Александр Пушкин - Евгений Онегин (илл. Тимошенко) Страница 5

X

Он пел любовь, любви послушный,И песнь его была ясна,Как мысли девы простодушной,Как сон младенца, как лунаВ пустынях неба безмятежных,Богиня тайн и вздохов нежных;Он пел разлуку и печаль,И нечто, и туманну даль,И романтические розы;Он пел те дальные страны,Где долго в лоно тишиныЛились его живые слезы;Он пел поблеклый жизни цветБез малого в осьмнадцать лет.

XI

В пустыне, где один ЕвгенийМог оценить его дары,Господ соседственных селенийЕму не нравились пиры;Бежал он их беседы шумной,Их разговор благоразумныйО сенокосе, о вине,О псарне, о своей родне,Конечно, не блистал ни чувством,Ни поэтическим огнем,Ни остротою, ни умом,Ни общежития искусством;Но разговор их милых женГораздо меньше был умен.

XII

Богат, хорош собою, ЛенскийВезде был принят как жених;Таков обычай деревенский;Все дочек прочили своихЗа полурусского соседа;Взойдет ли он, тотчас беседаЗаводит слово сторонойО скуке жизни холостой;Зовут соседа к самовару,А Дуня разливает чай,Ей шепчут: «Дуня, примечай!»Потом приносят и гитару;И запищит она (Бог мой!):Приди в чертог ко мне златой!..28

XIII

Но Ленский, не имев, конечно,Охоты узы брака несть,С Онегиным желал сердечноЗнакомство покороче свесть.Они сошлись. Волна и камень,Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой.Сперва взаимной разнотойОни друг другу были скучны;Потом понравились; потомСъезжались каждый день верхомИ скоро стали неразлучны.Так люди (первый каюсь я)От делать нечего друзья.

XIV

Но дружбы нет и той меж нами.Все предрассудки истребя,Мы почитаем всех нулями,А единицами — себя.Мы все глядим в Наполеоны;Двуногих тварей миллионыДля нас орудие одно,Нам чувство дико и смешно.Сноснее многих был Евгений;Хоть он людей, конечно, зналИ вообще их презирал, —Но (правил нет без исключений)Иных он очень отличалИ вчуже чувство уважал.

XV

Он слушал Ленского с улыбкой.Поэта пылкий разговор,И ум, еще в сужденьях зыбкой,И вечно вдохновенный взор, —Онегину всё было ново;Он охладительное словоВ устах старался удержатьИ думал: глупо мне мешатьЕго минутному блаженству;И без меня пора придет,Пускай покамест он живетДа верит мира совершенству;Простим горячке юных летИ юный жар и юный бред.

XVI

Меж ими всё рождало спорыИ к размышлению влекло:Племен минувших договоры,Плоды наук, добро и зло,И предрассудки вековые,И гроба тайны роковые,Судьба и жизнь в свою чреду, —Всё подвергалось их суду.Поэт в жару своих сужденийЧитал, забывшись, между темОтрывки северных поэм,И снисходительный Евгений,Хоть их не много понимал,Прилежно юноше внимал.

XVII

Но чаще занимали страстиУмы пустынников моих.Ушед от их мятежной власти,Онегин говорил об нихС невольным вздохом сожаленья;Блажен, кто ведал их волненьяИ наконец от них отстал;Блаженней тот, кто их не знал,Кто охлаждал любовь — разлукой,Вражду — злословием; поройЗевал с друзьями и с женой,Ревнивой не тревожась мукой,И дедов верный капиталКоварной двойке не вверял.

XVIII

Когда прибегнем мы под знамяБлагоразумной тишины,Когда страстей угаснет пламяИ нам становятся смешныИх своевольство иль порывыИ запоздалые отзывы, —Смиренные не без труда,Мы любим слушать иногдаСтрастей чужих язык мятежный,И нам он сердце шевелит.Так точно старый инвалидОхотно клонит слух прилежныйРассказам юных усачей,Забытый в хижине своей.

XIX

Зато и пламенная младостьНе может ничего скрывать.Вражду, любовь, печаль и радостьОна готова разболтать.В любви считаясь инвалидом,Онегин слушал с важным видом,Как, сердца исповедь любя,Поэт высказывал себя;Свою доверчивую совестьОн простодушно обнажал.Евгений без труда узналЕго любви младую повесть,Обильный чувствами рассказ,Давно не новыми для нас.

XX

Ах, он любил, как в наши летаУже не любят; как однаБезумная душа поэтаЕще любить осуждена:Всегда, везде одно мечтанье,Одно привычное желанье,Одна привычная печаль.Ни охлаждающая даль,Ни долгие лета разлуки,Ни музам данные часы,Ни чужеземные красы,Ни шум веселий, ни наукиДуши не изменили в нем,Согретой девственным огнем.

XXI

Чуть отрок, Ольгою плененный,Сердечных мук еще не знав,Он был свидетель умиленныйЕе младенческих забав;В тени хранительной дубравыОн разделял ее забавы,И детям прочили венцыДрузья-соседи, их отцы.В глуши, под сению смиренной,Невинной прелести полна,В глазах родителей, онаЦвела как ландыш потаенный,Не знаемый в траве глухойНи мотыльками, ни пчелой.

XXII

Она поэту подарилаМладых восторгов первый сон,И мысль об ней одушевилаЕго цевницы первый стон.Простите, игры золотые!Он рощи полюбил густые,Уединенье, тишину,И ночь, и звезды, и луну,Луну, небесную лампаду,Которой посвящали мыПрогулки средь вечерней тьмы,И слезы, тайных мук отраду…Но нынче видим только в нейЗамену тусклых фонарей.

XXIII

Всегда скромна, всегда послушна,Всегда как утро весела,Как жизнь поэта простодушна,Как поцелуй любви мила,Глаза как небо голубые;Улыбка, локоны льняные,Движенья, голос, легкий стан —Всё в Ольге… но любой романВозьмите и найдете, верно,Ее портрет: он очень мил,Я прежде сам его любил,Но надоел он мне безмерно.Позвольте мне, читатель мой,Заняться старшею сестрой.

XXIV

Ее сестра звалась Татьяна…29Впервые именем такимСтраницы нежные романаМы своевольно освятим.И что ж? оно приятно, звучно;Но с ним, я знаю, неразлучноВоспоминанье стариныИль девичьей! Мы все должныПризнаться: вкусу очень малоУ нас и в наших именах(Не говорим уж о стихах);Нам просвещенье не пристало,И нам досталось от негоЖеманство, — больше ничего.

XXV

Итак, она звалась Татьяной.Ни красотой сестры своей,Ни свежестью ее румянойНе привлекла б она очей.Дика, печальна, молчалива,Как лань лесная, боязлива,Она в семье своей роднойКазалась девочкой чужой.Она ласкаться не умелаК отцу, ни к матери своей;Дитя сама, в толпе детейИграть и прыгать не хотелаИ часто целый день однаСидела молча у окна.

XXVI

Задумчивость, ее подругаОт самых колыбельных дней,Теченье сельского досугаМечтами украшала ей.Ее изнеженные пальцыНе знали игл; склонясь на пяльцы,Узором шелковым онаНе оживляла полотна.Охоты властвовать примета,С послушной куклою дитяПриготовляется шутяК приличию, закону света,И важно повторяет ейУроки маменьки своей.

XXVII