Евгений Евтушенко - Братская ГЭС Страница 5

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

И когда, с возка сошедший,над тобою встал, толпа,честь России — Чернышевскийу позорного столба,ты подавленно глядела,а ему была видна,как огромное «Что делать?»,с эшафота вся страна.И когда ломали шпагу,то в бездейственном стыдеты молчала, будто паклюв рот засунули тебе.И когда солдат, потупясь,неумелый, молодой,«Государственный преступник»прикрепил к груди худой,что же ты, смиряя ропот,не смогла доску сорвать?Преступленьем стало — противпреступлений восставать.Но светло и обреченноиз толпы наискосокчья-то хрупкая ручонкаему бросила цветок.Он увидел чьи-то косыи ручонку различилс золотым пушком на коже,в блеклых пятнышках чернил.После худенькие плечи,бедный ситцевый наряди глаза, в которых свечидекабристские горят.И с отцовской тайной больюон подумал: будет срок,и неловко бросит бомбута, что бросила цветок.И, тревожен и задумчив,видел он в тот самый деньтени Фигнер и Засуличи халтуринскую тень.Он предвидел перед строем,глядя в сумрачную высь:бомба мир не перестроит,только мысль — и только мысль!Встанет кто-то, яснолобый, —он уже невдалеке! —с мыслью — самой страшной бомбойв гневно поднятой руке!

ЯРМАРКА В СИМБИРСКЕ

Ярмарка!В Симбирске ярмарка!Почище Гамбурга!Держи карман!Шарманки шамкают,а шали шаркают,и глотки гаркают:«К нам,к нам!»В руках приказчиковпод сказки-присказкивоздушны соболи,парча тяжка,а глаз у приставакосится пристальнои на «селедочке»[1] —перчаточка.Но та перчаточкав момент с улыбочкойвзлетает рыбочкойпод козырек,когда в пролеточкес какой-то цыпочкой,икая,катитикорный бог.И богу нравится,как расступаютсяплатки,треухии картузы,и, намалеваныикрою паюсной,под носом дамочкиблестят усы.А зазывалырокочут басом.Торгуют юфтью,шевром,атласом,прокисшим квасом,пречистым Спасом,протухшим мясоми Салиасом.[2]И, продав свою картошкуда хвативши первача,баба ходит под гармошку,еле ноги волочаИ поет она,предерзостная,все захмелевбя,шаль за кончики придерживая,будто молодая:«Я была у Оки,ела я-бо-ло-ки,с виду золоченые —в слезыньках моченые.Я почапала на Каму.Я в котле сварила кашу.Каша с Камою горька.Кама — слезная река.Я поехала на Яик,села с миленьким на ялик.По верхам да по низам —все мы плыли по слезам.Я пошла на тихий Дон.Я купила себе дом.Чем для бабы не уют?А сквозь крышу слезы льют…»Баба крутит головой,все в глазах качается.Хочет быть молодой,а не получается.И гармошка то зальется,то вопьется,как репей…Пей, Россия,ежли пьется,только душу не пропей!..Ярмарка!В Симбирке ярмарка!Гуляй,кому гуляется!А баба пьянаяв грязи валяется.В тумане плавая,царь похваляется…А баба пьянаяв грязи валяется.Корпя над планами,министры маются…А баба пьянаяв грязи валяется.Кому-то памятникподготовляется…А баба пьянаяв грязи валяется.И мещаночки,ресницы приспустив,мимо,мимо:«Просто ужас!Просто стыд!»И лабазник стороною,мимо,а из бороды:«Вот лежит…А кто виною?Все студентыда жиды…»И философ-горемыканиже шляпу на лоби, страдая гордо, —мимо:«Грязь —твоя судьба, народ!»Значит, жизнь такая подлая —лежии в грязь встывай?!Но кто-то бабу под локотьи тихо ей:«Вставай…»Ярмарка!В Симбирске ярмарка!Качели в сини,и визг,и свист,и, как гусыни,купчихи яростно:«Мальчишка с бабою…Гимназист!»Он ее бережно ведет за локоть,он и не думает, что на виду.«Храни Христос тебя,яснолобый,а я уж как-нибудь сама дойду…»И он уходит,идет вдоль барокнад вешней Волгой,и, вслед грустя,его тихонечко крестит баба,как бы крестила свое дитя.Он долго бродит…Вокруг все пасмурней…Охранка — белкою в колесе.Но как ей вынюхать,кто опаснейший,когда опасны в России все!Охранка, бедная,послушай, милая:всегда опасней, пожалуй, тот,кто остановится,кто просто мимочужой растоптанностине пройдет.А Волга мечется,хрипя,постанывая.Березки светятсянад ней во мгле,как свечки робкие,землей поставленные,за настрадавшихся на земле.Ярмарка!В России ярмарка!Торгуют совестью,стыдом,людьми,суют стекляшки, как будто яхонты,и зазываютна все лады.Тебя, Россия,вконец растрачивалии околпачивали в кабаках,но те, кто врали и одурачивали,еще останутся в дураках!Тебя, Россия,вконец опутывали,но не для рабства ты родилась.Россию Разина,Россию Пушкина,Россию Герценане втопчут в грязь!Нет,ты, Россия,не баба пьяная!Тебе великая дана судьба,и если даже ты стонешь,падая,то поднимаешь сама себя!Ярмарка!В России ярмарка!В России рай,а слез — по край,но будет мальчик —он снова явится —и скажет праведное:«Вставай…»

