Игорь Губерман - Дар легкомыслия печальный… Страница 5

Кто понял жизни смысл и толк, давно замкнулся и умолк

Мы вчера лишь были радостные дети,но узнали мы в награду за дерзание,что повсюду нету рая на планете,и весьма нас покалечило познание.

Нас душило, кромсало и мяло,нас кидало в успех и в кювет,и теперь нас осталось так мало,что, возможно, совсем уже нет.

Не в силах никакая конституцияустроить отношенья и дела,чтоб разума и духа проституцияпостыдной и невыгодной была.

По эпохе киша, как мухи,и сплетаясь в один орнамент,утоляют вожди и шлюхисвой общественный темперамент.

На исторических, неровных,путях заведомо целинныххотя и льется кровь виновных,но гуще хлещет кровь невинных.

Неистово стараясь прикоснуться,но страсть не утоляя никогда,у истины в окрестностях пасутсяфилософов несметные стада.

Я не даю друзьям советы,мир дик, нелеп и бестолков,и на вопросы есть ответылишь у счастливых мудаков.

Блажен, кто знает все на светеи понимает остальное,свободно веет по планетеего дыхание стальное.

В эпохах, умах, коридорах,где разум, канон, габарит —есть области, скрывшись в которых,разнузданный хаос царит.

Множество душевных здесь калек —те, чей дух от воли изнемог,ибо на свободе человекболее и глуше одинок.

Зря, когда мы близких судим,суд безжалостен и лих:надо жить, прощая людямнаше мнение о них.

Всюду, где понятно и знакомо,всюду, где спокойно и привычно,в суетной толпе, в гостях и доманаше одиночество различно.

Прозорливы, недоверчивы, матеры,мы лишь искренность распахнутую ценим —потому и улучшаются актерына трибунах, на амвонах и на сцене.

Наш век устроил фестивальбольшого нового искусства:расчислив алгеброй мораль,нашел гармонию паскудства.

Я изучил по сотням судеби по бесчисленным калекам,насколько трудно выйти в людии сохраниться человеком.

И понял я, что поздно или рано,и как бы ни остра и неподдельна,рубцуется в душе любая рана —особенно которая смертельна.

Жаль беднягу: от бурных драмрасползаются на кускивсе сто пять его килограммодиночества и тоски.

Вижу в этом Творца мастерство,и напрасно все так огорчаются,что хороших людей большинство,но плохие нам чаще встречаются.

По прихоти Божественного творчества,когда нам одиноко в сучьей своре,бывает чувство хуже одиночества —когда еще душа с рассудком в ссоре.

Нам в избытке свобода дана,мы подвижны, вольны и крылаты,но за все воздается сполнаи различны лишь виды расплаты.

Есть люди с тайным геном комиссарства,их мучит справедливости мираж,они запойно строят Божье царство,и кровь сопровождает их кураж.

Когда боль поселяется в сердце,когда труден и выдох, и вдох,то гнусней начинают смотретьсяхитрожопые лица пройдох.

Какую мы играть готовы роль,какой хотим на лбу нести венец,свидетельствуют мелочь, знак, пароль,порою – лишь обрезанный конец.

Свобода к нам не делает ни шагу,не видя нашей страсти очевидной,свобода любит дерзость и отвагу,а с трусами становится фригидной.

И здесь дорога не легка,и ждать не стоит ничего,и, как везде во все века,толпа кричит – распни его!

Посмотришь вокруг временамии ставишь в душе многоточие…Все люди бывают говнами,но многие – чаще, чем прочие.

Пока не требует подонкана гнусный подвиг подлый век,он мыслит нравственно и тонко,хрустально чистый человек.

Любой мираж душе угоден,любой иллюзии глоток…Мой пес гордится, что свободен,держа в зубах свой поводок.

Книги много лет моих украли,ибо в ранней юности моейкниги мне поклялись (и соврали),что, читая, стану я умней.

Увы, но с головами и двуногиеслучались у меня среди знакомых,что шли скорей по части биологиии даже по отделу насекомых.

Не все заведомо назначено,не все расчерчены пути,на ткань судьбы любая всячинавнезапно может подойти.

Нелепы зависть, грусть и ревность,и для обиды нет резона,я устарел, как злободневностьпозавчерашнего сезона.

Чтоб делался покой для духа тесен,чтоб дух себя без устали искал,в уюте и комфорте, словно плесень,заводится смертельная тоска.

Не верю я, хоть удави,когда в соплях от сантиментовпоет мне песни о любвихор безголосых импотентов.

Весь день я по жизни хромаю,взбивая пространство густое,а к ночи легко понимаюконей, засыпающих стоя.

