Александр Алейник - Абрис Страница 4

22

На фотографии – женаДебелая, чужая тётка.Муж, дети, дикая страна,В которой самый воздух сотканИз расставаний и щедрот(Откройте шире жадный рот,И всё достанется). Он толькоПисал послания на Волгу.Сам жил прекрасно. Всё, молчок.Вступило новенькое времяРазрывов связей с той и с теми,Кто пулю получил в висок.Молчание, ты тяжкий грузДля тех, кто целит в темя уз.

23

Идёт большая заваруха.Идёт гражданская война.Ночь. Погреб. Бухает так глухо,Как будто в людях есть вина.Ночь. Плач ребёнка. БровкаПриподнята. – Стой! Ты жидовка? —Ответила ему: – Еврейка. —– Правдивая – он поскакал. ВареньеПодкладывала мне на блюдце.Я слушал, мальчик удивлённый,Настолько в бабушку влюблённый,Что все проклятые сопьются,Пока мы с бабушкой сидим.Друг в друга мы глядим, глядим.

24

У бабушки моей ребятаПошли как на дрожжах пирог.Сначала мальчик. Боже, ратуй.Ан, нет. Он умер. Вот итог.Потом девчонка, Эстер, чудо.Ох, заводная, я не будуВсё пересказывать сейчас.В пять лет сей ангелок погас.Пришли профессора, мужчины,Смотрели, щупали её,Посовещались – ох, житьё, —Потом сказали: скарлатина.Но бабка Мирьям тут как раз:Не дам малюточку! Приказ

25

Был выполнен. Девчонки нет в помине.А бабушке на сердце тяжело.Один рывок. Ой, Готыню. Богине!Что говорить, давно прошло.Погоревали с дедушкой над дочкой.Жизнь тяжкая как гиря, и короче,Чем нам хотелось бы её иметь,Чтоб нам достойно умереть.Ребёнок третий – наша мама.Брак. Врач. Дети хоть куда.Довольно о печалях, господа.Пора в блаженство, и печаль не дама,Чтоб перед ней нам делать антраша,Мы пишем жизнь – ты, право, хороша.

26

Четвёртый – дорогой мой дядя.Родился года через два,В двадцать шестом, я видел на парадеЕго в семидесятые. ЕдваМогли б его представить: стать мужчина.Он в кителе морском, красавец, чинноСтоит, и сразу видно: кавторанг.Подлодник, к чёрту ранг.Его давно уж нет на свете,Жены и сына тоже нет.Он горький получил билетВ Ракушке под Владивостоком. ЭтиСыны явились умиратьОт радиации, пахать,

27

Служить родной стране геройскиГотовы сразу и всегда.Смерть обращается по-свойски:– Давай, братан, иди сюда.Мне мама рассказала байкуПро дядю Зелика. Он банкуПосле похода вглубь, в моря,Принял на грудь и выпил зря,Поскольку вечером абзац:Приехал Кац (он композитор),А Зелик в зале. Он пюпитр —На фортепьяно. Объявляют: – Кац! —И Зелик поднимается на сцену:Фамилия! Порадуй Мельпомену.

28

Он спел. Схватил аплодисмент.Раскланялся и удалился.Кац с Кацем, пережив момент,Сдружились. Зелик всё хвалилсяВ столицу, собираясь в путь,Он брал для друга что-нибудь.В Москве они вдвоём ходили,Что было правильно, дружили.Ах, Зелик, скромная душа,«Куда, куда ты удалился»,Я сам с тобою подружился,Ан, нет тебя. НехорошаТрадиция поцеловать,Потом в могилу провожать.

29

Весь зал давно уже в могиле,И на тебе, вот поворот,В моря ходили, дружно жили,Когда б не этот мерзкий родСобытий жизни беспредельной,От вахты в море корабельнойГуртом переходить в тот мир,Где глохнет всяческий эфир,Где нет надежды, где судьбинаГотовит вам на всех беду:– Голубчики, вы все в аду.Довольно жить, довольно сплина.– Эй, мичман. Помнишь свой зарок?О, горький, океанский рок.

30

Жена покойная былаДобрейшей тётей. Я, ребёнком,Доныне помню, как далаБольшую грудь, и я, мальчонка,Припал к стакану молока.Пронзило вкусом. Жаль, куркаНе подвернулось. Пил… другое…Я кончил бы тогда с собою,Но всё прошло. Подташнивало. ВкусБыл странен, нов, необычайно жирен,Настолько был горяч, эфирен,Что мне напоминал, по правде, дуст.Давным-давно прошедшие дела.Пойдём же дальше. Крепче удила.

