Валентин Коровин - Поэты пушкинской поры Страница 5

Сравнение действия поэзии с религиозным действием привело в поэзию Баратынского религиозно окрашенную лексику, обилие слов, которые употребляются в молитвах и церковном обиходе: сочинение стихов — песнопенье, отпущение грехов — разрешение, освобождение от душевных мучений, страдание — скорбь, покой — мир, согласие, исповедующаяся у священника — причастница. Стихи-молитвы приобщают поэта-певца к Богу, к таинственной гармонии, прощают грешную и скорбящую душу, разрешают ее от душевной боли и очищают. Искупленная, поэзия становится «святой» и передается читателям, которые тоже «причащаются» гармонии, подобно тому, как верующий «причащается» Богу. Поэтическое размышление Баратынского становится похожим на молитву и таким же религиозно строгим, соответствующим церковным канонам.

С течением времени Баратынский все больше становился поэтом-философом, философическим элегиком, которого волнуют общие вопросы бытия: жизнь и смерть, история и вечность, расцвет поэзии и ее угасание. Баратынский с глубокой печалью и вместе с тем строго и холодно раздумывал над тем, что поэзия уходит из мира, что поэтическое чувство исчезает под напором «расчета» и «корысти»:

Век шествует путем своим железным;В сердцах корысть, и общая мечтаЧас от часу насущным и полезнымОтчетливей, бесстыдней занята,Исчезнули при свете просвещеньяПоэзии ребяческие сны,И не о ней хлопочут поколенья,Промышленным заботам преданы…

Будущее рисуется мысленному взору Баратынского безотрадным: поэзия умирает, а «последний поэт» бросается в волны Эгейского моря, чтобы соединиться с родственной творчеству морской стихией. В последнем сборнике стихотворений – «Сумерки» (в нем помещено и стихотворение «Последний поэт») – Баратынский писал о трагическом разладе между поэтом и нынешним поколением («Рифма»):

Меж нас не ведает поэт,Высок его полет иль нет,Велика ль творческая дума,Сам судия и подсудимый,Скажи: твой беспокойный жар —Смешной недуг иль высший дар?Реши вопрос неразрешимый!

Баратынский понимал, что общечеловеческая мера ценности поэзии потеряна и что причина этого лежит в трагической разобщенности между поэтом и народом («Но нашей мысли торжищ нет, // Но нашей мысли нет форума!..»).

Стихотворения Баратынского в предельно заостренной форме запечатлели гибель благородных порывов человеческого сердца, увядание души, обреченной жить однообразными повторениями, и, как следствие, исчезновение искусства, несущего в мир разум, красоту и гармонию.

Задумываясь о своей человеческой и поэтической судьбе, Баратынский часто оказывался скептиком и пессимистом, но есть у него стихотворение, в котором сквозит тайная надежда, теперь уже сбывшаяся:

Мой дар убог, и голос мой негромок,Но я живу, и на земли моеКому-нибудь любезно бытие:Его найдет далекий мой потомокВ моих стихах; как знать, душа мояОкажется с душой его в сношеньи,И как нашел я друга в поколеньи,Читателя найду в потомстве я.

Таковы наиболее крупные поэты пушкинской поры. Но, обратив на них внимание, читатель, надеемся, не пройдет мимо гражданских стихотворений М.В. Милонова, Н.И. Гнедича, К.Ф. Рылеева и А.И. Одоевского, философской лирики поэтов-любомудров – С.П. Шевырева, Д.В. Веневитинова, А.С. Хомякова, элегических признаний поэтов второго ряда, у которых вдруг блеснет прекрасное стихотворение («Птичка» Ф.А. Туманского).

Не нужно, однако, думать, будто пушкинская пора в поэзии – время всеобщего согласия и миролюбия. Литературные дискуссии этого периода часто остры, бескомпромиссны и хлестки. Полемические выпады часто обижали и больно ранили сердца многих поэтов, уязвляли их самолюбие. Однако при всех сложностях литературной жизни поэзия пушкинской поры достигла высокой культуры слова и стиха. И этим она обязана, главным образом, Пушкину, глубоко постигшему «стихов российских механизм» и доведшему стих до совершенства. Но виртуозное владение стихом и стилем присуще не только Пушкину. Им обладали и Баратынский, и Языков. Если сравнить Пушкина с солнцем на небосклоне русской поэзии, то наиболее крупные поэты пушкинской поры – большие и хорошо видимые, сияющие красотой поэтические планеты. Как Солнце притягивает к себе всю нашу планетную систему, так и в орбите Пушкина вращаются все поэтические планеты. Но при этом каждая из них была способна вовлекать в свою сферу и более мелкие. Так, спутником Дениса Давыдова стал Е.П. Зайцевский, а Баратынского – Н.М. Коншин.

Пушкинская пора в русской поэзии заканчивается в 1830-е годы. Одни, входившие в литературу поэты (В.Г. Бенедиктов) порывают с поэтическими принципами уходящей литературной эпохи (благородной простотой, ясностью мысли и прозрачностью ее выражения, эмоциональностью, основанной на точной предметности). Другие же (А.И. Подолинский, Л.А. Якубович, как и продолжавший творческую деятельность А.И. Одоевский) предваряют уже многие мотивы следующего периода – лермонтовского.

