Андрей Драгунов - Садово-парковый пейзаж Страница 4

«Последний трамвайчик от пристани в 20.00…»

Последний трамвайчик от пристани в 20.00.Потом или вплавь или крюк в 32 километра.Или на берегу ночевать, как когда-то Ассольв ожидании алого паруса с новым рассветом.Мы, наверно, успеем с тобой забежать на корму,и последний трамвайчик доставит нас в город обратно,а иначе, «сгорев от стыда», лучше я утону,опустившись булыжником мокрым на дно, вероятно.

«Крашеной известью пеной переливается речка…»

Крашеной известью пеной переливается речка.В октябре только яркие краски имеют смыслна сером фоне. Где-то над лесом пасущаяся овечкапробуждает к жизни забытые с возрастом мысли.И в таком пейзаже думаешь, что недолгоуже мучить каблук, нащупывая дорогуили что-то подобное. Липнет к спине футболка —последнее солнце «греет» ещё понемногу,отступая только перед лиловой тучей,что, как толстая тётка перекрывает выходна свежий воздух. И как бы на всякий случайоставляешь мелочь на блюдце. Холодным дымомтянет с участков, готовых к зиме как будто…Воображенье рисует заснеженный дачный островсредь голых полей. Новым октябрьским утромпросыпаешься дома, и не задаёшь вопросов,ожидая рассвета… Можно, конечно, кофе,если осталось, сварить на холодной кухне,нарисовать на вспотевшем стекле незнакомый профиль,от чего, по идее, должно становиться лучше…Но в окно, сквозь профиль, опять заползает туча,липнет к рукам, как брошенная жвачкана скамейке в парке. Опять становится скучнона белом свете… Такая вот незадача.И овечка опять сбежала. Опять над лесомничего, что хоть как-то могло бы спасти картинусередины осени… Гербарий хрустит под прессоммусоровоза, собой удобряя глину…

После получения почты…

Я сидел на стуле не в силах пошевелиться.Почему-то казалось – земля из-под ног куда-то…Потому-то, наверно, слеза не смогла скатитьсядальше складки у носа и замерла виновато.Я смотрел на вещи, разложенные у двери —это всё, что осталось: тетради, блокнот – на выбор,да ещё карандаш в стакане – в конце неделиты его позабыл, собираясь поспешно в Выборг.Ты хотел уехать на время – забыть обиды…Да, действительно, время лечит. Порой успешно…Так, наверно, в салоне красотку обмажут глинойи в конце сеанса она как бы вновь безгрешна.Ты хотел на время, а выпала снова вечность.И уже не спросишь – кто так замостил дороги…И откуда ветер… но все облака навстречу.И в холодной жиже опять утопают ноги.Я смотрел на вещи у двери и мне казалось —смерти нет, наверное, покуда доступна память.Карандаш в стакане, тетради… – какая малость,может быть… но тронь только их рукамии услышишь голос. Не шёпот уже неслышный,различимый только, когда затихает ветер,и морозным вечером тише в подвале мыли —видно знают, что этой зимой ничего не светит.Я услышу твой голос, и, может быть, даже почтапереправит весточку, будто и нет разлуки…Посмотри в почтовой корзине – так, между прочим —там конверт с пометкой – умершему… прямо… в руки.

«Фонарь наддверный начал угасать…»

Фонарь наддверный начал угасатьк исходу дня. Зашевелились тени,стараясь искру малую пойматьогня, чтоб не попасть за двери…

«Помню, давно это было – я ждал на вокзале…»

Помню, давно это было – я ждал на вокзале.Ты не спешила, ждала, что отправится поезд,пряталась за расписаньем, пока не сказали:«Поезд „Москва-Ленинград“ отправляется в восемь».Можно букет теперь выкинуть в урну у двери —так на прощание, видимо, ты не решилась —взять на себя, одним разом, все в мире потери,чтобы потом, в окончании, с ним не случилось!Видимо, всё-таки лучше печать и разлукав недоумении, в недосказании – просто,как продолжение, как вековечная мукас переживанием – да! – но уже без вопросов.

«Я помню, на пристани было одно заведенье…»

Я помню, на пристани было одно заведенье,где баба Шура «на глаз» наливала нам пивоиз какой-то кастрюли. На пристани в полном забвениипассажиры с кораблика, что по обычаю – мимоноровит проскочить – все места уже проданы ранее —наша местность, увы, и на карте означена крестиком —лишена, как какие-то выселки, даже названия…Только пиво в кастрюле и булочки с маковым крестиком —баба Шура готовила. Яйца варила немытыес пожелтевшей соломою – местные куры стараютсяпозабавить пивцов, где скатёркой столы не накрытыелучше всяких кофеен с бюджетом копеечным справятся…Но теперь бабы Шуры уж нет, как и нет заведения —говорят, что сожгли… И теперь там харчевня «У пристани».И кастрюли уж нет. И теперь только пиво трофейноезаливает бокалы, порой, до конца не отмытые.

