Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 Страница 40

1945 ГОД

На что похожи рельсы, взрывом скрученные,Весь облик смерти, смутный, как гаданье.И города,                 большой войной измученные —Ее тремя или пятью годами?Не хочется уподоблять и сравниватьРазвалины, осколки и руины,А хочется расчищать, разравниватьИ Белоруссию и Украину.Среди иных годов многозаботных,Словами и работами заполненных,Год сорок пятый                        навсегда запомнился,Как год-воскресникИли год-субботник.Усталые работали без устали.Голодные, как сытые, трудились.И ложкою не проверяя: густо ли? —Без ропота за пшенный суп садились.Из всех камней, хрустевших под ногами,Сперва дворцы, потом дома построили,А из осколков, певших под ногами,Отплавили и раскатали                                        кровли.На пепелище каждом и пожарищеРазбили сад или бульвар цветочный.И мирным выражением «пожалуйста»Сменилось фронтовое слово «точно».А кителя и всю обмундировку:И шинеля, и клеши, и бушлаты —Портные переушивали ловко:Войну кроили миру на заплаты.И постепенно замазывались трещины,Разглаживались крепкие морщины,И постепенно хорошели женщины,И веселели хмурые мужчины.

ВОСПОМИНАНИЕ

Я на палубу вышел, а ВолгаБушевала, как море в грозу.Волны бились и пели. И долгоСлушал я это пенье внизу.

Звук прекрасный, звук протяженный,Звук печальной и чистой волны:Так поют солдатские женыВ первый год многолетней войны.

Так поют. И действительно, тут же,Где-то рядом, как прядь у виска,Чей-то голос тоскует и тужит,Песню над головой расплескав.

Шел октябрь сорок первого года.На восток увозил пароходСтолько горя и столько народа,Столько будущих вдов и сирот.

Я не помню, что беженка пела,Скоро голос солдатки затих.Да и в этой ли женщине дело?Дело в женщинах! Только — в других.

Вы, в кого был несчастно влюбленным,Вы, кого я счастливо любил,В дни, когда молодым и зеленымНа окраине Харькова жил!

О девчонки из нашей школы!Я вам шлю свой сердечный привет,Позабудьте про факт невеселый,Что вам тридцать и более лет.

Вам еще блистать, красоваться!Вам еще сердца потрясать!В оккупациях, в эвакуацияхНе поблекла ваша краса!

Не померкла, нет, не поблекла!Безвозвратно не отошла,Под какими дождями ни мокла,На каком бы ветру ни была!

Стихи, не вошедшие в книгу **

«На том пути в Москву из Граца…»

На том пути в Москву из Граца[34],В Москву из Вены, в Москву — с войны,Где мы собирались отыграться,Свое получить мы были должны,

На полпути, в одном государстве,В каком-то царстве, житье-бытье,Она сказала мне тихо: «Здравствуй!»,Когда я поднял глаза на нее.

Мужчины и женщины этого года,Одетые в формы разных держав,Зажатые формой, имея льготуНа получение жизни одной,

Мужчины и женщины разных наций,Как будто деревья разных пород,Разноголосицу всех интонацийСливали в единый язык и народ.

Сливали и славили то, что выжили,Что живы, что молоды все почти,Что нынче лучше вчерашнего, выше ли,Потом разберемся, по пути.

Дела плоховатые стали плохими.Потом они стали — хуже нет.Но я познакомился с женщиной; имя,Имя было Жанет.

А что я, стану рыться в паспорте?Она была Жанет — для меня.Мне было тогда как слепцу на паперти.Она пришла, беду сменя.

Беду, которая дежурилаБессменной сиделкой над головой,Она обманула, то есть обжулила.Я понял, что я молодой и живой.

А все это было в 45-мГоду и сразу же после войны,На том пути обратном, попятном,Пройти который мы были должны.

ПЕСНЯ

На перекрестке пел калека.

