Владимир Бушин - В прекрасном и яростном мире… Стихи Страница 5

Двадцать восьмая могила

3 сентября 1994 года воины, вернувшиеся из Германии, возложили 27 букетов гвоздик к Кремлёвской стене, где спят наши прославленные полководцы.

Говорил фронтовик двадцать третьего года рожденья,Он из тех, у кого за спиной Сталинград и рейхстаг.Он божился: «Ей-богу, не сон, не мираж, не виденье.Всё я сам это видел, и всё было именно так».

И опять повторял: «Не легенда, не сказ, не былина.Навсегда сохранит в своём сердце родная земляДень, когда наши внуки вернулись домой из БерлинаИ под знаменем красным прошли по Тверской до Кремля.

Двадцать семь у них было букетов им выданных алых.И с поклоном сыновьим возложили их все у стеныНа могилы прославленных маршалов и генералов,Незабвенных героев великой народной войны.

Но могиле одной запретил командир поклониться,Положить в изголовье хотя бы гвоздичку одну.И косились солдаты, мрачнели солдатские лица,Ибо с помощью их ещё раз оболгали войну.

Сколько лет уже лгут и не могут налгаться досыта,На могилы плюют, разбивают кресты и гробы…Ах, как хочется им, чтобы правда была позабыта!Как назвать их? Антихристы. Нелюдь. Рабы.

И в кругу нашем, редком уже, но по-прежнему братскомТяжело мне, товарищ, и мерзко о них говорить,И скажу лишь одно: в сорок третьем под ГжатскомНе доверил бы им даже кашу солдатам варить.

И, в душе проклиная запрет скудоумно греховный,Уходили солдаты за скорбным отрядом отряд…Вдруг один обернулся: – Спи спокойно, Верховный,Мы припомним и это – ведь настанет и наш Сталинград…

А когда уж луна горизонт озарила московский,То очнулись герои, преступив роковую межу,И сказал самый младший, изгнанник Литвы Черняховский:– Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Маршал Жуков шагнул, под луною сверкнув орденами:– Вспоминаю о нём каждый раз, как вокруг погляжу.Этот смрад и развал, спор и кровь меж страны племенамиРазве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Адмирал Кузнецов, от него претерпевший немало,Поднял руку: – А я лишь о том вам скажу:Сколько гаваней лучших у нашего флота не стало!Разве он допустил бы! Я гвоздики ему положу.

Тут и сын его Яков, погибший в плену, оказался.– Мой отец, – он сказал, – был уверен, я честно умру.И менять на фельдмаршала сына не стал, отказался.Он иначе не мог. Дайте пыль я с могилы сотру.

И один за другим его маршалы и генералыПодходили за сыном к могиле и клали цветы.

Это видел я сам, – мой рассказчик закончил устало.И ревниво добавил: – Неужто не веришь мне ты?

Когда ты поднимешься снова?

Зарыли его у КремляБез почестей, ночью, украдкой.И пухом не стала земля,И сон его вечный не сладкий.

Но в мае, в тот день торжества,Что в сердце храним мы особо,Лишь в полночь затихнет Москва,Встаёт император из гроба.

И видит он нынешний мир,В котором России так тяжко…На нём всем знакомый мундирИ с красной звездою фуражка.

Идёт… Перед ним Мавзолей.В ту чёрную осень отсюдаШеренгам своих сыновейДал веру он в грозное чудо.

Сюда в 45-м годуПобеда на крыльях явилась…За это на Страшном СудуЕму бы немало простилось.

Страну озирая кругом,Он ищет надежды и смысла…Вдруг видит: над звёздным КремлёмТрехцветная тряпка повисла.

– Да как это терпит народ?И что с моей родиной стало? —Он маршалов грозно зовёт,Зовёт молодых генералов.

Но те, кто был славен в бою,Его уж не слышат в могиле,А те, что сейчас – изменилиИ продали шпагу свою.

Тогда он спросил тишину:– Где Яков, мой сын? Где Василий?– Расстрелян был Яков в плену,А младшего здесь затравили…

Тогда, современник, к тебе,Как встарь, обращает он слово:– Неужто ты сдался судьбе?Когда ты поднимешься снова?!..

И ходит он взад и вперёд,Ответа от нас ожидая.Но тихо. Безмолвен народИ в ночь на Девятое мая.

