Илья Сельвинский - Избранная лирика Страница 5

Он был пожилым, но не стар летами

Ужель ему падать уже на стерво?

Увы! — все живое швыряет взапуск

Пороховой тигриный запах.

Он шел по склону военным шагом,

Все плечо выдвигая вперед;

Он шел, высматривая по оврагам,

Где какой олений народ,

И в голубые струны усов

Ловко цедил… изюбревый зов.

Милый! Умница! Он был охотник:

Он применял, как и мы, "манок".

Рогатые дурни в десятках и сотнях

Летели скрестить клинок о клинок,

А он, подвывая с картавостью слабой,

Целился пятизарядной лапой.

Как ему, бедному, было тяжко!

Как он, должно быть, страдал, рыча:

Иметь. Во рту. Призыв. Рогача

И не иметь в клыках его ляжки.

Пожалуй, издавши изюбревый зык,

Он первое время хватал свой язык.

Так, вероятно, китайский монах,

Косу свою лаская, как девичью,

Стонет…

Но гольд вынимает "манок".

Теперь он суровей, чем давеча.

Гольд выдувает возглас оленя,

Тигр глянул — и нет умиленья.

С минуту насквозь прожигали меня

Два золотых огня…

Но вскинул винтовку товарищ Игорь,

Вот уже мушка села под глаз,

Ахнуло эхо! — секунда — и тигр

Нехотя повалился в грязь.

Но миг — и он снова пред нами, как миф,

Раскатом нас огромив,

И вслед за октавой глубокой, как Гендель,

Харкнув на нас горячо,

Он ушел в туман. Величавой легендой.

С красной лентой. Через плечо.

Владивосток

1932

Читатель стиха

Розоватеньким, желтеньким,

сереньким критикам, а так

же критикам переливчатого

цвета шанжан.

Муза! Как ни грусти, ни сетуй,

А вывод мой, к сожаленью, таков:

Среди миллионов читающих газету

Девять десятых не читает стихов.

Иного к поэтам влечет их полемика,

Однако с затишьем и этот стихал…

Но есть

одно

лихое

племя.

Живущее на побережье стиха.

Это уже не просто читатель,

Не первый встречный и не любой.

Он не стучит по рифмам, как дятел,

Не бродит в образах, как слепой,

Не ждет воспитанья от каждой точки,

Не умиляется от пустяка

Совсем по-нному подходит к строчке

Читатель стиха.

Он видит звуки,

слышит краски,

Чувствует пафос, юмор, игру.

И свои пузырьки

литературные карасики

Ему не всучат за жемчужью икру;

Ему не внушить, рассказавши про заек,

Что это львы,

да Толстые притом!

(Кстати сказать, вдохновенный прозаик

В его глазах — поэтический том.)

Иной читает только в дороге,

Пейзаж пропускает, ищет любовь,

По вкусу ему и Бальмонт и Доронин,

А больше бефстроганов или плов.

А наш, овеянный нашими снами,

Сам горит, как летящий болид,

А наш, как родственник, дышит с нами

И знает, что у кого болит…

Иной читатель — прочел и двигай,

Давай другого, а первый катись!

А наш, как с девушкой, дружит с книгой…

Читатель стиха — артист.

Он еще смутен, этот читатель,

Он еще назревает, как бой,

Его меж нулей не учли в Госиздате,

Но он

управляет

нашей судьбой!

Как часто бездушные критикококки

Душат стих, как чума котят,

И под завесой густой дымагогии

В глобус Землю втиснуть хотят;

Сколько раз, отброшен на мель,

Рычишь:

— Надоело! К черту! Согнули!

И, как малиновую карамель,

Со смаком глотнул бы кислую пулю…

И вдруг получишь огрызок листка

Откуда-нибудь из-за бухты Посьета:

Это великий читатель стиха

Почувствовал боль своего поэта.

И снова, зажавши хохот в зубах,

Живешь, как будто полмира выиграл!

И снова идешь

среди воя собак

Своей. Привычной. Поступью. Тигра.

1932

О дружбе

Когда море отбегает в час отлива.

Рыбы скачут, ничего не понимая…

Дыбом встанет их цветное оперенье,

И от ужаса меняется окраска;

А водою отражаемые звезды

Не удержатся на вогнутых откатах

И, ударившись о днище, почернеют.

В этот час зелено-пегого отлива

Я нашел

молодую

нерпу.

Попыталась уползти на ластах.

