Елена Степанян - Сборник стихов Страница 4

II

И вот однажды растворится ночь,И день придет,Тот самый день, в которыйПрорвется свет сквозь толщу облаков,И сквозь обледенелое стеклоСкрипучего трамвайного вагонаДо глаз его дотянется потухших —И он вокруг посмотрит с удивленьем.

На окнах – толстый лед,И если бы не знать,Что там за ними,Может показаться,Что едешь в никуда.И это лучше,Чем в школу ненавистную идти.

Нет, кажется, сегодня он опятьДо школы не дойдет, а будет шлятьсяПо городу, верней – под ним,В метро.

Но что с трамваем делается?! —ОкнаВдруг осветились необыкновенноИ заиграли сказочным огнем!

Он усмехается —Ну да – «мороз и солнце»,«Чудесный день», «прелестный друг»,«Хрустальный гроб».Но что за остановка? – И в ответЗвучит, как гром:– Преображенский вал!

Здесь всё преображенское вокруг —Метро и площадь.Рынок.Переулки.Он здесь родился.Почему же вдругЕго названье это обожгло?И что сегодня с небом происходит?Оно огромнееИ движется куда-то!Нет, ни за что он в школу не пойдет.В метро?Ну уж туда-то он не опоздает!

Подземка! —Так отец его и матьМетро по старой памяти зовут —Единственное место в целом мире,Где он себя не чувствует изгоем,Нелепостью ходячей меж людей.

Родителям внушают психиатры,Что он в подземном этом царстве ищетЗабвенья,От реальности уходит.Если хотите – форма наркомании.

Ну это разве что про вас самих!Не вы ли самиВсю жизньИсходите самообманом,Друг с другом состязаясь исступленноВ своих олимпиадах бесконечных,Когда за всё про всёОдна награда – смерть.

Но если он заявит это вслух,Его в психушку упекут в два счета.Не лыком шит!Предпочитает онОтмалчиваться, глядя исподлобья.

Однако знает он, где распустить язык,И понаслушаться, и понабратьсяТакого, отчего приличным людям впоруИз кресел вывалиться на паркет.

Зато здесь самому себе никто не лжет,И слово «смерть» у них не под запретом.Наоборот, оно нередкий гостьВ их разговорах.С толком и со смакомОни часами могут рассуждатьО разных способах самоубийства,А понижая голос, и о том —Как убивать.Без жалости и риска.Они любовью к жизни не пылают,И целый мир в обидчиках у них.

Один на днях рассказывал со смехом,Как мать его базарила по пьянкеИ громко жаловалась, матерясь,Что вотОна пятнадцать сделала абортов,А всё не те!И вот теперь кормитьЕй подлеца приходится такого.

И все с ней соглашались, что, конечно,Она дала промашку,А емуВесьма не повезло.Не то что тем пятнадцати!

Отцы и братья старшие сидят,И перспектива – вся как на ладони.Подвал не даст соврать.А выше этажомЕще поют про яблони на Марсе.– —И он здесь свой среди своих. И этоПочти невероятно.ТочноНе может он понять, зачем и какВ своей родной семье он оказался.

Отец при Сталине – и то не сел,Хоть был всегда начальником.А мать!Да ей, наверно, непристойных словИ слышать никогда не приходилось.

И братец – так талантлив и учен!Того гляди —вторым Эйнштейном станет.(Он первого Эйнштейна пристрелил бы,Да очень вовремя тот помер сам).

Прекрасная еврейская семья.

И он один – ее несчастье, стыд,Угрюмый бездарь, черная дыра.

И всё равно они его жалеют,Из школы в школу переводят,Просят —В который раз!..Швыряет гневный завучПеред отцом тетрадку с сочиненьем.Ошибки в каждом слове!Почерк жуткий!А пишет он не много и не мало,Что очень глупо поступил Онегин,Не дав себя убить на той дуэли.А ведь прекрасный был бы вариантДля Ленского, и Ольги, и Татьяны.И сам Онегин был бы рад и счастлив,Поскольку жить охоты не имел.

И это в год, когда идет странаК пятидесятой славной годовщине!Ну разве же за это —Вот за это?! —Боролись мы в семнадцатом году?!

Отец, глаза смущенно отводя, —В который раз! —Всё то же повторяет:Что много лет назад, когда он былВ весьма ответственной командировке,Жена – на пятом месяце тогда —Попала на Лубянку по ошибке.И хоть ошибка сразу разъяснилась,И в тот же день она ушла домой,И перед ней полковник извинилсяПо меньшей мере двадцать раз, —Но ужас всех застенков,Лагерей,Всех пересыльных тюремИ этаповНа мозг младенца отпечатком лег,И он таким, какой он есть, родился.– —И вот на площади ПреображенскойСтоит он,И над ним бушует свет,Какого он до этого не виделНи разу,Ни во сне, ни наяву.

– Простите, мне сегодня не до школы!Всё небо в разноцветных облаках.И он пойдет туда, куда ониЕго ведут.На рынок – так на рынок.

Но через рынок,В эту рань безлюдный,Он пролетает, словно на коньках,И упирается в кладбищенскую стену.

Нет, кладбище сегодня ни к чему.Туда всегда успеется.А справа —Распахнуты огромные ворота,И там, за ними – церковь под крестами.[4]Он обошел ее кругом, взрыхляя снег.

А возле колокольни,У ограды,Стояли двое, явно деревенских —Мужик и баба,И между собойО чем-то спорили.И страшно захотелосьЕму подслушать этот разговор.

Мужик в тулупе, в длинных сапогах,Огромною обросший бородою,Напористо и с жаром говорил:– Сей город есть духовный Вавилон,Вертеп убийц, лжецов и чародеев.

Мильоны душ прошли через него,Которые с рожденья и до смертиНи разу не помыслили о Том,Кто им дарует жизнь, и хлеб, и воздух.

Но близок час – разверзнется земля,И толща водная безбожников покроет.Господь не пощадил Иерусалим —Уйдут ли от расплаты дети мрака?

А женщина в ответ на те словаСмеется, как от радости нежданной.– Да разве ты не видишь?Мы – на дне,И толща водная нас покрывает,И даже от прозревшего скрываетПревечный свет и небеса небес.

Но если смелости тебе достанет,И если ты все силы соберешь —Иерусалим Небесный,Божий Град,Над этим грешным городом увидишь.– Выходит, голову вот так задрав,Его ты отовсюду можешь видеть? —И в голосе его звучит насмешка.

Она слегка колеблетсяИ всё жеНегромко отвечает:– Есть места,Где небо – ближе.И одно из них – здесь рядом:Это площадь Трех вокзалов.За час до наступленья темноты...

...Но он ее не в силах больше слушать —Бежать туда, бежать! Скорей в метро!– —Из-под земли выходит он.А небоУже опять в тяжелых темных тучах.И небывалый свет почти исчез,Но задержался на вокзальных башнях.И три вокзала – словно корабли,Сигналы посылающие в небо.– —О, если бы здесь не было людей!Он встал бы на колени,Землю грыз!Откройся! Покажись!Яви свой свет!Ты здесь. Я это знаю.Сердцем вижу.

Он озирается, ища кого-нибудь,Кто бы пришел на помощь.Если толькоЗдесь двое или трое захотятТого же самого,То небо отворится.

Но нету никого.Огромная странаПеретекает через эту площадь,Но все идут подземным переходом,И некогда им на небо глазеть.

Промерзший до костей,Глотая слезы,Бредет он поздно вечером домой...

Он, засыпая, видит сны. Но в этих снахНе видит он садов Иерусалима.Он видит самолет.Один и тот жеВ московском небе странный самолет.

Он смотрит на него из-под руки,С земли,И различает очень четкоНа крыльях свастику —Молоха страшный знак —И летчика, сидящего в кабине.Он взглядом набирает высотуИ вздрагивает:Сквозь стекло кабиныОн видит самого себя.И вот уже он самЛетит и видит, как под ним ползетОт самолета тень,И на глазах чернеетИ искривляется – и свастикой когтистойВпивается в дома и в переулки,В пути трамвайные и в станции метро.

Царя Манассии грехи свинцовой тучейЛетят над обомлевшею Москвою,И показалась площадь Трех вокзалов...И он уже опять стоит внизуИ смотрит вверх с трамвайной остановки,И на него ложится эта тень.И понимает он: еще секунда —И люк откроется,И всё, что силы адаИзобрели, чтобы с небес на землюОбрушивались ненависть и смерть,Оттуда упадет...

На страшный крик егоСоседи за стеной проснутся,Мать заплачет,Отец – в который раз! —Проговорит:– Лечить его, лечить! А то мы всеОкажемся в дурдоме вместе с ним. —И, пригоршню таблеток проглотив,Забудется под тяжкий стук в висках.А он опять идет в свое метроПревозмогать недобрую реальность,Навязанную неизвестно кем,Но всеми принятую безраздельно.

Какое множество людей!Он любитСмотреть им в лица, поднимаясь вверхПо эскалатору, когда они,Смиренны, бесконечно терпеливы,Спускаются под каменные своды.

И в длинных переходах на «кольце»Смотреть им в спины,Словно перед нимИзмученных овец большое стадо,А он – пастухИ гонит их куда-то.

И кажется, что каменное небо,Которое рукой потрогать можноИ от которого никто не ждетКаких-то там чудес и откровений,Им во сто крат понятней и роднейБездонной выси,К вечности зовущей.Да что с них взять, когда они в могилахРодятся и живут,И кроме смерти —Хоть расшибись – ничто не светит им!

Но каждый раз, когда он едет внизИ смотрит на соседний эскалатор,Он видит, как они,Пускай невольно,Вверх обращают лица —И на мигНевнятной озаряются надеждой.

О, если бы он мог им прокричать,Что там, над этим городом, где срокиОни мотают в ожиданье смерти,Есть Град Живых!..

Но он же никогдаИ сам его не видел...

Целый деньОн ездит по «кольцу»,Потом на Юго-Запад,Потом домой обратно,По прямой.

– Ты на Дзержинке сходишь?Если нет —Садись, не стой в проходе.Он садится.И женщина, которую в тот деньОн видел на Преображенке возле церкви,Сидит напротивИ ему в глазаТак смотрит, словно требует чего-то.

И понимает он, что всёУже произошло,И вместе с неюНа «Комсомольской» надо выходить.Он понимает, что его нашлиИ больше потеряться не дадут.

И всё же поначалу он боитсяПоднять глаза,Чтоб снова не увидетьОдни лишь облака.

Но за руку она его берет,И страх последний исчезает.Он смотрит вверх —И видит над собоюИерусалим Небесный —Божий Град.

Сказание об Иннокентии Смоктуновском