31

Сын пары стал молочным братомМоим, помладше, чем был я,Красивым, умным, неженатым.Был парень-гвоздь. Погиб. СемьяТак сгинула. Из дней ушедших,Неправильных, быть может, грешных,Ушла в далёкие края.Волнует сердце. Буду яВсё вспоминать её и Женьку,Погибшего из-за того,Что обувь в городе егоСулила и тащила деньгиДля тех, кто правит всем подряд, —Стрельнул разок, и не скулят.

32

У бабушки коса до пола.Такая длинная коса,Что бабушка могла бы долгоНосить святые образа.Но если б бабушка хотела.Не хочет. А наверно, делоНе в том, что хочет или нет,А в том, что Бог, семья, обет.Всё против, что коса большая,Особенная у неё.Нашли бы лучшее житьё,Те образа, прообраз рая,Пусть радуют святых людей.Что значит слово: перст? Елей?

33

Пожарником иль водолазом?Я задавал вопрос себеНасущный. Если в воду сразу,Проплыть по этой глубине,Как в воздухе, и строго прямо.А может, лётчиком? УпрямоИдти по курсу, чуткий рульВращать, чтобы избегнуть пуль.Пожарником – другое дело:Звонок, тревога, рёв, огонь.Ты тушишь пламя, и разгон.Ты девочку спасёшь, смелый…Какой из этого сюрприз?Медаль на грудь, цветы и приз.

34

А если девочка влюбиласьВ тебя? Возникнул перескокС вопроса на вопрос; стремиласьК тебе, любимому; итог —Любовь великая до гроба,Влюбились, полагаем, оба,И, завершив свой скромный путь,В могилу ляжем. Как-нибудьНас отпоют, потом поплачут,И скажут: мы любили вас.Зароют в землю, и про насДругим каким-нибудь расскажут,Что мы стремились с детских лет…– Эй! Саша! Живо на обед!

35

Я горько плакал у окошка.Пришла беда в наш тихий дом.Ах, дядя Шура. Бог поможетВернуть тебя и мать с отцом.Они уехали. МашинаИх увезла, а я, мужчина,Стою, и слёзы потекут,Когда в машину не берут.Ах, горькая моя судьбина,Стою, а слёзы кап-кап-кап,Нет. Прекратились. ЭскулапСказал бы: – Господи, причинаРеветь белугой, ай-яй-яй. —Не плачу. – Дед, в футбол, давай?

36

Катались с папой по реке,Замёрзло всё и мы на лыжах,И братик с нами шёл; в виске,В ушах свистело, шли поближеМы к центру речки. Ветер жёг,Я отставал, так, на чуток,А варежки наш бег спасали.Домой пришли. Мы чай глоталиПомногу, пить хотелось нам,А чай был сладкий и прекрасный.Я грыз баранку, был весь красныйОт бега, оттого, что бамЧасы пробили громко нам,Что день давно уже погас.– Пора в постельку. Тихий час.

37

Вода тогда меня пугала,Я просто плавать не умел.На пляже горьковском я малоВ воде плескался. Я сиделПод пляжными грибами с мамой.Она читала с тою самойУлыбкой книгу. Я гляделНа берег тот, где, кроме делМоих неспешных, два оленяСтояли, чутко приподнявРога свои, моя родня,В моей фамилии АлейникТвердила мне, что я в долгуС оленями на берегу.

Третья глава

1

Не спится. Ночь. Гроза над домомМоим, и молнии в окнеВдруг делают всё незнакомымИ на мгновенье новым мне.Гремят над улицей раскаты,Вдруг бухает, и дождь мохнатыйРазгуливает и льётся с крыш,Из неба бродит в окнах, рыжОт света фонарей неспящих…Их свет в ночи ни для кого,А лишь для зренья моего.Они всё делают из статуйДомов и улицы пустой…Да нет, она в ночи со мной.

2

Мы с папой едем на Ошару,На улицу, где папа рос.Трамвай. Тепло. Кондуктор старыйКлюёт лицом и спит… ВсерьёзЯ этот день воспринимаю,В окно гляжу и размышляюО том, как папа, взяв меня,Передаёт при свете дняСегодняшнего эстафетуСвоих далёких детских дней…Пусть позаботится о нейСын и подхватит по заветуУверенность прожитых лет…Уйду спокойно – мой обет.

3

Мы по Ошаре к дедушке идёмПо улице такой старинной,Что папу понимаю; дом,Звонок, и мы в гостиной.Берёзки три стоят гуртом,Смотрю на площадь под окном,И голуби влетают в небо.Давно у дедушки я не был.А новый дедушка не тот,Что раньше был описан мною:Массивен, жаден, я не скрою,Что не люблю его. ЩедротНе видел от него ни разу,Ну, бог с ним, с дедом, мы за разум!

4