Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов) Страница 4

1991

ПРОРОК

"Не всякий лысый брюнетом был."

Не всякий лысый был брюнетом,Хотя кричит, что он брюнет.Не всякий битый был поэтом,Хоть без битья поэта нет.Пиит обязан быть побитымХотя б немного, just a bit,Но не обязан быть пиитомЛюбой, кто кем-нибудь побит.Легко считать себя пророком,Подсчитывая синякиИ к ним в отчаянье глубокомПрикладывая медяки.Но сотня сотен слов облыжных,И бледный вид, и горький рок,И в спину брошенный булыжникНе говорят, что ты пророк.А то случится, что пророкомНачнет считать себя любой,Фингал имеющий под окомИль шрам над верхнею губой.Пророк! Твой путь не безобиден.Пророком быть — тяжелый крест.Пророк всегда угрюм и беден.Живет в пустыне. Мало ест.Но мало быть босым и голымИ плечи подставлять под плеть,Чтобы сердца людей глаголомНе то что жечь — хотя бы греть.Друзья! Поэтому не стоитСвою тоску вздымать на щит.Пророк, как правило, не стонет.О старых шрамах он молчит.Ему ль считать себя страдальцемВ юдоли грустной сей земли?Его не трогали и пальцемВ сравненьи с тем, как бить могли.

1988

РУБАЙЯТ

Я не делал особого зла, вообще говоря,Потому что такие дела, вообще говоря,Обязательно требуют следовать некой идее,А идей у меня без числа, вообще говоря.Я без просьбы не делал добра, вообще говоря,потому что приходит пора, вообще говоряПонимаешь, что в жизнь окружающихстрашно вторгатьсяДаже легким движеньем пера, вообще говоря.Непричастный к добру и ко злу, вообще говоря,Я не стану подобен козлу, вообще говоря,Что дрожит и рыдает, от страха упав на колени,О своих пред Тобою заслугах вотще говоря.

МУЗА

Прежде она прилетала чаще.Как я легко приходил в готовность!Стоило ей заиграть на лире,Стоило ей забряцать на цитре,Пальцами нежно перебираяСтруны, порочный читатель, струны.После безумных и неумелых(Привкус запретности!) торопливыхСовокуплений она шептала:"О, как ты делаешь это! Знаешь,Н. (фамилия конкурента)Так не умеет, хоть постоянноИзобретает новые позыИ называет это верлибром,Фантасмагорией и гротеском.О, синхронные окончаньяСтрок, приходящих одновременноК рифме как высшей точке блаженства,Перекрестившись (прости нас, Боже!Как не любить перекрестной рифмы?)О, сладострастные стоны гласных,Сжатые губы согласных, зубыВзрывных, задыхание фрикативных,Жар и томленье заднеязычных!Как, разметавшись, мы засыпалиВ нашем Эдеме (мокрые листья,Нежные рассвет после бурной ночи,Робкое теньканье первой птахи,Непреднамеренно воплотившейЖалкую прелесть стихосложенья!)И, залетев, она залетала.Через какое-то время (месяц,Два или три, иногда полгода)Мне в подоле она приносилаНесколько наших произведений.Если же вдруг случались двойняшки"Ты повторяешься", — улыбалась,И, не найдя в близнецах различья,Я обещал, что больше не буду.Если я изменял с другими,Счастья, понятно, не получалось.Все выходило довольно грубо.После того как (конец известен)Снова меня посылали к Музе(Ибо такая формулировкаМне подходила более прочих)Я не слыхал ни слова упрекаОт воротившейся милой гостьи.Я полагаю, сама изменаЕй вообще была безразличнаЛишь бы глагольные окончаньяНе рифмовались чаще, чем нужно.Тут уж она всерьез обижаласьИ говорила, что Н., пожалуй,Кажется ей, не лишен потенций.Однако все искупали ночи.Утром, когда я дремал, уткнувшисьВ клавиши бедной машинки, гостья,Письменный стол приведя в порядок,Прежде чем выпорхнуть, оставлялаРядом записку: "Пока! Целую!".Это звучало: пока целуюВсе, вероятно, не так печально.Нынче она прилетает редко.Прежде хохочущая девчонкаНыне тиха, холодна, покорна.Прежде со мной игравшая в пряткиНынче она говорит мне "ладно",Как обреченному на закланье.Тонкие пальцы её, печальноГладя измученный мой затылок,Ведают что-то, чего не знаю.Что она видит, устало глядяПоверх моей головы повинной,Ткнувшейся в складки её туники?Близкую смерть? Бесполезность жизни?Или пейзаж былого Эдема?Там, где когда-то пруд с лебедями,Домик для уток, старик на лавке,Вечер, сирень, горящие окна,Нынче пустое пространство мира.Метафизические обломкиСваленной в кучу утвари, рухлядьЗвуков, которым уже неважно,Где тут согласный, где несогласный.Строчки уже не стремятся к рифме.Метры расшатаны, как заборыСада, распертого запустеньем.Мысль продолжается за оградойУсиком вьющегося растенья,Но, не найдя никакой опоры,Ставши из вьющегося — ползучимВетер гоняет клочки бумаги.Мальчик насвистывает из Джойса.Да вдалеке, на пыльном газоне,Н., извиваясь и корчась в муке,Тщится придумать новую позу.

