Анатолий Штейгер - Стихотворения Страница 4

К.Елита-Вильчковскому

Я выхожу из дома не спеша.Мне некуда и не с чем торопиться.Когда-то у меня была душа,Но мы успели с ней наговориться.

Так, возвратясь с работы, старый мужСидит в углу над коркою ржаною,Давно небрит, измучен, неуклюж,И никогда не говорит с женою.Да и она: измучена, стара…

А ведь была как будто бы пора…

Теперь совсем иная наступила.И ни к чему была здесь игра…И чтоб игра, нужна к тому же сила.

…Бродить в полях, но только одному.Не знать часов. Без цели, без дороги.Пока в сентябрьском палевом дымуНе сгинет лес. Покамест носят ногиПока внизу не заблестят огни,

Не запоет сирена на заводе…

Но разве в этом мире мы одни,За городом в такие точно дни,Искали что-то, только что? в природе.

Всегда платить за всё. За всё платить сполна.И в этот раз я заплачу, конечно,За то, что шелестит для нас сейчас волна,И берег далёко, и Путь сияет Млечный.

Душа в который раз как будто на весах:Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?Опомнись и пойми! Ведь о таких часахМечтали в детстве мы и в молодости нашей.

Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,Неведомо зачем плыть в море ночью южной,И чтоб на корабле все спали, кроме нас,И мы могли молчать, и было лгать не нужно…

Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря…А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу.Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря.

Дошел и до него уже, увы, черед…Совсем не тот задор, не очень крепко спится.Он больше не дитя. Ему тридцатый год.Давно уже пора настала протрезвиться.

Из-за него лилось уже немало слез.На памяти о них не зажили ожоги.В процессии ему не раз уж довелосьПонуро провожать кладбищенские дроги.

Он часто видит сны и, замирая весь,В передрассветном сне, в особенности тонком,Встречает снова тех, кто был когда-то здесь,Тех, кто его любил, когда он был ребенком.

Во сне и наяву, с собой наедине,Он долгий счет ведет ошибкам и потерям.Да, я был виноват… Да, по моей вине…Как мало любим мы! Как скупо нежность мерим.

Две барышни в высоком шарабане,Верхом за ними двое панычей.Всё как в наивно-бытовом романе,Минувший век до самых мелочей.

И не найти удачней декораций:Дворянский дом на склоне у реки,Студент с начала самого «вакаций»,Фруктовый сад, покосы, мужики.

Но в чём-то всё же скрытая подделкаИ вечный страх, что двинется сейчасПо циферблату роковая стрелка…Уж двадцать лет она щадила нас.

Вечером выйдем гулять по меже.Сторож внезапно возникнет из мрака.Спросит огня. Мы закурим. УжеОсень вблизи дожидается знака.

Ночью иначе звучат голоса,Глухо и даже немного тревожно.Каждая пауза четверть часа…Можно о многом сказать односложно.

Речь про дожди, урожай, молотьбу(Сдержанно, чинно, ответы-вопросы),Речь про крестьянскую боль и судьбу…Лиц не видать. Огонёк папиросы.

Красный, тревожный, ночной огонёк.Запах полыни и мокрой овчины.Терпкая грусть — очень русский порок.Грусть без какой-либо ясной причины.

Лес вдали стоит уже немой.Легкий сумрак. Очень низко тучи.Я не знаю, что опять со мной.Быть беде… И скоро. Неминучей.

От костра идет широкий дым.Пастушонок охватил колени.Он молчит. Мы часто с ним сидим.Тихий вечер в поле предосенний.

Мягкий профиль русского лица.Пастушка зовут, как в сказке, – Ваней,Так сидеть бы с Ваней без конца.Не забыть мне наших с ним молчаний.

Дома будут речи про войну,Уберечь уже не может чудо…На рассвете все же я засну.Буду спать тревожно, чутко, худо.

Не откроют на окнах ставней,Печи жарко не будут топиться.И мечте нашей, очень давней,Не судьба уж теперь воплотиться.

Первый раз Рождество в усадьбе…Пантелей, наряжённый медведем.И гаданья (о нашей свадьбе?На которую мы, вот, не едем)…

И трещали б морозы грозно,И метель завывала бы жутко…Я об этом мечтал серьёзно…Жизнь решила – нелепая шутка.

Слезы… Но едкие взрослые слезы.Розы… Но, в общем, бывают ведь розы –В Ницце и всюду есть множество роз.

Слезы и розы… Но только без позы,Трезво, бесцельно и очень всерьез.

Стихи разных лет

Конечно, счастье только в малом…«Нам нужен мир». Не нужен. Ложь.Когда движением усталымТы руки на плечи кладешь…

И на лице твоем ни тениТого, что предвещает страсть,Но смесь заботы, грусти, лени…

Зарыть лицо в твои колени,К твоим ногам навек припасть…

Не эпилог, но все идет к концу.Мы встретимся, я очень побледнею.По твоему надменному лицуМелькнет досада на мою «затею».

На мой приезд – бессмысленный приезд,На то, что жить, как люди, не умею,– Что за охота к перемене мест?

…а если вариант: с ума сводящий жест –Объятье грубоватое за шею?

Года и на тебе оставили свой след,Бороться против них никто, увы, не в силе.Не бойся – не черты. Твои черты… О, нет,Они сейчас еще прекраснее, чем были.

