Елена Крюкова - Реквием Страница 4

Эсхатология давно уже внедрена в культуру. Множество произведений искусства – и культовых, религиозных, и светских, секулярных – родились благодаря Апокалипсису. Появился даже постапокалипсис как литературный жанр (в современной фантастике). Но в «Русском Евангелии» Крюковой, на его финальных страницах, зимняя Богородица видит не столько гибель мира, сколько его новое рождение, и признается в любви к нему, для нее вечному – в любви к своей метельной, нищей, снежной родине:

О мой родной, любимый мой Простор!Тебя я прямо в губы поцелую…Твои пустые, синие снега.Бочажины. Излучины. ПротокиМедвяные. Стальные берега.Избу с багрянцем власти на флагштоке.Угрюмые заречные холмы.Церквуху, что похожа на старуху.Грудь впалую чахоточной зимыИ голубя – сиречь, Святого Духа —На крыше сараюшки, где хранятВелосипеды и в мешках – картошку!И шаль прабабки – таборный наряд,И серьги малахитовые… Кошку,Залезшую в сугроб – рожать котят…Целую все! Целую всех – навечно!

Лишь звезды дико в черноте горят,Так грозно, страшно, так бесчеловечно… —

И звезды все целую! До конца,До звездочки, пылинки света малой!Все лица – до последнего лица,Всю грязь, что из нутра земли восстала,Всю чистоту, что рушится с небесПрощальными родными голосами, —Целую мир, пока он не исчез,Пока его я оболью слезами!

Вспоминается Александр Блок с его знаменитым: «Россия, нищая Россия, / Мне избы серые твои, / Твои мне песни ветровые – / Как слезы первые любви…» Да, это продолжение блоковской музыки – через века. Но Крюкова иная, и ее январский Апокалипсис иной. Для нее и ночное звездное небо, на которое она глядит, задрав голову, – это опять храмовая стена, которую можно расписать еще одной фреской: чтобы издалека было видно. Всем людям.

И, о чудо! – на самый последний вдох и выдох автор приберегает нам… колыбельную.

«Колыбельная Марии» – самые нежные и самые народные, избяные и лубяные, стихи у Крюковой. Да это, собственно, и не стихи даже, а просто песня, ее напевает мать сыну в колыбели – так замкнулся круг времен, история вернулась к Рождеству, за выдохом последовал вдох, с небес медленно, как во сне, идет снег, и мать просто нежно, тихо поет своему первенцу:

…Подарил заморский царьТебе яшму и янтарь,Сладкий рыжий апельсин,Златокованый кувшин…Спи, сынок,спи-усни…Заметет все наши дни…Будем мы с тобой ходить,Шубы беличьи носить,Будем окуня ловить —Во льду прорубь ломом бить…Будешь добрый и большой,С чистой, ясною душой…Буду на тебя глядеть,Тихо плакать и стареть…Спи-спи…Спи, сынок…Путь заснеженный далек…

Итак, «Реквием» отзвучал.

Эта музыка может стать вечной, если время постарается и не упустит своего – не упустит из виду автора, что задумал и смог, посягнул и не растерялся, – говоря крюковскими же словами (из «Хождения по водам» в «Русском Евангелии»): «Он сделал, что хотел».

И, чтобы страницы рукописи не пожрал тлен времени, «Реквием» стал книгой, он выходит к людям, он звучит среди людей. Так, как Крюкова, пожалуй, сейчас не работает никто. Все пишут отдельные стихи – хорошо или не очень, гениально или бездарно. Крюкова пишет книгу стихов, стихотворную фреску, если хотите, стиховую симфонию, роман в стихах – со своей фабулой и сюжетикой, со своими тихими заводями и громоподобными кульминациями. Эта тяга к крупной форме у Крюковой никуда не исчезает. И это именно не поэмы, а полноценные книги; здесь можно найти одно стихотворение, воспринять его как чистую лирику и медитировать, его читая. А можно и охватить одним взглядом весь расписанный широкой кистью церковный купол.

Под этим незримым куполом Елена Крюкова живет и работает.

И кисть не падает из ее крепкой руки.

КНИГА ИСХОДА

Бег

Останови! – Замучились вконец:Хватаем воздух ртом, ноздрями,С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,Где панихидных свечек пламя, —

По суховеям, по метелям хищных рельс,По тракту, колее, по шляху, —Прощанья нет, ведь времени в обрез! —И ни бесстрашия, ни страха, —

Бежим, бежим…Истоптана страна!Ее хребет проломлен сапогами.И во хрустальном зале ожиданья, где она,Зареванная, спит, где под ногами —

Окурки, кошки, сироты, телегРемни, и чемоданы, и корзины, —Кричу: останови, прерви сей Бег,Перевяжи, рассекнув, пуповину!

Неужто не родимся никогда?!Неужто – по заклятью ли, обету —Одна осталась дикая беда:Лететь, бежать, чадить по белу свету?!

Ползти ползком, и умирать ничком —На стритах-авеню, куда бежали,В морозной полночи меж Марсом и стожком,Куда Макар телят гонял едва ли…

Беги, народ! Беги, покуда цел,Покуда жив – за всей жратвою нищей,За всеми песнями, что хрипло перепелПод звездной люстрою барака и кладбища!