На Спасской пробили часы,Восток оживился, алея…Платком вытирая усы,Спускается он с Мавзолея…

Молитва

Маленькая, седенькая, в чёрном,Женщина на кладбище пришла.Было в её облике покорномЧто-то выше и добра, и зла.

С жизнью она счёты завершила.Здесь в могилах вся родня почти.И себе уже давненько сшилаПлатье для последнего пути.

Нынче день свиданья с сыновьями.Если б их погладить по вихрам…Полземли прошли они с боями,И все трое здесь. От старых ран.

Вот могила младшего, Николки.На цветке качается пчела.Подошла и не спугнула пчёлки,Тихую молитву начала.

Позади вся жизнь её клубилась.Спали вечным сном её сыны.А она о будущем молилась:Чтобы больше не было войны.

Еле слышно шелестели листья,Словно с ней старание деля…На таком предельном бескорыстьеТолько и стоит ещё земля.

«Рдел закат причудливо и яро…»

Рдел закат причудливо и яро,Охватив, казалось, полстраны,И напоминал мне то пожары,То знамёна, то зарю войны.

А моя Катюшка-Катерина,Доченька, синичка-егоза,Вдруг сказала: – Это как из Грина,Алые плывут к нам паруса!

Родное пепелище

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам…

Воспоминание в Крыму об отце

Он умер от чахотки в сорок.Его в Крыму бы полечить,Но нелегко сюда в ту поруПутёвку было получить.

Да, впрочем, и не в этом дело,А в складе том умов, сердец,При коем дух превыше тела.Таким и был он, мой отец.

То партячейка, то субботник, —И всюду первым, не вторым —То мореплаватель, то плотник…И где там Крым! Какой там Крым!

А я, продукт эпохи новой,Дитя литфондовских щедрот,Благополучный и здоровыйВ Крыму почти что каждый год.

Телефонные гудки

Звоню по телефону маме,Как вдаль гляжу из-под руки…Всем существом припав к мембране,Считаю длинные гудки.

Когда-то лишь один звоночек —И мама трубку уж брала:– Я слушаю… Ах, ты, сыночек!Ну, как здоровье? Как дела?

Но годы шли, старела мама.Вот и за семьдесят годков.И постепенно, но упрямоРосло, росло число гудков.

Моих звонков в её квартиреЕдва ли что желанней есть,Но вот их стало три, четыре.Последний раз их было шесть.

Я жду и, глядя вдаль, считаю:Семь…восемь….– Милый, как дела? —Я словно камень с плеч кидаю:Ну, слава Богу, подошла.

Всё видит мать…

Я в гости к старой матери пришёл.Она ждала меня, седая, долго.– Ну, вот и славно, вот и хорошо, —Твердит старушка, суетясь без толка.

Однако вот и штофик на столе,И яства из заветного запаса.А тучки на святом её челеИсчезли в свете радостного часа.

А я на телефон уже гляжу,А мне уже спешить куда-то надо,За стрелками стенных часов слежу…Всё видит мать, и рада и не рада.

– Конечно, – говорит она, – дела.Я понимаю: ты ведь многим нужен…Я тут вот на дорожку собрала,Когда ещё он будет-то, твой ужин…

Я тяжело встаю из-за стола…О Господи, как ни мечись по свету,Как ни насущны все твои дела,Но дел важней, чем эта встреча, нету.

«Я не звонил дней десять матери…»

Я не звонил дней десять матери,Хоть знаю – надо. Сам отец.И вот, желая быть внимательным,Звоню ей нынче наконец.

Как встрепенулась! Как запела!И что с тобой? И где ты был?И повторяет то и дело:– Спасибо, вспомнил, не забыл.

А у меня лицо горит:Она ещё благодарит…

«Я обижал порой друзей…»

Я обижал порой друзей.Прости меня за это, Боже.Хотя почти никто, ей-ей,В долгу не оставался тоже.

И женщин обижал порой.Прости и это. Хоть едва лиЗа них бы кто-то встал горой, —Они мне тем же отвечали.

И мать я обижал не раз.Она обиды все сносила,Не поднимая скорбных глаз,И лишь понять её просила.

И как никто была верна.Любви живое воплощенье.Так велика моя вина,Что было б грех просить прощенья.

«Склоняя голову всё ниже…»