Братская ГЭС обращается к пирамиде:

Пирамида,снова и сноваутверждаю с пеной у рта:революций первоосноваесть не злоба,а доброта.Если слезы сквозь крыши льются,строй лишь внешне несокрушим,и завариваетсяреволюция,и заваливаетсярежим.Вот я вижу:летят воззвания,уголь — мастеру-гаду в рот,и во мне — не воды взвывания,а неистовых стачек рев.И Россия идет к избавленью,кровью тысяч землю багря,сквозь централы, расстрел на Лене,сквозь Девятое января.И в боях девятьсот пятого,и в маевках, флагами машущих, —всюду брезжит светло,незапятнаннояснолобость симбирского мальчика.Кто-то ночью,петляя, смывается,кто-то прячет шрифты под полой,и, как лава, из глоток в семнадцатомсокрушающее:«Долой!»Но вновь,оттирая правду назад,неправда к власти протискивается.И вот,пирамида,взгляни:Петроград.Временное правительство.

Под вихрь витийственных словечек,о славе грезя мировой,скакнул в премьеры человечекс вертлявой полой головой.Он восклицал о прошлом горько.Он лясы лисанькой точил,а потихоньку-полегонькувсе то же прошлое тащил.«Народ! Народ!» —кричал под марши,но лучше уж бесстыдный гнет,чем угнетать народ, как раньше,крича:«Да здравствует народ!»Следили Зимнего колонныловчилу в шулерском дымус крапленной мастерски колодойминистров, надобных ему.Он передергивал шикарно,но пальцы чувствовали крах.Так шла игра. Менялись карты,но оставался тот же крап.А в Зимнем все еще банкеты.Бокалы узкие звенят,и дарят девочки букеты,как это дамы им велят.И в залах звон, как будто бал там,и подхорунжий с алым бантомпри николаевских усахстоит у двери на часах.И вот, подняв бокал с шампанским,встает премьер с лицом шаманским,с просветом в хилых волосах.Здесь революцией клянутся,за революцию здесь пьют,а сами ссорятся, клюютсяи все на свете продают.У них интриги и раздоры,хоть о единстве и галдят,и Ярославли и Ростовына них презрительно глядят.Их презирают и солдаты,и те, кто сеют и куют,и человеки, что салатыим, изгибаясь, подают.С усмешкой сумрачной и странной,сосредоточен, хитроват,на их машины под охранойглядит рабочий Петроград.Он видит, видит их бессилье.Еще немного — и пора…Игра в правительство России —всегда опасная игра.

Глядит пирамида,как тяжко, огромно,сопя,разворачивается «Аврора»,как прут на Зимний орущие тысячи…Глядит пирамидавсе так же скептически:«Я вижу:мерцают в струенье дождяштыки — с холодной непримиримостью,но справедливость, к власти придя,становится несправедливостью.Людей существо — оно таково…Кто-то из древних молвил:чтобы понять человека,егонадо представить мертвым.Тут возразить нельзя ничего.Согласна, но лишь отчасти.Чтобы понять человека,егонадо представить у власти».Но Братская ГЭСв свечении брызггрохочет потоком вспененным:«А ты в историю снова всмотрись.Тебе я отвечу Лениным!»

ИДУТ ХОДОКИ К ЛЕНИНУ