Алина Литинская - Акварели Страница 4

«Со мною музыка…»

Со мною музыка какой-то странный фокус учиняет.Из всей подвижной и звучащей плоти,Чья жизнь не дело циферблатных измерений,Что зиждется на первой и последней ноте,А в середине — то, что Бог дал, не движеньем,И не намереньем уже не изменить и звука,И в голову приходит мысль, что будтоЛишь звуками писалась книга Судеб,Так вот, изо всего, что мило слухуОдин лишь голос ухо выбирает.Не то, что недоступны вертикали,И слух мой стал ущербнее едва лиНо выбираю тот один затем я,Что меньше одного — лишь тишина,Достойная партнерша многотемья.И с голосом одним — она одна.

«Не пишутся мне строки…»

Не пишутся мне строки лишь о том,Что просыпаюсь в отзвуках органа,Что на небе за тоненьким стекломМаршруты чертят птичьи караваны;И не о том, что время на двореНакатывает тысячами молний,А на ветвях деревьев и кореЖивое затаенное безмолвье;И не о том, что всею суммой летВселяюсь я в родительскую кожу,И даже не о том, что кожи нет –Я не о том пишу. Об этом — позже.

Я не о том, я не о том…О том, что птицы улетают косяком.Как раз туда летят, куда лететь им должно.

Клоун

Вчера я побывала в цирке.Чудак в костюме клоунскомХодил по воздуху, по воздуху.(А по чему еще?)И детвора вопила что есть мочи:“Эй, клоун, потанцуй-ка нам еще”И клоун приседал и строил рожи,Подпрыгивал, как в детсве, на матрацеИ кувыркался, как домашний кот,И поцелуи слал по воздуху, по воздуху(А по чему еще?)И белый круг из света, как лунаНа небе цирковом служил приманкой,Сейчас — вот-вот — вниз головой,По краешку, по воздуху, по воздуху,(А по чему еще?)И пестрые тарелки вкруг негоКружились, будто карусели в мае.И две улыбки на его лице:Одна, что нарисована. Другая –другая и на нем, и не на нем,А где-то надо лбом и рядом,За клоуном летает, словно теньПо воздуху, по воздуху.(А по чему еще?)И вдруг раздался крик:“Подлог, подлог! Он ходит по канату!Мошеник он и плут, я видел сам,Я требую возврата!”И головы все повернулись вдругК тому, кто выкрикнул все это.А он такой –(я расскажу, как рассказал бы прокричатель).А он такой — не то чтобы худой.А он такой — не то, чтобы ужасный.А он такой — совсем-совсем нормальный.Совсем нормальный клоунонелюб.Все зашумело и зашевелилось.И музыка умолкла.Ну, а Клоун –А Клоун замер, растопырив руки,И вместо двух улыбок — лишь одна.Второй, как не было. И сразуВсем стало ясно: в воздухе грустнеет(Конечно, в воздухе, а где еще?)И клоун вдруг исчез. И стало скучно,Как если бы перегорела лампа.

Пришла домой. Гляжу: на горизонтеМой грустный клоун, распластавши руки,Висит под небом, в воздухе повис.И тихо-тихо так глядит сквозь капли,Глядит — и все.А дождь все не проходит.С тех пор уж миновало больше суток,А может, больше года — не припомню.Но знаю: если дождь стучится в окна,То значит где-то близко ходит клоун.И стоит только бросить взгляд на небо,Как тотчас вы увидете его.Колпак его — особая примета –Случайно зацепился в мокрых ветках.И клоун с непокрытой головоюПо воздуху, по воздуху…А по чему еще?

Окно напротив

Мне очень повезло: в окне напротивНе гаснет свет до самого утра,И кто-то там не спит, и кто-то бродит,И с кем-то уж затеяна играБессонницы — злорадной хитрой бабы,Что косится из темного угла.Окно напротив: как ему я рада.Оно сражается с бессоньем, чтобы мглаУчтиво стала рамой для квадрата –Не вовремя затеянный азарт(Я это уже видела когда-то,Но это был совсем иной квадрат).Я чувствую природу лицедействаВ движеньях силуэта за окном.Пространство, вдруг овеянное детством,Иным заговорило языком.И напрягается аккорд беззвучийВ театре неопознанных тенейИ свет играет в глубине излучин,И он сегодня тоже лицедей.Окно напротив нынче светит ярко,Как во Вселенной первое окно.Я выключила свет — и вдруг догадка:Окно лишь отраженье моего.