Обернулась. Лает хриповато.

Но глаза ее, по-детски золотые,

Умоляюще глядят на великана.

Я тихонечко протягиваю руку.

Не спуская гипнотического взгляда,

Нерпа стынет в неестественной позе…

Но не выдержала. Укусила.

Высосав чернеющую ранку,

Обмотав ее жгутом с узлами,

Наступил я нерпе на лапу

И по храпу ее ударил.

Заметалась в стороны зверуха,

Фыркнула, заныла, зачихала…

Больше уж она не кусалась.

Лишь глаза умоляюще глядели.

Я унес ее домой — и нерпа

Стала жить в эмалированной ванне.

Океанская вода ходила,

Огни зажигая по эмали,

А в голубизне ее горели

Два огня электрической нерпы.

По утрам, мохнатой простынкой

Обтерев серебристое тельце,

Я носил ее туда и обратно

Мимо почты, цирюльни и аптеки,

И, обняв меня ластом за шею,

Положивши голову на ворот,

Нерпа тихо дышала в ухо,

Точно больной ребенок.

Так мы с ней замечательно дружили,

Каждый день по улице гуляли.

Но прошло уже семеро суток,

А она

ничего

не ела.

Я бросал ей живую рыбу,

Радугой зажегшую ванну.

Рыба прыгала, играла, кувыркалась,

Но недвижно

огни

горели.

Тогда я понял, что нерпа

Жить у меня не будет:

Замечательные наши отношенья

На ее решимость не влияли.

И тогда я взял ее из ванны

И понес не на улицу, а к морю

На ветру моя нерпа встрепенулась

И, как в первый день, укусила.

Я спустил ее с берега в воду.

В глубину ушла моя подруга,

И литое серебряное тело

В полумгле блеснуло торпедой.

Я стоял над широкой бухтой

И, волнуясь, считал секунды…

Далеко, далеко на солнце

Вспыхнула. И обернулась.

И исчезла. Больше не выйдет.

Я ее никогда не увижу.

И, поправив жалкую улыбку,

Я ушел решительным шагом.

Парикмахерская… Радио… Аптека…

Все-таки она обернулась.

Может быть, увидела на мысе

Черный силуэт человека?

Я мечтаю о пламенной дружбе,

Потрясающей, точно клятва,

Чтобы сердце свое, если нужно,

Разодрать пополам! На два!

Но идея дружбы проста ведь:

Как служить такому призванью,

Если мог я ей предоставить

Взамен океана — ванну?

Уплывай же, веселая рыба,

Из моих бесприютных комнат.

Оглянулась

и на том спасибо.

Оглянулась — стало быть, помнит.

Но навек берегам не обрамить

Эту беглую смутную память:

Снова море стихию разбудит,

И она меня позабудет.

Но однажды нырнет со стаей

Под огни пароходного носа.

Обожжет ее боль золотая,

О моей теплоте взгрустнется…

Затоскует по моим песням,

Задохнется от слез щемящих

Океан покажется тесным

И просторным эмалевый ящик.

1933

Белый песец

Мы начинаем с тобой стареть,

Спутница дорогая моя…

В зеркало вглядываешься острей,

Боль от самой себя затая:

Ты еще вся в озарении сил,

В облаке женственного тепла,

Но уже рок. Изобразил.

У губ и глаз. Пятилетний план.

Но ведь и эти морщинки твои

Очень тебе, дорогая, к лицу.

Нет, не расплющить нашей любви

Даже и времени колесу!

Меж задушевных имен и лиц

Ты как червонец в куче пезет,

Как среди меха цветных лисиц

Свежий, как снег, белый песец.

Если захочешь меня проклясть,

Буду униженней всех людей,

Если ослепнет влюбленный глаз,

Воспоминаньями буду глядеть.

Сколько отмучено мук с тобой,

Сколько иссмеяно смеха вдвоем!

Как мы, не взысканные судьбой,

К радужным далям друг друга зовем.

Радуйся ж каждому новому дню!

Пусть оплетает лукавая сеть

В берлоге души тебя сохраню,

Мой драгоценный, мой Белый Песец.

1932

Баллада о тигре

Какая мощь в моей руке,

Какое волшебство

Вот в этих жилах, кулаке

И теплоте его!

Я никогда не знал о них

До самой той зари,

Когда в руке моей затих

Хозяин Уссури.

За штабом Н-ского полка,

Где помещался тир,

"ТОВАРИЩИ!