Когда струились по планетепотоки света и тепла,всегда и всюду вслед за этимобильно кровь потом текла.

Есть в идиоте дух отваги,присущей именно ему,способна глупость на зигзаги,недостижимые уму.

Тоскливей ничего на свете нету,чем вечером, дыша холодной тьмой,тоскливо закуривши сигарету,подумать, что не хочется домой.

Довольно тускло мы живем,коль ищем радости в метанииот одиночества вдвоемдо одиночества в компании.

От уксуса потерь и поражениймы делаемся глубже и богаче,полезнее утрат и униженийодни только успехи и удачи.

С утра душа еще намеренаисполнить все, что ей назначено,с утра не все еще потеряно,с утра не все еще растрачено.

Мои друзья темнеют лицами,томясь тоской, что стали жижеапломбы, гоноры, амбиции,гордыни, спеси и престижи.

В кипящих политических страстяхмне видится модель везде одна:столкнулись на огромных скоростяхи лопнули вразлет мешки говна.

Душа не плоть, и ей, наверно,покой хозяина опасен:благополучие двухмернои плоский дух его колбасен.

От меня понапрасну взаимностижаждут девственно чистые души,слишком часто из нежной невинностипроступают ослиные уши.

Наш век нам подарил благую весть,насыщенную горечью глобальной:есть глупость незаразная, а есть —опасная инфекцией повальной.

Я уважаю в корифеяхобильных знаний цвет и плод,но в этих жизненных трофеяхвсегда есть плесени налет.

Еще Гераклит однаждызаметил давным-давно,что глуп, кто ступает дваждыв одно и то же говно.

Забавно, что, живя в благополучии,судьбы своей усердные старатели,мы жизнь свою значительно улучшили,а смысл ее – значительно утратили.

А странно мы устроены: пластывеликих нам доставшихся наследийлистаются спокойно, как листыальбома фотографий у соседей.

Во мне есть жалость к индивидам,чья жизнь отнюдь не тяжела:Господь им честно душу выдал,но в них она не ожила.

Везде в эмиграции та же картина,с какой и в России был тесно знаком:болван идиотом ругает кретина,который его обозвал дураком.

Мы так часто себя предавали,накопляя душевную муть,что теперь и на воле едва лимы решимся в себя заглянуть.

На крохотной точке пространствав дымящемся жерле вулканаамбиции наши и чванствосмешны, как усы таракана.

Учти, когда душа в тискахлипучей пакости мирской,что впереди еще тоскао днях, отравленных тоской.

По чувству легкой странной боли,по пустоте неясной личнойвнезапный выход из неволипохож на смерть жены привычной.

Мы ищем истину в вине,а не скребем перстом в затылке,и если нет ее на дне —она уже в другой бутылке.

Жить, не зная гнета и нажима,жить без ощущенья почвы зыбкой —в наше время столь же достижимо,как совокупленье птички с рыбкой.

Давно среди людей томясь и нежась,я чувствую, едва соприкоснусь:есть люди, источающие свежесть,а есть – распространяющие гнусь.

Сменилось место, обстоятельства,система символов и знаков,но запах, суть и вкус предательствана всей планете одинаков.

Не явно, не всегда и не везде,но часто вдруг на жизненной дорогепо мере приближения к бедеесть в воздухе сгущение тревоги.

Наука ускоряет свой разбег,и техника за ней несется вскачь,но столь же неизменен человеки столь же безутешен женский плач.

Надежность, покой, постоянство —откуда им взяться на свете,где время летит сквозь пространство,свистя, как свихнувшийся ветер.

Присущая свободе неуверенностьничтожного зерна в огромной ступкерождает в нас душевную растерянность,кидающую в странные поступки.

Многие знакомые мои —вряд ли это видно им самимжизни проживают не свои,а случайно выпавшие им.

Мы, как видно, другой породы,если с маху и на летув диком вакууме свободымы разбились о пустоту.

Мы с прошлым распростились. Мы в бегах.И здесь от нас немедля отвязалсятот вакуум на глиняных ногах,который нам духовностью казался.

Не зря у Бога люди вечно просятуспеха и удачи в деле частном:хотя нам деньги счастья не приносят,но с ними много легче быть несчастным.

Густой поток душевных драмберет разбег из той беды,что наши сны – дворец и храм,а явь – торговые ряды.

После смерти мертвецки мертвы,прокрутившись в земном колесе,все, кто жил только ради жратвы,а кто жил ради пьянства – не все.

Правнук наши жизни подытожит.Если не заметит – не жалей.Радуйся, что в землю нас положат,а не, слава Богу, в мавзолей.

Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши