Владимир Набоков - Стихотворные переводы Страница 4

<7 октября 1928>

ШАРЛЬ БОДЛЕР

АЛЬБАТРОС

Бывало, по зыбям скользящие матросысредь плаванья берут, чтоб стало веселей,великолепных птиц, ленивых альбатросов,сопровождающих стремленье кораблей.

Как только он людьми на палубу поставлен,лазури властелин, неловок и уныл,старается ступать, и тащатся бесславногромады белые отяжелевших крыл.

Воздушный странник тот, — какой он неуклюжий!Та птица пышная, — о, как смешит она!Эй, трубкою тупой мазни его по клюву,шагнув, передразни калеку-летуна…

Поэт похож на них, — царей небес волнистых:им стрелы не страшны и буря им мила.В изгнанье, — на земле, — средь хохота и свистамешают им ходить огромные крыла.

<3 сентября 1924>

АРТЮР РЕМБО

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,хватился я моих усердных бурлаков:индейцы ярые избрали их мишенью,нагими их сковав у радужных столбов.

Есть много кораблей, фламандский хлеб везущихи хлопок английский, — но к ним я охладел.Когда прикончили тех пленников орущих,открыли реки мне свободнейший удел.

И я, — который был, зимой недавней, глушемладенческих мозгов, — бежал на зов морской,и полуостровам, оторванным от суши,не знать таких боев и удали такой.

Был штормом освящен мой водный первопуток.Средь волн, без устали влачащих жертв своих,протанцевал и я, как пробка, десять суток,не помня глупых глаз огней береговых.

Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,вошла в еловый трюм зеленая вода,меня от пятен вин и рвоты очищаяи унося мой руль и якорь навсегда.

И вольно с этих пор купался я в поэмекишащих звездами лучисто-млечных вод,где, очарованный и безучастный, времяот времени ко дну утопленник идет,

где, в пламенные дни, лазурь сквозную влагиокрашивая вдруг, кружатся в забытьи, —просторней ваших лир, разымчивее браги, —туманы рыжие и горькие любви.

Я знаю небеса в сполохах, и глубины,и водоверть, и смерч, покой по вечерам,рассвет восторженный, как вылет голубиный,и видел я подчас, что мнится морякам;

я видел низких зорь пятнистые пожары,в лиловых сгустках туч мистический провал,как привидения из драмы очень старой,волнуясь чередой, за валом веял вал,

я видел снежный свет ночей зеленооких,лобзанья долгие медлительных морей,и ваш круговорот, неслыханные соки,и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!

По целым месяцам внимал я истериискотоподобных волн при взятии скалы,не думая о том, что светлые Мариимогли бы обуздать бодливые валы.

Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде, —где смешаны цветы с глазами, с пестротойпантер и тел людских и с радугами, в виденатянутых вожжей над зеленью морской!

Брожения болот я видел, — словно мрежи,где в тине целиком гниет левиафан,штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежети опрокинется над бездной ураган.

Серебряные льды, и перламутр, и пламя,коричневую мель у берегов гнилых,где змеи тяжкие, едомые клопами,с деревьев падают смолистых и кривых.

Я б детям показал огнистые созданьяморские, — золотых, певучих этих рыб.Прелестной пеною цвели мои блужданья,мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.

Меж полюсов и зон устав бродить без цели,порой качался я нежнее. Подходилрой теневых цветов, присоски их желтели,и я как женщина молящаяся был, —

пока, на палубе колыша нечистоты,золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролеты,дремотно пятился утопленник во тьму.

Но я, затерянный в кудрях травы летейской,я, бурей брошенный в эфир глухонемой,шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,ни зоркий монитор не сыщет под водой, —

я, вольный и живой, дымно-лиловым мракомпробивший небеса, кирпичную их высь,где б высмотрел поэт все, до чего он лаком, —лазури лишаи и солнечную слизь, —

я, дикою доской в трескучих пятнах яркихбежавший средь морских изогнутых коньков,когда дубинами крушило солнце аркиультрамариновых июльских облаков, —

я, трепетавший так, когда был слышен топотМальстромов вдалеке и Бегемотов бег,паломник в синеве недвижной, — о, Европа,твой древний парапет запомнил я навек!

Я видел звездные архипелаги! Земли,приветные пловцу, и небеса, как бред.Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?

Но, право ж, нету слез. Так безнадежны зори,так солнце солоно, так тягостна луна…Любовью горькою меня раздуло море…Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!

Из европейских вод мне сладостна была быта лужа черная, где детская рука,средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,напоминающий сквозного мотылька.

О, волны, не могу, исполненный истомы,пересекать волну купеческих судов,победно проходить среди знамен и громаи проплывать вблизи ужасных глаз мостов.

<16 декабря 1928>

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ

ПОСВЯЩЕНИЕ К “ФАУСТУ”

Вы снова близко, реющие тени.Мой смутный взор уже вас видел раз.Хочу ль теперь безумия видений?Запечатлеть попробую ли вас?Теснитесь вы! Средь дымных испарений —да будет так! — вы явитесь сейчас;по-юному мне сердце потрясаеттуман чудес, что вас сопровождает.

Отрада в вас мне чудится былая,а тень встает родная не одна,встает любовь и дружба молодая,как полузвук, преданье, старина,и снова — боль, и жалуясь, блуждаяпо лабиринту жизненного сна,зову я милых, счастием жестокообмеренных, исчезнувших до срока.

Те, для кого я пел первоначально,не слышат песен нынешних моих,ушли друзья, и замер отзвук дальнийих первого привета. Для чужих,неведомых, звучит мой стих печальный,боюсь я даже одобренья их,а верные мне души, если живы,скитаются в изгнанье сиротливо.

По истовом и тихом царстве духаво мне тоска забытая зажглась,трепещет песнь, неясная для слуха,как по струнам эоловым струясь,и плачу я, и ужасаюсь глухо,в суровом сердце нежность разлилась;все настоящее вдали пропало,а прошлое действительностью стало.

<15 декабря 1932>

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН

IN MEMORIAM

Вот лунный луч блеснул на одеяле,И знаю: там, где предан ты земле,Над западными водами, во мгле,Бледно и дивно стены просияли.

Там жизнь твою читает лунный свет:Как перст скользит серебряное пламяПо мраморной доске твоей, во храме,По буквам имени и числам лет.

И вот сиянье плавное слабеет;Вот на моей постели луч погас.Смежаю веки утомленных глазИ сплю, пока окно не посереет.

Тогда земля туманом заревымНапоена от краю и до краю, —И там, во храме сумрачном, я знаю,Чуть брезжит мрамор с именем твоим.

<23 мая 1926>