Пушкинская пора русской поэзии открыла «золотой век» нашей литературы и осталась непревзойденным периодом могучего творческого взлета отечественной музы.

В.И. Коровин

Стихотворения

Денис Васильевич Давыдов

1784–1839

Знаменитый поэт-гусар, герой Отечественной войны 1812 года, партизан, автор басен, гусарских песен и любовных элегий. Друг А.С. Пушкина.

В дымном поле, на биваке,У пылающих огней,В благодетельном аракеЗрю спасителя людей.Собирайся вкруговую,Православный весь причет!Подавай лохань златую,Где веселие живет!Наливай обширны чашиВ шуме радостных речей,Как пивали предки нашиСреди копий и мечей.Бурцов, ты – гусар гусаров!Ты – на ухарском коне —Жесточайший из угаровИ наездник на войне!Стукнем чашу с чашей дружно!Нынче пить еще досужно;Завтра трубы затрубят,Завтра громы загремят.Выпьем же и поклянемся,Что проклятью предаемся,Если мы когда-нибудьШаг уступим, побледнеем,Пожалеем нашу грудьИ в несчастье оробеем,Если мы когда дадимЛевый бок на фланкировке,Или лошадь осадим,Или миленькой плутовкеДаром сердце подарим!Пусть не сабельным ударомПресечется жизнь моя!Пусть я буду генералом,Каких много видел я!Пусть среди кровавых боевБуду бледен, боязлив,А в собрании героевОстр, отважен, говорлив!Пусть мой ус, краса природы,Черно-бурый, в завитках,Иссечется в юны годыИ исчезнет яко прах!Пусть фортуна для досады,К умножению всех бед,Даст мне чин за вахтпарадыИ Георгья за совет!Пусть… Но чу! гулять не время!К коням, брат, и ногу в стремяСаблю вон – и в сечу! ВотПир иной нам Бог дает,Пир задорней, удалее,И шумней, и веселее…Нутка, кивер набекрень,И – ура! Счастливый день!

Я люблю кровавый бой!Я рожден для службы царской!Сабля, водка, конь гусарский,С вами век мне золотой!Я люблю кровавый бой,Я рожден для службы царской!За тебя на черта рад,Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилыеК нам пожалуют назад!За тебя на черта рад,Наша матушка Россия!Станем, братцы, вечно житьВкруг огней, под шалашами;Днем – рубиться молодцами,Вечерком – горелку пить!Станем, братцы, вечно житьВкруг огней, под шалашами!

О, как страшно смерть встречатьНа постеле господином,Ждать конца под балдахиномИ всечасно умирать!О, как страшно смерть встречатьНа постеле господином!

То ли дело средь мечей!Там о славе лишь мечтаешь,Смерти в когти попадаешь,И не думая о ней!То ли дело средь мечей:Там о славе лишь мечтаешь!Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!Сабля, водка, конь гусарский,С вами век мне золотой!Я люблю кровавый бой!Я рожден для службы царской!

В ужасах войны кровавойЯ опасности искал,Я горел бессмертной славой,Разрушением дышал;И, судьбой гонимый вечно,«Счастья нет!» – подумал я…Друг мой милый, друг сердечный,Я тогда не знал тебя!Пусть теперь другой стремитсяЗа блистательной мечтойИ через кровавый бойВечным лавром осенится…О мой милый друг! с тобойНе хочу высоких званийИ мечты завоеванийНе тревожат мой покой!Но коль враг ожесточенныйНам дерзнет противустать,О, тогда мой долг священный —Вновь за родину восстать;Друг твой в поле появится,Еще саблею блеснет.Или в лаврах возвратится,Иль на лаврах мертв падет!..Полумертвый, не престануБиться с храбрыми в ряду,В память друга приведу…Встрепенусь, забуду рану,За тебя еще восстануИ другую смерть найду!

«Листок иссохший, одинокий,Пролетный гость степи широкой,Куда твой путь, голубчик мой?»– «Как знать мне! Налетели тучи —И дуб родимый, дуб могучийСломили вихрем и грозой.С тех пор, игралище Борея,Не сетуя и не робея,Ношусь я, странник кочевой,Из края в край земли чужой;Несусь, куда несет суровый,Всему неизбежимый рок,Куда летит и лист лавровый —И легкий розовый листок!»

О пощади! – Зачем волшебство ласк и слов,Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокий,Зачем скользит небережно покровС плеч белых и груди высокой?О пощади! Я гибну без того,Я замираю, я немеюПри легком шорохе прихода твоего;Я, звуку слов твоих внимая, цепенею…Но ты вошла – и дрожь любви,И смерть, и жизнь, и бешенство желаньяБегут по вспыхнувшей крови,И разрывается дыханье!С тобой летят, летят часы,Язык безмолвствует… одни мечты и грезы,И мука сладкая, и восхищенья слезы —И взор впился в твои красы,Как жадная пчела в листок весенней розы!

Остра твоя, конечно, шутка,Но мне прискорбно видеть в нейНе счастье твоего рассудка,А счастье памяти твоей.

Отрывок