Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы Страница 41

ЗА РАЗРУБЛЕННЫЕ УЗЛЫ («Снова солнце обращает в воду…»)[189]

Снова солнце обращает в водуПочерневшие наросты льда.Снова легкокрылую свободуОбретают ветер и вода.

Снова воздух приближает далиИ осанка облака легка,И к тому, чем мы не обладали,Потянулись сердце и рука!

В эти дни, как прежде б, сбросить суммуОбязательств рук, спины и щек.На кушак коричневый подсумок,А за плечи вещевой мешок.

Не грусти, не сетуй, не жалей-ка!Не до нег, не до уютов мне!..И удобно ляжет трехлинейкаЗа спиной, на кожаном ремне.

Та весна давно уж позабыта —Революционная весна! —Но раскрепощение от бытаНе несла ли смелому она?

Всё равно кому служить солдату.Без надежд и горечи утратСтавил я (как стихотворец датуПод стихом) винтовку у костра.

День в своей законченности заперт,Как поэма. Поднят на заре,Назревал я к вечеру, как капляРифмы назревает на пере.

Падаю. Качусь по полосатойСерой пашне, мягкой и простой…Лишь бы плыть к весеннему закату,Испаряясь каплей дождевой.

Лишь бы снова не попасть на привязь,Лишь бы снова не попасть в козлыОтпущенья… Лишь бы душу вывестиЗа разрубленные узлы!

ПРИЯТЕЛЬ («Загорел за лето на песке…»)[190]

Загорел за лето на песке,На горячем золотистом пляже…В сердце места не было тоске,И она не вспоминалась даже.

Чебуреки ел у старика,Спиртом, право, баловал не слишком,И качала желтая рекаДень-деньской на радость ребятишкам.

Можно ль летом думать и писать?Для того ль дается Богом лето?И редактор посылал искатьШалого курчавого поэта.

Загорел, окреп, похорошел,Мышцы стали выпуклей и резче.Не стишки слагаются в душе —Золотые творческие вещи.

Миновало лето, словно сон,Отлетела радостная муза,И засел поэт за фельетон,Потому что выгорела блуза.

Много пил и нюхал кокаин,Поправлял пенсне на переносье,Уходя, как и терпел, одинВ хмурое, седое безвопросье.

К нам не очень сердоболен Бог…Эта участь, думалось, не нам бы.Почему то Троцкий, то КеллогНепрерывно лезут в наши ямбы?

Нам до них, пожалуй, дела нет —В тех делах ни чёрта мы не смыслим.И качает нас с тобой, поэт,Глупый бес на глупом коромысле.

Скучно мы с тобой живем зимой, —Вставши, день как паралитик ляжет…До свиданья, кучерявый мой,На веселом сунгарийском пляже!

ОТХОД («Какой-то зверь, быть может, тигр…»)[191]

Какой-то зверь — быть может, тигрПошевелил неверный камень…А нам идти, а нам в путиГреметь повисшими штыками.

В ключицы врезались ремни.Усталость в тело вшила прошвы,И остро чиркают кремниО раскаленные подошвы.

А позади слабеет гул,Глуша последние раскаты,Победоносному врагуВ крови выковывая латы.

Идем тропой. Вдоль рек и руслЛесную глушь шагами метим,И будет робок, будет тусклКостер, зажженный на рассвете.

МОЕМУ «УНДЕРВУДУ» («Традиции непреложны…»)[192]

Традиции непреложны, —К одной намечаю возврат…«О лира!..» Мерещится ложноКлассический аристократ.

Но сорвана чопорность (стильность?)Эпохою масляных ламп, —От лиры к уюту чернильниц…Вы помните пушкинский ямб?

Поэт не поет, не бряцает —Он пишет, он лиру отверг…Но все-таки тайна мерцаетНад ним. Ореол не померк

Таинственности, романтизмаГорячих бессонных ночей…Об этом шуршащие письмаПрабабушек — милый ручей,

Уже иссякающий. НынеЗа стиксовой ширью ста лет —Чернильницы нет и в помине,Поэт, у тебя на столе.

А если и есть — юбилеяСомнительной радости дар,Когда голова побелеетИ рифмы слабеет удар…

Смотрите — не только халтуруЗа строчкою строчку гоня! —Машина с клавиатуройПод пальцами у меня.

О муза, не сетуй, не брезгай,Мы тоже кипим и горим, —У этого резкого трескаДождя-разрушителя ритм.

И даже весеннего градаКак будто по стеклам картечь…А лиру с чернильницей надоМузейному старцу беречь.

ТИХИЙ СОЧЕЛЬНИК («Как вечер тих, как вечер долог…»)[193]

Как вечер тих, как вечер долог,Как свято дышит тишина!..Романтика душистых елок —Кого не трогает она!

С какой мистерией соседствоСочельник намечает вновь?Святой восторг, святое детство,Святая детская любовь!

Дитя игрушками довольно,Отец и мать — они в ином…Им как-то радостно и больно:Воспоминания — в былом!

Им тоже грезятся их елки,Их не зажечь уже… И пусть!Но в сердце острые иголкиИм всё же вкалывает грусть.

Но их малютка, дочка-крошка,Им юность возвращает их.В глазах, задумчивых немножко,Вновь блеск сияний золотых.

В блестящий зал, в шалаш, в конурку —Семьи нисходит торжество:Отца, и мать, и их дочуркуСильней скрепляет Рождество.

ЛЮБОВЬ («Сильный зверь о любви рычал…»)[194]

Сильный зверь о любви рычалЗубы скалившей сильной самке,Нежным именем величал,Брюхом полз, разрывая лямки.

Ощетинив хребтов горбы,Мышц звенящий пружиня ластик, —В визге ярости и борьбыВолчья страсть насыщалась страстью.

А потом, ослабевший, лег,Весь в истоме большого гула,И волчиха в широкий лобБлагодарно его лизнула.

Ибо знала, что не однаБудет рыскать теперь по стужам:Сделать зверя ей власть данаИз лесного бродяги — мужем.

ЛЮБОВЬ («Любовь — как в пропасть. С кручи от погони…»)[195]

Любовь — как в пропасть. С кручи от погонибросается так каторжник с ядром,прикованным к ноге его. И тонет.Любовь — как под сверкнувший эспадрон.

Рассечь себя и на себя обрушить,как храм обрушил некогда Самсон, —освободив ликующую душуот оболочки, превращенной в сор.

ЯСНОСТЬ («В этой комнате много солнца…»)[196]

В этой комнате много солнца…Ранью утренней через щельЗолотистые волоконцаЗажигают мою постель.

Через ставни из всех отверстийЗолотая глядит весна.Как улыбка, на рыжей шерстиОдеяла лежит она.

Ночью думал о том, об этом,По бумаге пером шурша,И каким-то подземным светомБледно вспыхивала душа.

От табачного дыма горекВкус во рту. И душа мертва.За окном же — весенний дворик,И над двориком — синева.

Зыбь на лужах подобна крупамБриллиантовым — глаз рябит!И задорно над сердцем глупымИздеваются воробьи.

ДАВНО ЛИ? («Давно ли в форточку мороз…»)[197]