Беги – и в роддома и в детдома,Хватай, пока не поздно, пацаняток,Пока в безлюбье не скатил с ума,Не выстыл весь – от маковки до пяток!

Кричу: останови!.. – Не удержать.Лишь крылья кацавеек отлетают…Беги, пока тебе дано бежать,Пока следы поземка заметает.

И, прямо на меня, наперерез,Скривяся на табло, как бы от боли,Патлатая, баулы вперевес,Малой – на локте, старший – при подоле,

Невидяще, задохнуто, темно,Опаздывая, плача, проклиная…Беги! Остановить не суждено.До пропасти.До счастия.До края.

Юдифь и Олоферн

Дымы над крышей. Медная Луна,Шатаясь, плачет надо мною…О! Голова моя отягченаВисящей бронзой, бахромоюАквамаринов, серьги близко плечМотаются, и шуба жжет мехами…Я – воздух жгу, я – зарево, я – печь,Я – пламя: меж румянами, духами…

Трамвайный блеск, парадов звон и чад,Голодные театры лавок,И рынки, где монетами гремятИ где лимон рублевый сладок,Моста бензинного чугунный козий рогНад ледокольною невестиной рекою,А за рекой – чертог, что дикий стог,Разметанный неистовой рукою…Он весь в снегу горит. Там ОлофернПирует, ложкою неся икру из мискиФарфоровой – ко рту, чернее скверн,А тот, прислужник, кланяется низко…А тот, лакейчик, – ишь, сломался он,Гляди-ка, хрустнет льстивая хребтина!..

Ну что ж, народ. Ты погрузился в сон,Тебе равно: веревка… гильотина…

Так. Я пойду. Под шубой – дедов меч.В лицо мне ветер зимние монеты,Слепя, швыряет. Сотней синих свечНад черепицей – звезды и планеты.Не женщина, не воин и не зверь,Я – резкий свет на острие дыханья.Я знаю все. Вот так – ударю дверь.Так – взором погружу во прозябаньеТелохранителей. Так – локтем отведуТу стражу, что последняя, в покои…Он спит, Тиран. Его губа в меду.Ему во сне – изгнанники, изгои,Кричащие близ дула и в петле…Мне дымно. Душно. Меч я подымаю.Мех наземь – с плеч! Ходил ты по земле.Ты хочешь жить – я это понимаю,Но над тобой, хрипя, я заношуВсю боль, всю жизнь, где ниц мы упадали!И то не я возмездие вершу:То звезды – бузиною по ножу —Так обоюдоостро засверкали!

И пусть потом катится голова,И – ор очнувшихся от спячки,И я, как пасека зимой, мертва, —А морды смердов, что жальчей подачки,Грызут глазами, —Кулаки несут,Зажавши, сумасшедшие шандалы,И рты визжат, – но я свершила суд,Я над содеянным стояла —

Я, баба жалкая, – не целая страна, —В сережках, даренных пустыми мужиками,Юдифь безумная, – одна, совсем одна —Пред густо населенными веками!И, за волосы голову держаОскаленную – перед вами, псы и люди,Я поняла, звездой в ночи дрожа,Что все —И повторится, и пребудет.

Норд-Ост

В этой гиблой земле, что подобна костру,Разворошенному кочергою,Я стою на тугом, на железном ветру,Обнимающем Время нагое.

Ну же, здравствуй, рубаха наш парень Норд-Ост,Наш трудяга, замотанный в доску,Наш огонь, что глядит на поветь и погостАввакумом из хриплой повозки!

Наши лики ты льдяной клешнею цеплял,Мономаховы шапки срывая.Ты пешней ударял во дворец и в централ,Дул пургой на излом каравая!

Нашу землю ты хладною дланью крестил.Бинтовал все границы сквозные.Ты вершины рубил.Ты под корень косил!Вот и выросли дети стальные.

Вот они – ферросплавы, титан и чугун,Вот – торчащие ржавые колья…Зри, Норд-Ост! Уж ни Сирин нам, ни ГамаюнНе споют над любовью и болью —

Только ты, смертоносный, с прищуром, Восток,Ты пируешь на сгибших равнинах —Царь костлявый, в посту и молитве жесток,Царь, копье направляющий в сына,

Царь мой, Ветер Барачный, бедняк и батрак,Лучезарные бэры несущийНа крылах! И рентгенами плавящий мрак!И сосцы той волчицы сосущий,

Что не Ромула-Рема – голодных бичейИз подземок на площади скинет…Вой, Норд-Ост! Вой, наш Ветер – сиротский, ничей:Это племя в безвестии сгинет!

Это племя себе уже мылит петлю,Этот вихрь приговор завывает, —Ветер, это конец!Но тебя я – люблю,Ибо я лишь тобою – живая!

Что видала я в мире? Да лихость одну.А свободу – в кредит и в рассрочку.И кудлатую шубу навстречь распахну.И рвану кружевную сорочку.

И, нагая, стою на разбойном ветру,На поющем секиру и славу, —Я стою и не верю, что завтра умру:Ведь Норд-Ост меня любит, шалаву!

Не спущусь я в бетонную вашу нору.Не забьюсь за алтарное злато.До конца, до венца —     на юру, на ветру,Им поята,     на нем и распята.

Мать Мария