Ползет обрубок по асфальту,Какой-то шар,Какой-то ком.Поет он чем-то вроде альта,Простуженнейшим голоском.

Что он поет,К кому взываетИ обращается к кому,Покуда улица зевает?Она привыкла ко всему.

— Сам — инвалид.Сам — второй группы.Сам — только год пришел с войны. —Но с ним решили слишком грубо,С людьми так делать не должны.

Поет он мысли основныеИ чувства главные поет,О том, что времена иные,Другая эра настает.

Поет калека, что эпохаТакая новая пришла,Что никому не будет плохо,И не оставят в мире зла,

И обижать не будут снохи,И больше пенсию дадут,И все отрубленные ногиСами собою прирастут.

ФУТБОЛ

Я дважды в жизни посетил футболИ оба раза ничего не понял:Все были в красном, белом, голубом,Все бегали.                    А больше я не помню.Но в третий раз…Но, впрочем, в третий разЯ нацепил гремучие медали,И ордена, и множество прикрас,Которые почти за дело дали.Тяжелый китель на плечах влача,Лицом являя грустную солидность,Я занял очередь у врача,Который подтверждает инвалидность.А вас комиссовали или нет?А вы в тех поликлиниках бывали,Когда бюджетКак танк на перевале:Миг — и по скалам загремел бюджет?Я не хочу затягивать рассказПро эту смесь протеза и протеста,Про кислый дух бракованного теста,Из коего повылепили нас.Сидевший рядом трясся и дрожал.Вся плоть его переливалась часто,Как будто киселю он подражал,Как будто разлетался он на части.В любом движеньи этой дрожью связан,Как крестным знаком верующий черт,Он был разбит, раздавлен и размазанВойной: не только сплюснут,                                    но — растерт.— И так — всегда?Во сне и наяву?— Да. Прыгаю, а все-таки — живу!(Ухмылка молнией кривой блеснула,Запрыгала, как дождик, на губе.)— Во сне — получше. Ничего себе.И — на футболе. —Он привстал со стула,И перестал дрожать,И подошелКо мнеС лицом, застывшим на мгновеньеИ свежим, словно после омовенья.(По-видимому, вспомнил про футбол.)На стадионе я — перестаю! —С тех пор футбол я про себя таю.Я берегу его на черный день.Когда мне плохо станет в самом деле,Я выберу трибуну,Чтобы — тень,Чтоб в холодке болельщики сидели,И пусть футбол смиряет дрожь мою!

РАЗНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ

От имени коронного судаБританского, а может быть, и шведского,Для вынесения приговора вескогоДопрашивается русская беда.

Рассуживает сытость стародавняя,Чьи корни — в толще лет,Исконный недоед,Который тоже перешел в предание.

Что меряете наш аршинНа свой аршин, в метрической системе?Л вы бы сами справились бы с теми,Из несших свастику бронемашин?

Нет, только клином вышибают клин,А плетью обуха не перешибают.

Ведь бабы до сих пор перешиваютИз тех знамен со свастикой,ГардинБез свастики,Из шинеле́й.

И до сих пор хмельные инвалидыКричат: — Кто воевал, тому налей!Тот первый должен выпить без обиды.

«Палатка под Серпуховом. Война…»

Палатка под Серпуховом. Война.Самое начало войны.Крепкий, как надолб, старшина,И мы вокруг старшины.

Уже июльский закат погасал,Почти что весь сгорел.Мы знаем: он видал Хасан,Халхин-Гол смотрел[35].

Спрашиваем, какая она,Война.Расскажите, товарищ старшина.

Который день эшелона ждем.Ну что ж — не под дождем.Палатка — толстокожий брезент.От кислых яблок во рту оскомина.И старшина — до белья раздет —Задумчиво крутит в руках соломину.

— Яка ж вона буде, ця війна,а хто іі зна.Вот винтовка, вот граната.Надо, значит, надо воевать.Лягайте, хлопцы: завтра надоВ пять ноль-ноль вставать.

«На спину бросаюсь при бомбежке…»