Но уж одно, что ты сейчас со мною здесьИ больше никого тебе еще не надо,И что за целый день и, вот, за вечер весьНи разу на часы ты не бросаешь взгляда…

И понемногу мной овладевает страх,И в памяти встает старинное поверье:Счастливый никогда не вспомнит о друзьях,Счастливый никогда не постучится в двери.

Я ждал тебя пять лет. Но рад и десять лет,И всю бы жизнь прождать в напрасной лихорадке,Лишь только б знать, что нет, на самом деле нетНи капли истины в моей больной догадке…

(От века для любви шли убивать и красть,С улыбкой на себя накладывали руки...Но счастье близких нам мы не имеем властьКупить им у судьбы за собственные муки.)

Не верю, чтобы не было следаКоль не в душе, так хоть в бумажном хламе,От нежности (как мы клялись тогда!),От чуда, совершившегося с нами.

Есть жест, который каждому знаком –Когда спешишь скорей закрыть альбомИли хотя бы пропустить страницу…Быть может также, что в столе твоемЕсть письма, адресованные в Ниццу.

И прежде, чем ты бросишь их в огоньИ пламя схватит бисерные строки,Коснется все же их твоя ладоньИ взгляд очей любимый и далекий.

Все об одном… На улице, в бюро,За книгой, за беседой, на концерте.И даже сны… И даже (как старо!)Вот вензель чертит и сейчас перо.И так – до смерти. Да и после смерти.

Здесь главное конечно не постельПорука – никогда не снится твое тело,И значит не оно единственная цель(Об этом говорить нельзя - но наболело.)

Я бы не брал теперь твоей руки...Упорно не искал твоих прикосновений,(Как будто невзначай волос, плеча, щеки) -Не это для меня всего бесценней.

Я стал давно грустнее и скромней...С меня довольно знать, что ты живешь на свете,А нежность (и все то что в ней и что под ней),Привыкла ничего ждать - за годы эти...

Как мало все же нужно для любвиЧем больше отдаешь, тем глубже и сильнееЛишь об одном молю и день, и ночь – живиА где и для кого - тебе уже виднее.

Бывает чудо, но бывает раз.И тот из нас, кому оно дается,Потом ночами не смыкает глаз,Не говорит и больше не смеется.

Он ест и пьет – но как безвкусен хлеб…Вино совсем не утоляет жажды.Он глух и слеп. Но не настолько слеп,Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.

От слов пустых устала голова,Глазам в тумане ничего не видно…Ах, неужели празныя словаПроизносились не странно и не стыдно?

Ведь, вся земля: такой-же Божий Дом,Как небеса, планеты и созвездья, –Так отчего же, поселившись в нем,Мы не боимся божьего возмездья?

Пройдет угар ненужной суеты,Что было тайно, снова станет явно.Виновны все: – виновен даже ты,И без конца виновен я, подавно…

Поля покроет синеватый снег,Но мы не станем радостней и чище…Земля, земля! Что сделал человекС тобой, веселое Господнее жилище?

Не до стихов… Здесь слишком много слезВ безумном и несчастном мире этом.Здесь круглый год стоградусный морозЗимою, осенью, весною, летом.

Здесь должен прозой говорить всерьезТот, кто дерзнул назвать себя поэтом.

До вечера еще такой далекий срок,Еще так много лжи, усталости и муки,А ты уже совсем почти свалился с ногИ, двери заперев, тайком, ломаешь руки.

Как будто бы помочь сумеет здесь засов,Как будто жизнь пройти не может через щели.Сдавайся по добру! И несколько часовСтарайся дотянуть хотя бы еле-еле...

Не в памяти, а в нежностиОстался острый след.Доныне по безбрежностиЛечу былому вслед.

И думаю, и думаю,Хоть знаю — не вернуть.Благослови тоску моюПолуночная жуть.

Памяти изменчивой не верьте:Поседев, былое не отдаст.Только нежность сохранит от смерти,Никому на свете не предаст.

Только нежность. От прикосновеньяРодилась и выросла она.Только быстрой нежности мгновеньяОпьяняют благостней вина.

Ей одной изверившейся — верю,Клятвой нерушимой не свяжу,Самое заветное доверю,Самое заветное скажу.

Вряд ли это лишь воображенье:Сквозь бессонницу и темнотуВспоминаю каждое движеньеКаждый жесть и каждую черту...Папиросу вечную во рту...

Стыдно, смешно и тяжкоПомнить годами вздор:Синюю эту рубашку,Синий ее узор;Ворот ее «на распашку»;Пояс, на поясе пряжку...

Пусть теперь больничная постельПриковала скоро год на месте,Пусть давно за тридевять земельТы теперь... И вот не шлешь известий...В прошлом были эти шесть недель,Что мы в Ницце проводили вместе.

Где-то теперь мой друг?Как-то ему живется?Сердце, не верь, что вдругВ двери раздастся стук:Он никогда не вернется.

Мне ли, себе на зло?(Или ему повезло).

Одна мечта осталась — о покое.Не надо дружбы, все слова пусты,И это слово — самое пустое.

(Для дружбы надо, чтобы было двое,Одним был я, другим был воздух: ты)

М. Цветаевой