой?"

Кто-то в окнах шевелится,

И громчей поляк стучится:

"Есть ли, есть ли тут жилой?"

– "Кто там?" – всадника спросила

Робко девица-краса. -

"Эй, пусти в избу погреться,

Буря свищет, дождик льется,

Тьмой покрыты небеса!"

– "Сжалься надо мной, служивый!

Девица ему в ответ. -

Мать моя, отец убиты,

Здесь одна я без защиты,

Страшно двери отпереть!"

– "Что красавице бояться?

Ведь поляк не людоед!

Стойла конь не искусает,

Сбруя стопку не сломает,

Стол под ранцем не падет".

Дверь со скрыпом отскочила,

Озирается герой;

Сняв большую рукавицу,

Треплет красную девицу

Он могучею рукой.

"Сколько лет тебе, голубка?"

– "Вот семнадцатый к концу"!

– "А! так скоро со свечами,

Поменявшися кольцами,

С суженым пойдешь к венцу!

Дай же выпить на здоровье

Мне невесты с женихом.

До краев наполнись, чаша,

Будь так жизнь приятна ваша!

Будь так полон здешний дом!"

И под мокрой епанчею

Задремал он над ковшом.

Вьюга ставнями стучала,

И в молчании летала

Стража польская кругом.

За гремящей самопрялкой

Страшно девице одной,

Страшно в тишине глубокой

Без родных и одинокой

Ей беседовать с тоской.

Но забылась – сон невольно

В деве побеждает страх;

Колесо чуть-чуть вертится,

Голова к плечу клонится,

И томленье на очах.

С треском вспыхнула лучина,

Тень мелькнула на стене,

В уголку без покрывала

Дева юная лежала,

Улыбаясь в тихом сне.

Глядь поляк – прелестной груди

Тихим трепетом дышат:

Он невольно взоры мещет,

Взор его желаньем блещет,

Щеки пламенем горят.

Цвет невинности непрочен,

Как в долине василек:

Часто светлыми косами

Меж шумящими снопами

Вянет скошенный цветок.

Но злодей! чу! треск булата -

Слышь: "К ружью!" – знакомый глас,

Настежь дверь – как вихрь влетает

В избу русский: меч сверкает -

Дерзкий, близок мститель-час!

Дева трепетна, смятенна,

Пробудясь, кидает взгляд;

Зрит: у ног поляк сраженный

Из груди окровавленной

Тащит с скрежетом булат.

Зрит, сама себе не верит -

Взор восторгом запылал:

"Ты ль, мой милый?" – восклицает,

Русский меч в ножны бросает,

Девицу жених обнял!

‹1815›

20. К К‹НЯЗЮ› Г‹ОРЧАКОВУ›

Здравия полный фиал Игея сокрыла в тумане,

Резвый Эрот и хариты с тоскою бегут от тебя:

Бледная тихо болезнь на ложе твое наклонилась,

Сон сменяется стоном, моленьем друзей – тишина.

Тщетно ты слабую длань к богине младой простираешь,

Тщетно! – не внемлет Игея, молчит, свой целительный взор

Облаком мрачным затмила, и Скорбь на тебя изливает

С колкой улыбкою злобы болезни и скуки сосуд.

Юноша! что не сзовешь веселий и острого Мома?

С ними Эрот и хариты к тебе возвратятся толпой;

Лирой, звенящею радость, отгонят болезни и скуки

И опрокинут со смехом целебный фиал на тебя.

Дружба даст помощи руку; Вакх оживит твои силы;

Лила невольно промолвится, скажет, краснея, "люблю",

С трепетом тайным к тебе прижимаясь невинною грудью,

И поцелуй увенчает блаженное время любви.

1815

Блажен, кто за рубеж наследственных полей

Ногою не шагнет, мечтой не унесется;

Кто с доброй совестью и с милою своей

Как весело заснет, так весело проснется;

Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой

И мягкую волну с своих овец сбирает

И для кого свой дуб в огне горит зимой

И сон прохладою в день летний навевает.

Спокойно целый век проводит он в трудах,

Полета быстрого часов не примечая,

И смерть к нему придет с улыбкой на устах,

Как лучших, новых дней пророчица благая.

Так жизнь и Дельвигу тихонько провести.

Умру – и скоро все забудут о поэте!

Что нужды? я блажен, я мог себе найти

В безвестности покой и счастие в Лилете!

‹1816›

(Зимой)

Так, все исчезло с тобой! Брожу по колено в сугробах,

Завернувшись плащом, по опустелым лугам;

Грустный стою над рекой, смотрю на угрюмую сосну,

Вслушиваюсь в водопад, но он во льдинах висит,

Грозной зимой пригвожденный к диким, безмолвным гранитам;

Вижу пустое гнездо, ветром зарытое в снег,

И напрасно ищу певицы веселого мая.

"Где ты, дева любви? – я восклицаю в лесах, -

Где, о Лилета! иль позабыла ты друга, как эхо

Здесь позабыло меня голосом милыя звать.

Вечно ли слезы мне лить и мучиться в тяжкой разлуке

Мыслию: все ль ты моя? Или мне встретить весну,

Как встречает к земле семейством привязанный узник,

После всех милых надежд, день, обреченный на казнь?

Нет, не страшися зимы! Я писал, не слушаясь сердца,

Много есть прелестей в ней, я ожидаю тебя!

Наша любовь оживит все радости юной природы,

В воспоминаньи, в мечтах, в страстном сжимании рук

Мы не услышим с тобой порывистых свистов метели!

В холод согреешься ты в жарких объятьях моих

И поцелуем тоску от несчастного друга отгонишь,

Мрачную, с бледным лицом, с думою тихой в очах,

Скрытых развитыми кудрями, впалых глубоко под брови, -

Спутницу жизни моей, страсти несчастливой дочь".

‹1816›

23. ДИФИРАМБ

(1816. 15 апреля)

Либер, Либер! я шатаюсь,

Все вертится предо мной;

Дай мне руку – и с землей

Я надолго распрощаюсь!

Милый бог, подай бокал,

Не пустой и не с водою, -

Нет, с той влагой золотою,

Чем я горе запивал!

Зол Амур, клянусь богами!

Зол, я сам то испытал:

Святотатец, разбавлял

Он вино мое слезами!

Говорят: проказник сам Лишь вино в бокал польется -

Присмиреет, засмеется

И хорош бывает к нам!

Так пои его ты вечно

Соком радостным твоим,

Царствуй, царствуй в дружбе с ним,

Возврати нам мир сердечный!

Как в то время я напьюсь,

В честь твою, о краснощекой!

Как я весело с жестокой,

Как я сладко обнимусь!

15 апреля 1816

Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!

О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают!

Их кудри упали развитые в беспорядке на груди,

Их персты по лирам не движутся, голос в устах исчезает!

Амура забыли печальные, с цепью цветочною скрылся

Он в диком кустарнике, слезы катятся по длинным ресницам,

Забросил он лук и в молчаньи стрелу об колено ломает;

Мохнатой ногой растоптал свирель семиствольную бог Пан.

Венчан осокою ручей убежал от повергнутой урны,

Где Бахус на тигре, с толпою вакханок и древним Силеном,