Сергей Есенин - Том 4. Стихотворения, не вошедшие в Собрание сочинений Страница 45

Печатается и датируется по автографу (ИМЛИ).

Текст представляет собою начальные строки еще одного стихотворения, связанного с ревизией Спас-Клепиковской второклассной школы епархиальным наблюдателем (см. стихотворение «И. Д. Рудинскому» и коммент. к нему в наст. томе — с. 9 и 339).

«Кто скажет и откроет мне…» (с. 271). — Газ. «Ленинская правда», Чарджоу, 1961, 2 дек. № 144 (в статье В. Белоусова «Ранние стихи Есенина»).

Печатается и датируется по письму к Г. А. Панфилову 1913 г. (РГБ).

Отрывок из стихотворения «Смерть», полный текст которого неизвестен (см. письмо к Г. А. Панфилову и коммент. к нему в 6 т. наст. изд.).

«Холодней, чем у сколотой проруби…» (с. 272). — Газ. «Волжская коммуна», Куйбышев, 1957, 29 сент., № 239 (факсимиле автографа в заметке С. Щербаковой «Неизвестный автограф Сергея Есенина»).

Печатается по факсимиле в первой публикации. Автограф находился в записной книжке Антонины Михайловны Вощакиной. В настоящее время местонахождение книжки с автографом неизвестно.

«А. М. Вощакина училась на первом курсе педагогического института в Петрограде, — говорилось в заметке. — В институте был организован литературный кружок, которым руководил профессор П. Н. Сакулин. На собрания кружка часто приглашались знаменитые в Петрограде поэты и писатели. Однажды профессор Сакулин объявил, что в следующее занятие кружок посетит молодой, начинающий поэт Сергей Есенин. Имя Есенина было тогда знакомо не всем членам кружка ‹…›. Он пришел вместе с поэтом Николаем Клюевым. А. М. точно помнит, как был одет поэт: синяя поддевка, косоворотка голубого цвета, хорошо идущая к его большим выразительным глазам, шаровары и сапоги. Среднего роста, стройный, с копной золотистых русых волос, подстриженных по-крестьянски, «в скобку», он был обаятелен.

Весь вечер Есенин и Клюев читали стихи.

Занятия кружка заканчивались традиционной «чашкой чая». На этот раз за чаем присутствовал Сергей Есенин. Кружковцы протягивали ему блокноты, тетради и он охотно вписывал в них свои стихи».

Так в руках Есенина оказалась небольшая записная книжка А. М. Вощакиной. Четким красивым почерком поэт написал в ней: «Холодней, чем у сколотой проруби ‹и т. д.›».

Датируется временем посещения Есениным Императорского женского педагогического института и его выступления на собрании литературного кружка — 10 февраля 1916 года. Эта дата обозначена на извещении о собрании кружка (ГЛМ).

Как сообщалось в заметке «Волжской коммуны», А. М. Вощакина предполагала, что четверостишие — строфа из написанного в ранние годы, но не напечатанного стихотворения.

Судя по стилю, по «походке стиха», эта строфа представляет собою скорее всего отрывок из стихотворения 1915–1916 годов.

«Не пора ль перед новым Посемьем…» (с. 273). — Сергей Есенин. Собр. соч. В 5-ти т. Т. 5, М., 1962, с. 246.

Печатается по списку З. Н. Райх (с уточнениями).

Датируется по ее помете: «Под диктовку Сергея Есенина записано в ноябре 1917 года З. Есениной» (РГАЛИ).

Стихотворение представляет собою единственный фрагмент, вероятно, незаконченного произведения. Авторы статьи «К интерпретации стихотворного текста Есенина «Не пора ль перед новым посемьем…» А. М. Панченко, И. П. Смирнов относят его к «незавершенному опыту вольного переложения «Слова о полку Игореве» в диалектных терминах» (журн. «Русская литература», Л., 1971, № 4, с. 148). Действительно, поэтика есенинского отрывка весьма близка к поэтике «Слова о полку Игореве». Зачин («Не пора ль…»), ораторская интонация первой половины фрагмента, строка: «Что шумит, что звенит за курганом…», характер образности, лексика (Каяла, аксамитник), ощущение пространства, напряженность речи — все это восходит к произведению древнерусской литературы. Тем не менее считать есенинский отрывок только «опытом вольного переложения «Слова…», на наш взгляд, вряд ли правомерно. Как известно, фрагмент продиктован в ноябре 1917 года, в период работы поэта над «Преображением» — поэмой, полной ощущения происходящих социальных потрясений. Надо полагать, с обстановкой тех дней и связано прежде всего содержание фрагмента.