Лев Ленчик

В глубине излучин…

Мир искусства был предопределен для нее самим фактом рождения. Ей не нужно было выбирать. Ей не нужно было постигать его как нечто непонятное или чужое, которое приходит с возрастом и образованием. Музыкой, живописью, поэзией окрашены все ощущения ее детства, ими же пронизаны ее нынешнее миропонимание, особенности восприятия, отношения с людьми, весь склад ее души и жизни. И самое поразительное — по крайней мере, для меня, — что, несмотря на всю эту ауру высокой эстетики, которая выпала на ее долю, ей не только чуждо высокомерие бомонда — она вся в мельчайших проявлениях доброты, быта, в неподдельной открытости к людям, в неутолимой жажде общения и дружества.

Все это, естественно, стало стилеобразующими свойствами ее творчества. И в стихе, и в прозе.

Будучи профессиональным музыкантом и знатоком музыки, будучи совершенно поглощенной живописью, очевидно, от необыкновенной близости к своему отцу-художнику, она, как бы, слышит краску и видит звук. И на этой двуединой ритмической гамме зиждется вся система ее образной интуиции, мышления и выдумки. Разумеется, это отнюдь не означает, что ее тема ограничена исключительно искусством или людьми искусства. Вовсе нет. Но любой предмет под ее пером, даже самый мелкий и заурядный, никак с искусством не связанный, обнаруживает себя в качестве тончайшей материи аккорда и пластики.

Для примера возьмем стихотворение "Окно напротив". О чем оно? О бессоннице одинокого человека, который вдруг обнаружил, что он не один, что в окне напротив то же кто-то не спит, а потом это оказывается иллюзией, потому что никакого "окна напротив" нет, а есть лишь отражение в ночной мгле твоего собственного. Но посмотрите, как это делается. Первые пять строчек — попросту рисованная картинка, пластика теней, сцена из балета с Бессонницей — зловредной хитрой бабой — в главной роли. Обратите внимание на образ квадрата, в который спроецированы вдруг и пространство детства, и "во вселенной первое окно", и откуда не возьмись "аккорд беззвучий".

Могут ли беззвучия звучать? Ну, конечно, могут. Они звучат в этой пластике, в этом лицедействе безмолвной ночи, в этом вселенском детстве, в котором человеку, при всем его умении радоваться малейшей удаче, так неуютно и горестно, и ничего другого не остается, как постигать себя и мир в игре, на хрупкой грани между иллюзией и реальностью.

Я чувствую природу лицедействав движеньях силуэта за окном.

Думаю, что эти слова можно было б смело воспринять как стилистическое кредо поэта, если бы не два, по меньшей мере, обстоятельства. Во-первых, ей не свойственна отвлеченность прямых деклараций и нормативной заданности. Во-вторых, воплощение глубинных пластов игры и жизни происходит у нее не только и не столько в движеньях внешнего физического мира ("за окном"), сколько — в движеньях "силуэта" внутри самого слова, на пути его метафорических преображений, в лицедействе его оттенков, звуковых и смысловых перекличек:

Досадую на воздух и на пыль,В которые гляжу, проскальзывая мимо,Как множественный жест невидящего мимаУ небыли одалживает быль.

Конечно, мое поползновение логикой разъять образ, в особенности, столь трепетный, скользящий, переливающийся всеми, притом едва обозначенными, гранями значений, по строгим меркам, ни очень корректно. Но других средств в разговорe о поэзии, пока не придумано. И, кроме того, не у многих лириков нашего зарубежья можно встретить такую прозрачность метафорического ряда, такое чувство "неслиянности и нераздельности" (А. Блок) слова и вещи, формы и значения, как у Алины Литинской, причем все это не формальных упражнений ради, а в поисках ответов на коренные вопросы нашего замечательного обетования.

Говорят, что уровень познается в сравнении. Попытайтесь сравнить известные стихи Цветаевой "Вот опять окно, где опять не спят" с "Окном напротив" — это будет посильнее всех моих доводов.