Антология - Тропинка в дивный сад Страница 4

Я и Наташа

1

– Если бы я была такая сильная, как буря,

я могла бы работать метелицей…

Год старый провожая за порог,встречаю новый, с грустью затаенной:зачем такой? – колючий и зеленый —на перекрестке улиц и тревог…Все вновь, как прежде – каждый бугорокдля детских ног вершина и отрада,а перелив хрустальный снегопада —как эхо дальних пушкинских дорог…

О праздник долга! Я опять не скрою,что где-то буря мглою небо кроет…от детской веры крепче и сильней,оберегая всех времен единство,из года в год труднее и больнейлюбовь к живым растет, как материнство.

2

– Чем пахнет одуванчик?

– Черноглазым лицом.

Давным-давно, десятки лет назадтвой дед, закинув ногу на колено,катал меня, как будто на качелях,и сам, казалось, был не меньше рад.

Отца я помню рослым и веселым,и с этого бы мне начать рассказ.Бутугычаг… – заброшенный поселок,закрытый рудник, – травы в первый раз…

Но новым детством все открыто вновь,и все подвластно беглому названью:отец мой! черноглазая любовь!хотя давно… давно уже за гранью.

Отца я помню. Памяти отца —как будто животворное продленье —мое дитя, в котором от рожденьябушует явь – от прошлого Лица.

Сад земных насаждений

Юрий Со. г. Санкт-Петербург

Об авторе:

Человек без биографии. Когда-то она была, но при переездах, видимо, потерялась, о чем автор не сильно скорбит. Если и происходили какие-то события, достойные упоминания, то все они в стихах.

© Юрий Со, 2016

Корабль дураков

Мы шли на зюйд. Теченье уносилокорабль, полный духов и людей.Собрала тут неведомая силаворов, монахов, клерков и судей.Мы ели рыбу, водорослей комья,порой медуз глотали мы живьем.И, в общем-то, никто уже не помнилкуда, зачем и сколько мы плывем.

Раскосая деваха Божью милостьзвала, шепча свои псалмы в рапан.Она здесь зачала и разродилась,ребенок где-то в трюме запропал.Босой поэт бубнил стихи о смерти,рукою к юнге проскользнув в штаны.Торгаш слюнявил доллары в конверте,которые здесь даром не нужны.

Здесь без работы гнил гробокопатель,зрачками шаря по сплошной воде.Сосал здесь рыбьи кости председателькаких-то банков, фондов и т. д.Никто уже не задавал вопросов.Гроссмейстер проститутке ставил шах.И бойкий, но свихнувшийся философнам вдохновенно толковал о вшах.

Монахини в своем тщедушном теленосили неизвестно чьих детей.Их все уже давно переимелии больше не считали за людей.Наш путь лежал, не краток и не долог.Мы шли на зюйд. Потом уже на вест.От голода икающий астрологпытался втюхать мне нательный крест.

А в темном трюме без конца оралатолпа, не в силах более молчать.Конкистадоры или либералы,среди дерьма их трудно различать.Там, между бочек в темноте слоистой,попавшую им в руки на беду,два бугая терзали феминистку,которая здесь перешла в вуду.

Вдруг капитан (Петров, Мурадов, Лившиц?)Поспешно вышел к носу корабля.И юнга, с мачты кое-как спустившись,ему шепнул на ухо: там земля.Но капитан, он ведь великий дока.И с ясностью, присущей лишь ему,он понимал, что хорошо, что плохо,а что совсем не нужно никому.

И наш корабль тихо развернулсяи удалился в синий океан.Никто из нас на землю не вернулся.Земли ведь нету. Это все обман.

Какая она, нежность…

Интересно, какая она – нежность.Что ее порождает? Слова, внешность,свет торшера, звуки, горенье свечиили как Она вдруг роняет ключи,потом нагибается и смеется…Смех ее – выплеск воды из колодца,в котором так часто ночует луна.Нежность. Это странная штука. Онавыше любви, хотя мы полагаем,что выше нет ничего. И слагаемгимны тому, что умрет. Нежность жива,даже если любовь давно уж мертва.Значит, нежность не есть цветок, но запах.Ему все равно где восток, где запад.Нежность – это даже не крик, но воздух,что звук несет. И если любить поздно,любовь грудничком дрожит от холода,а нежность встает и держит голову.Ее не вытравить, как запах дымапосле пожарища. Неумолима.Любовь – от земли. Нежность, – скорей, от неба.Реже от тела. И редко от хлеба.Любовь – искры, костер. А нежность – этоснова и снова встающее лето,всепожирающий вечный июль,что не боится слов, астрологов, пуль.Лишь смерть, укрывшись в свою неизбежность,может быть, что-то и знает про нежность.