Посемье — от слова Семь (т. е. река Сейм), упоминаемое в Ипатьевской летописи — общее название земель с поселениями трех русских княжеств — Черниговского, Новгород-Северского и Путивльского.

В связи с этим слово Посемье следует писать с прописной буквы, а не со строчной, как это было принято ранее. Здесь слово Посемье надо понимать как метафору объединения всех русских земель.

Каяла — название точно не установленной реки, упоминаемое шесть раз в «Слове о полку Игореве». На ее берегах в 1185 году в сражении с половцами русские дружины потерпели поражение. Здесь Каяла — метафора всего «Слова…»

Сухояловый омеж — долго не бывший в употреблении лемех (сошник). Ср. в «Преображении»: «Рушит скалы златоклыкий // Омеж».

Скряньте настно белесые обжи — т. е. сдвиньте смело рукоятки сохи.

Оборатуйте кодолом Карну — в записи: Каму. Вероятно, в списке ошибка. Карна в «Слове…» — вопленница, жрица смерти. В этом случае строку можно прочитать так: охватите (одолейте) железными путами жрицу смерти.

Что от нудыша мутит осоку — в записи слово Нудыш дано с заглавной буквы. Вероятно, это неточность. У Есенина в «Сказании о Евпатии Коловрате»: «Отворялась Божья гридница // Косятым окном по нудышу…», т. е. от нужды, вынужденно, поневоле.

Аксамитник, аксамит — старинный плотный узорный бархат.

Сукрой — здесь: срезанный пласт земли.

Оторочилось синее небо — т. е. потемнело по краям синее небо.

«При луне хороша одна…» (с. 274). — Сергей Есенин. Собр. соч. В 5-ти т. Т. 5, М., 1962, с. 246.

Печатается по беловому недатированному автографу (РГАЛИ). Автограф написан по старой орфографии, на основании чего датируется: до 1919 года.

Четверостишие, возможно, — отрывок (начальная строфа?) из неизвестного стихотворения.

«Вот они, толстые ляжки…» (с. 275). — Газ. «Красный Дон», Новочеркасск, 1920, 27 июля, № 153 (в статье Молотобойца «Шарлатаны? Сумасшедшие?» с разночтениями в 1-й строке («Вот эти голые ляжки…») и в 3-й строке («Где по ночам монашки…»).

Печатается по недатированному черновому автографу (ИМЛИ).

Четверостишие с вариантами и написанные под ним отдельные слова и строки (в большинстве зачеркнутые) помещены на листе с обгорелыми краями (лист обгорел во время пожара в с. Константинове в 1929 г.). Вверху листа — слова: «Телец», ниже — «Есенин».

Хранится в ИМЛИ и другой обгорелый лист, где рукой Есенина сделана запись, явно относящаяся к этому четверостишию. Запись имеет такой вид:

ТелецГолосЕсенин[Мариенгоф]1. Золо [вор] [голос]2. Красят стену3. Утро в монастыре4. Смывают             Голос

Можно предположить: записи как на первом, так и на втором листах связаны с замыслом неосуществленного произведения.

Датируется по заметке в «Известиях ВЦИК..» (см. ниже).

Иван Старцев вспоминал об одном из своих посещений Есенина в Богословском переулке: «Усадил меня обедать и начал рассказывать, как они ночью переименовывали в свои имена улицы и раскрасили ночью стены Страстного монастыря, на которых Есенин намалевал: «Вот они, толстые ляжки… ‹и т. д.›». Переполох в монастыре, усердное отмывание на следующий день монастырских стен от имажинистской нечисти и чуть ли не крестный ход…» (Старцев Иван. Мои встречи с Есениным. — Сб. «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания». М.—Л., 1926, с. 64).

О происшествии у стен Страстного монастыря (ныне на его месте стоит кинотеатр «Россия») газета «Известия ВЦИК…» 31 мая 1919 года в заметке «Художники» писала:

«Модным лозунгом дня стало вынесение искусства на площадь и художественное преобразование жизни нашей улицы.

Весьма характерно поняли этот лозунг имажинисты. Они попросту проповедуют в искусстве то, что принято называть «уличным», «площадным» и т. п. (брань, цинизм, хулиганство, некультурность…), и свое «искусство» в этой области выносят на заборы и стены домов Москвы.

28-го мая, утром, на стенах Страстного монастыря объявились глазам москвичей новые письмена «веселого» содержания: «Господи, отелись!», «Граждане, белье исподнее меняйте!» и т. п. — за подписью группы имажинистов.

В толпе собравшейся публики поднялось справедливое возмущение, принимавшее благоприятную форму для погромной агитации…

Действительно, подобной стенной поэзии допускать нельзя. Придется серьезными мерами охранять Москву от уличного озорства этого нового типа веселой молодежи».