Но будет свет! - Надежда Кутьёва Страница 4

Как будто

погасли звезды.

В горящий,

сквозной

и великий год

ни слезы не льстят,

ни грёзы.

Иду в темноте

(перевёрнут дом)

одна –

ничего не надо.

И тенью – тот,

кто в меня влюблён,

кто явно

не будет рядом.

* * *

Я казалась

себе ничтожной

в переулках

огромных зданий,

посреди

биполярных маний интровертов

свербило ложью.

Звезды видно

в ином столетии

или там,

где лишь смерть и воля –

на широком осеннем поле,

где в окопах

за всё в ответе.

* * *

Шагай, окопайся,

беги иль ложись:

война –

и не мать, и не тётка.

Режим прекращенья огня

не объявлен пока.

Случайная пуля,

осколок –

и месиво-грязь,

и вечность пуста…

Фортуна не дура –

приказ есть приказ.

А впрочем,

на небе —

всегда тишина…

Ноябрь буксует.

Война есть война.

* * *

Кто-то штурмует Ларс,

кто-то штурмует Марс,

и – бесконечный фарс.

Жжёт углекислый газ –

кто-то увяз в войне.

Кто-то застрял в тюрьме,

кто-то пропал в суме.

Весь инфошум – во мне.

Мир поменял свой слайд,

мир не отмоет «Тайд».

Мой беспокойный край!

В небо гляжу, где рай…

* * *

Не стой, не ной,

смотря во тьму —

я снова не скажу,

к кому приду.

Летят

столетия вспять,

и повторится

день опять.

Во мгле миров

звезда горит.

Смотри:

её прекрасен вид,

и отражение во тьме –

мне и тебе,

тебе и мне…

ЧАСТЬ 5. ФАЙЮМСКИЕ ПОРТРЕТЫ

* * *

Не вижу Рима. Только Сочи.

Париж померк. Разлуки нет.

Земли тропические очи

вцепились ночью в белый свет.

Полмира спит. В мешке без ветра

Замоскворечье ждёт вестей.

Портрет застыл в июле лета

файюмской памятью вещей.

Пушкинский музей

В Египте – тени, ночь. Анубис дремлет.

У Нила мальчик речь богам читает.

Так много звезд! Твердь договору внемлет

столько веков: зерно вот-вот поставят.

Но Рим уж пал, своим страстям подвластен.

Как Адриан глядит на Антиноя!

Нерону скучно. Брут глазами страстен.

Все снова здесь, на изводящем зное.

А впрочем, все – файюмские портреты:

глядят в глаза картинкой под витриной.

Опять: то греки с моря шлют приветы,

то бюргер – сыт и мил – глядит с картины;

то в Амстердаме рыба на базаре,

то Бонапарт свою мечту лелеет…

Я вновь брожу по драгоценным залам

и лестницам любимого музея.

Осень в Замоскворечье

Какая чудная осень!

Я счастлива – беспросветно!

Куда этот день уносит?

По чём ледяной ветер?

И день Всех Святых будет,

и где-то зажгут свечи.

Меня эта тьма любит,

поскольку для тьмы – встречи.

Как странно… Забыть вечность:

чужой стал родным снова.

Возьмите мои плечи

в тиски, как дожди – город.

Барселона

Тот город, что зовётся Барселоной,

Вам нравится за близость океана,

сады и камни, горы и туманы,

за рыжую луну на небосклоне.

– До вторника! И до конца вселенной…

Радость моя, весь мир перевернулся.

День – мимо нас, гудит неясным гулом.

А я любуюсь каждым из мгновений.

Барселона! Любовь моя!

В той стране не прожить ни дня.

На Москве по ночам не спят,

сторожа семь страстей у врат.

Ещё одна осень в Замоскворечье

С моей любовью всё не так,

а Ваше время на пределе.

Давно закрыли наш кабак,

и в полдень нужно дело делать.

Откуда высший смысл взять?

И кто вот так планету вертит,

когда и в жизни всё нельзя,

и не остаться вместе в смерти?

Аэропорт

Тот же дом, а чисел нет…

У метро «Аэропорт»

безнадёжно ждать полёта –

больше здесь никто не ждёт.

На асфальт стекает лужа,

без каких бы то причин

памятник взывает к ружьям

и стоит совсем один.

«Летуаль» блестит помадой,

а кафе – «Нельзя курить!»

(но студентам очень надо!)

И кого бы укорить

за пропавшие в тумане

башни грозных этажей?

Шпиль не ранит – ранит память,

но её здесь нет уже.

Все дома стоят в сторонке

и глядят сквозь пластик рам,

как, шурша довольно громко,

крутится плакат реклам.

Пречистенская набережная

Помнишь набережную у реки?

Разговоры о всякой чуши,

время, стынущее от тоски,

перезвон, что нельзя не слушать.

Вот и тени двух человек:

мы вернёмся – в век двадцать третий! –

убедиться в бессмертии рек

и болтать обо всем на свете.

Здравствуй, выжившая Москва,

город плиточных технологий.

Только набережная у моста –

снова бросится мне под ноги.

Школьная улица

Фонари и плитка

вдоль курортных улиц.

Сердце ли разбито?

Счастье ли вернулось?

Будто из отеля

я смотрю на звезды

(В Ейске песни пели),

Бездорожье слёзно…

И несносны мысли

пронеслись сквозь время:

мы в Москве зависли,

мы одни со всеми.

Зная обстановку,

я смотрю, не видя.

На земле неловко,

небеса в обиде.

За окном – высотки,

клетки, лето, плитка.

Вечер в небе соткан,

а печаль разбита.

Не Анапа

Не молчи о пустоте,

не гадай на картах.

Мы уходим налегке

в полдень, когда жарко.

Мы не видим суть вещей,

суть найдя, забудем.

Посреди семи страстей

утверждают будни

клён и изморось навек.

Обними с усмешкой…

Всякий смертен человек.

Смертен, значит, – пешка.

Сон Анапы в простынях,

а в душе – садняще:

чемоданы – в пух и прах,

страх полётов вящий.

Завяжи мою тоску

(лето вдруг завьюжит):

на дубовую доску —

мой платок из кружев.

Пустота стучит в окно,

королю – три дамы…

Солнце блещет –

лишь оно

оживляет раму.

Овидий в Риме

Овидий! Коринне твоей

суждено провести жизнь,

как должно:

ей хочется в небо,

но кушать охота сильнее.

Надежды оставь –

обессмертим вокруг

всё, что можно.

Не знаю, кому кто,

мне – девка

матроны милее:

по-честному – стоимость

(каждый сестерций записан).

И все-таки

белое в крапинку

смотрится чёрным.

Молись в храме Весты

и будешь,

как Янус двуликий.

Так город велит –

в нём всегда

соблюдают законы.

Китайский лётчик Джао Да

Теперь ты там, где знают всё, – скажи:

Чтó в этом доме жило кроме нас?

А. Ахматова

Воспоминаний странные отрывки:

ушло под землю солнце, ровен час.

Осколки дня и жизни – память зыбка.

Всё сбудется и будет всё для нас,

потом, в краю, где солнечно и ясно.

Прошло, наверное, ещё сто лет,

и ясно всё, что было не напрасно.

Кафе – на месте. Только нас там нет.

Чапаевский парк

По кораблю