1991

* * *

Вижу себя стариком — ночью, при свете звезды,Шлепающим босиком в кухню за кружкой водыВ тесной квартире пустой, где доживаю один,Где утвердился настой запаха грязных седин,Пыли, ненужных вещей, медикаментов, тоскиИ неуклюжих мощей, бьющихся о косяки.Здесь, в темноте, в пустоте,в ужасе, на сквозняке,На предпоследней черте,с плещущей кружкой в руке,Вздрогну: да это ведь я — я,не другой, не инойВеянье небытия чую согбенной спиной.Некому мне рассказатьбедных подробностей тьму,Не во что их увязать, не объяснить никому,Как я любил фонари, окна, бульвары, пруды,Прорезь арбузной "шари",свет отдаленной звезды,Той, что висит на виду в мутном проеме окна,Что в поредевшем ряду не изменилась одна:Тот же её ледяной, узенький луч-сквознячок,Что наблюдает за мной,словно прицельный зрачокМира, в котором полно всяческих"кроме" и "не",Не равнодушного, но скрыто враждебного мне:Вытеснит. Это ему, как бунтовщик королю,Как запряженный — ярму:"Ты победил", — говорю.Что наш воинственный пыл?радуга между ресниц.Все — даже то, что любил,нынче отсюда теснит.Тополю, липе, ветле, дому, окну, фонарю,Городу, небу, земле — "Ты победил", — говорю.Что остается тому, чьи помышленья и речьНе приведут ни к чему? Только в тебя перетечь.Только, по сотне примет чувствуя небытие,Тысячам тысяч вослед лечь в основанье твое,Не оставляя следа, не умоляя вернутьОтнятого навсегда, — это единственный путьМуку свою превозмочь, перетекая ничкомВ эту холодную ночьс этим прицельным зрачком.

1991

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ РОМАНС

Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле,Тогда выяснится, что ты жила в соседнем доме,А я измучился, в другой ища твои черты,Хоть видел, что она не ты, но уверял, что ты.А нам светил один фонарь, и на стене качаласьТо тень от ветки, то листвыразмытая курчавость,И мы стояли за куском вареной колбасыВ один и тот же гастроном, но в разные часы.…О, как я старости боюсьпустой, бездарной, скудной,Как в одиночестве проснусь в тоске,глухой и нудной,Один в начале сентября, примерно к четырем,Как только цинковый рассветдохнет нашатырем!О чем я вспомню в сентябре,в предутреннем ознобе,Одной ногой в своей ноге,другой ногой во гробе?Я шел вослед своей судьбе, куда она вела.Я ждал, пока начнется жизнь, а это жизнь была.Да неужели. Боже мой! О варево густое,О дурно пахнущий настой, о марево пустое!Я оправданий не ищу годам своей тщеты,Но был же в этом тайный смысл?Так это будешь ты.О, ясно помню давний миг,когда мне стало страшно:Несчастный маленький стариклобзал старуху страстно,И я подумал: вот и мы! На улицах МосквыМне посылались иногда знаменья таковы.Ты приведешь меня домой,и с первого же взглядаУзнаю лампу, стол хромойи книги — те, что надо.Свеча посветит пять минут и скоро догорит,Но с этой жизнью, может быть,отчасти примирит.

1991