Письмо на листе лопуха

Я пишу тебе это письмо на листе лопухакамышовым пером. Кучевые ползут облака,словно дым от пожара, словно на небе война.Хромоногое лето бредет к середине. Онауже близко. А ты только дальше. Очень похоже,в сознанье мое «здесь» и «там» скоро будут не вхожи.Пишу, понимая, что ты не нужна здесь. Но этомне так непривычно, что легче спихнуть все на летохолодное, чуждое, беглое, рваное ветром…Ты мне не нужна. Закрываюсь я шляпой из фетра,утепляюсь жилетом из адыгейской чесучи.Много раз пробирал меня этот холод ползучий.Ты здесь не нужна. Это следствие, но не причина.Еще один шрам и еще одна, может, морщина.В зеркале прячется кто-то, будто бы тюль в бахроме.И чьи-то незримые руки сплетают мое макраме.Я пишу тебе это письмо и отправлю с ручьем.Оно писано на тарабарском, на птичьем, ничьем…

Говори, ненавистная женщина

Говори, ненавистная женщина.Ты во мне, как оконная трещина.Будто бы без принцессы горошина.Ты бездонно плоха. И хорошегов тебе то лишь, что мной преуменьшена,из стены выходящая женщина.Твоя память забрызгана лужамии словами. Скажи. Я послушаю.Кулаки разожму и оглохну я,когда, кутаясь длинными лохмами,ты умолкнешь, как будто бы зрителивсе ушли. Твоя слабость пронзительна.Ты удушливой болью беременна,ты беспомощна, несвоевременна.Ты коверкаешь жизнь, как нетленную.Как попала ты в эту вселенную?Ты уйдешь, не прощаясь. Ты гордая.И сползу по двери от восторга я,что была ты моей. Это в прошлом все.Но вослед за тобою не брошусь я.Толку – ноль. За такими не бегают.Рвется в клочья мое небо пегое.Никогда уж не станет полегче нам.Ни мужчинам, ни небу, ни женщинам.

Бессмертие

Послание травы дошло ко мне,как письмецо в замызганном конверте.И хорошо, что личное бессмертьезависит от бессмертия камней,полета птиц, дыхания китаи водорослей с полосы прибрежной.Бессмертие людское неизбежно,пока глаза сверкают у кота.Колышутся волнистости жнивья.В них не найти ни смысла, ни резона.Но множатся молекулы озонаи предвещают вечность бытия.И пусть громит житейское ничтомои поджилки, нервы или чакры.Лишь потому еще мы не зачахли,что стелется лишайник на плато.Вот и ответ. Свирепое крылосовы или мышиный писк под неюнас подвигает к космосу сильнее,чем слов и мыслей чахлое весло.И медленно скрывается в садупоследний выдох слов пустопорожних.Сорвав на бровке пыльный подорожник,свое бессмертье на ладонь кладу.

Моя милая, странная…

Моя милая, странная, дальняя…Нелегко нам междусобойничать.Ты, как книга ручного издания,как загадочный Кодекс Войнича.Без меня мои щеки ты трогала.Ничего не дала, кроме тела.Я глотал твою книгу, как впроголодь.А мою ты читать не хотела.Моя глупость исповедальнаядо тебя не сумела пробиться.Ты такая же странная, дальняя,как в серванте стеклянная птица.Я листал манускрипт твой, вычитывали пытался понять те каракули.Рвал глаза пятерней нарочито я.Они падали на пол и плакали.Не прочел твоих строк я. Поэтомуи своих уж давно не читаю.Пью вино с голытьбой и поэтами,закрываясь людьми, как щитами.

Сад земных насаждений

тем, кто сможет

1. Синее

Синее. Первая строчка катрена.Еще не море, уже и не пена.Дожизни вода. Но в ней уже длитсято, что пишу я на этой странице,

то, что взлетит непослушным вихромв небо без ножниц – в нем кобальт и хром.Небо довремени. Синь без белил.Но в клетку вонзили уже хлорофилл.

В ручку мою уже влиты чернила,в блеске слюды уже зреет черника.Шорох ветвей, не дождавшись до завтра,прет из видавшего виды базальта.

А из лазуревой пасти заливатянутся мхи, расторопша и слива.Синее выжгло себя для другого.Стало невидным и тайным, как слово.

2. Зеленое