«Как будто бы и не было зимы…»

Как будто бы и не было зимы…За несколько недель ни крошки снегане выпало, ни прочей ерунды,положенной зиме. После обедапокапал дождь, как будто до концарешил испортить общую картину,тем самым смыв трагедию с лицанезимних улиц и наполовинуисправить положение вещей….Я наблюдал коллизии погоды,как будто бы в театре – без затей,стараясь не вникать в сюжет природы.

«Ты закрыла ладошкой глаза – слишком яркое солнце…»

Т. З.

Ты закрыла ладошкой глаза – слишком яркое солнце.И теперь различимы лишь пятна цветные на чёрном —это будто бы ночью глядишь в небольшое оконце,различая лишь свет фонаря в окружении мёртвом.Ночью глаз привыкает с трудом различать силуэты,а тем более тени, что прячутся где-то в деревьях…Ты молчишь, как всегда, прикурив от плиты сигарету.Чтобы дым не сочился, закрыла стеклянные двери.Ты от солнца закрыла лицо, как бы отгородиласьот ненужного света, от вспышек назойливой лампычерез ветки деревьев… но всё ж ничего не случилось —солнце светит… И жизнь продолжается как бы…

Наставление Орфею

Ниточку тонкую – зацепиза дверной косяк, чтобы путь обратноне казался долгим. На том путилишь она и выручит, вероятно.Узелок на память себе свяжииз цветных лоскутков – на дорогу,чтобы, вдруг нашедши тебя в глуши,опознали те, кто ругал с порога —«Не ходи – заблудишься – в тёмный лес…Не буди уснувшее, было, лихо.Что тебе от писанных тех чудес?.. —им ведь главное там, чтобы было тихо».Собери в котомку свои стихи —по дороге птицам расскажешь, всуеесли только встретятся на пути,и большой обиды от них не будет…Захвати для памяти, не забудьчто-нибудь из прошлой весёлой жизни,чтобы, если вдруг там закончишь путь —распознал по приметам тебя Всевышний.

«Помнишь, Ты сказал, что всё проходит?»

Помнишь, Ты сказал, что всё проходит?Я поверил, как в возможность чуда,как и в то, что время на исходедня – щедрее… Старая посудабьётся к счастью, говорят, и этотоже только временная малость,так сказать – вторая жизнь предметав мусорном ведре… Всё, что осталось.Всё проходит, говоришь – но этолишь Тобой назначенный подарок,как к кукушке бегать за ответом —сколько жить осталось – слишком мало.Но пройдёт и это! И чернилавысохнут, как облачная влагана асфальте… Буквы молчаливопропитают стёртую бумагу.И тогда, возможно, будет времяпрочитать написанное раньше,встав, как подобает, на колени,или став уже по жизни старше.

«Мой кот Бартоломео слишком стар…»

Мой кот Бартоломео слишком стар.Его для упрощенья называюкоротким производным – просто Барт,когда сосиску утром предлагаю.Он пережил уже своих мышей,которые делили с ним пространствомоей квартиры. Тихо, без затейони поставили его давно на царство,и он за это их не обижал…Так мы и жили все в моей квартире.Теперь нас двое, как уже сказаля раньше, и, наверно, в целом миренет более понятного родства.Мы утром с ним перебираем почту,раскладываем так – для баловствапо полочкам, по датам, между прочим.Потом обедаем и ходим на балконсмотреть, как дворник листья убираетслетевшие, и сразу видно, оних точного количества не знает —метёт, метёт… Мой кот следит за ним,тоскливо понимая всю бесцельностьсей процедуры… Вон ещё одинслетает лист, осваивая вечность.Бартоломео просится домой —прохладно осенью на стареньком балконе.И я за ним с поникшей головой,ещё один день прожит, как в загонедля отслуживших век свой лошадей…Барт смотрит телевизор – там погодас красивой девушкой, и кажется, что ейнаскучила капризная природасо всеми выкрутасами. Опятьложиться спать, разглядывая звёздысквозь занавеску. Барт мой на кроватьопять запрыгнет и почти серьёзнопосмотрит на меня, потом в окно,утроится на тёплую подушкуи будет вспоминать, как он давноуже со мной, как старая игрушка.

«За несколько дней ни строчки – свалила простуда…»