Николай Тихонов - Полдень в пути Страница 5

ВЕТЕР

Вперебежку, вприпрыжку, по перекрытымПроходам рынка, хромая влетСтеной, бульваром, газетой рваной,Еще не дочитанной, не дораскрытой,Вчера родилась — сейчас умрет,

Над старой стеною часы проверив,У моря отрезал углы, как раз —Ты помнишь ветер над зимним рассветом,Что прыгал, что все перепутывал сети,Что выкуп просил за себя и за нас.

Сегодня он тот же в трубе и, редея,Рассыпался в цепь, как стрелки, холодея,И, грудью ударив, растаял, как залп,Но что б он сказал, залетев в наши стены,Мы квиты с ним, правда, но что б он сказал?

ЭПОХА

Над сонной прихотью семян,В сердца заброшенных привычкой,Встает обширная семьяТревог живых, огней и кличей.

Сквозь ветхой ночи ледоход,Сквозь пену будней проступила,Во множестве имен растетЕе связующая сила.

И в урожайном жите сел,И в колуна кривой насечке,Она, где в волны кинут молИ волноломами иссечен.

Впивая пульсы птичьих горл,Над цветником колдует пулей,Так город ритмом камня горд,Горд месяц облаком в июле.

И чтоб никто не избежал,Не медью — нет, не мерой метит,Но в щеки, в травы льется жар,В ручьи, как в руки, входит ветер.

И чтоб никто ни перед кемНе утаил, не прожил розно,Секундомер в ее рукеКак прорезь жил в листе березном.

В КАРЕЛИИ

На дне корзины, выстеленной мохом,Не так яснеет щучья чешуя,Как озеро, серебряным горохомВскипающее рьяно по краям.

           Иду за ним. Подъем оброс           Лесной глухой породой,           Поверх подъема лег погост —           Карелов мертвых отдых.

Выходит пастор — углублен и сух,Выносит гроб, по вереску шурша,Морщинятся высокие старухи,Слезая с таратаек не спеша.

           Ну разве так работника хоронят,           Под шамканье, под ветхие слова?           Зарытая в молитвенной попоне,           Старушечья мерцает голова.

Я ухожу. Мне не по нраву это,Трущоба крика просит,Я не хочу прослыть немымНад озером, перед толпою сосен,Вздымающих зеленые умы.

           Сквозь черноту, черемухины скаты,           Замытые, слепые поколенья           Я вызываю старого собрата.           За мною глушь горланит: «Вейнемейнен!»

Игрок в слова! Твоя страна СуомиГранитным пауком оплетена,Она без языка сегодня, Вейнемейнен,Твоя, старик, страна.

           Игрок в людей! Твоя страна Суоми           Угрюмою щетиной поросла,           Она с веревкою на шее, Вейнемейнен,           У ног хозяйского стола.

В Суоми нет игры. ПаучьеГнездовье стены замело,Пой, Вейнемейнен, ты ведь знаешь лучше,В чем яростное песен ремесло.

           Как нужно песен узел завязать           И распустить, соединяя снова,           Я здесь затем, чтоб посмотреть в глаза           Трущобам, требующим слова.

Разведчик я. Лишь нагибаю ветки,Стволы рубцую знаками разведки,Веду тропу, неутомим,Чтобы товарищ меткийВоспользовался опытом моим.

           А что подчас шагаю я неслышно,           Что знаки непонятны иногда           И что мою тропу находят лишней,—           Так, Вейнемейнен, это не беда.

ЛАДОГА

Заря утра обводит леса плечи,Мы глушью сыты до краев,Закат сыграл свои сигналы, вечер —Все та же глушь поверх голов.

Так день изо дня среди озера пашенЛишь парус рабочий маячит,Да конь полудикий стоит ошарашен,Подброшен холмами, как мяч.

Да с ужасом видит болотный народ,Как озеро входит в собранье болот,И требует власти, и душитРаздетый кустарник, и сосны кладет,Запенясь от ярости тут же.

На крышах поселка курчавится дым,Рыбак распахнул нам бревенчатый дом,И дом, зачарованный скрипом воды,Качался каждым бревном.

Качался сетей порыжелый навес,Далеко лишь в озере где-то,Высокая сойма у самых небесСтремилась, омытая светом.

Был к озеру сон полуночный причален,Лишь сосен вздымались ряды,Да, цепью бряцая, собака кричала,Пугаясь пустынной воды.

ФИНСКИЙ ПРАЗДНИК

Медной рябиной осыпан гравий,Праздничный люд шуршит, разодет.Солнце — вверху, внизу — Хэпо-Ярви,Может быть, Хэпо, а может, и нет.

Пепельный финн в потертой кепке,Древнебородый, и тот посвежел,Место расчищено — ноги крепки,Все приготовлены рты уже.

Медленной песни заныла нота,Странствуя, гнется, странно темна,Гнется и тянется без поворота…

Из неподвижных рядов — короткойПоходкой выходят он и она.

Желтее желтка ее платок,Синьки синее его жилет,Четыре каблука черных сапогТупо стучат: туле-н! туле-т!

Он пояс цветной рукой обводит,Угрюмо и молча, шагом однимОбходят площадку, вновь обходятИ снова в обход идут они.

Стучат без улыбки на месте потом,Странствует песня, гнетет и гнетет,И дымнобородый с пепельным ртомСквозь желтые зубы нить ведет.

Упрямо и медленно ноги идут,А звук на губах все один, один —Как будто полки пауков прядутСтруну, ледянее льдин…

Но вертятся вдруг каблуки. ЖестокИх стук тупой: туле-н! туле-т!И желтой пеной горит платок,И синим огнем пылит жилет.

Рябины ветви, как рога,Летят на них, и сразуВ глазах косых — Алтай, снега,Змеиные искры Азии.

Рябины красные рогаИх тусклый танец сторожит,—Желтым огнем полыхает тайга,Синей пылью пылят ножи.

Проходит тысяча темных лет,И медленно снова: туле-н! туле-т!

Обходят опять неизменно и кротко,Обходят площадку… Черной чечеткойОборвана песни нить…

Танцоры буксуют. Походкой короткойИдут под рябину они.

С достоинством он на скамейку садится,С цветного пояса руку берет,Угрюмо и жестко целует девицу…И праздник над ними шуршит и толпитсяА пепельный финн вытирает пот.

БОЛОТНЫЙ ЛЕС

Лес переполнен духотой,Храпят седые валуны,Хрустят хвощи да плауныСвоей зеленой темнотой.

Но сладковато вьется жуть,Когда шагнешь и, точно мыло,Болото вспенишь, ноги в мутьУходят, чавкая постыло.

И холод бьется под ногой,А сверху, над моим кочевьем,Висят мякиною рябойОт жара тусклые деревья.

Но я на слух, я наизустьУчу на ощупь леса кручи,Чтоб эту дичь и этот хрустОдеть одеждою гремучей.

И я сегодня рад как разПути по дебрям простодушным,Где костяники красный глаз,Окостеневший равнодушно,

Глядит в лесную кутерьмуНа разноцветное господство,Где я когда-нибудь поймуЕго скупое превосходство.

ГУЛЛИВЕР ИГРАЕТ В КАРТЫ

В глазах Гулливера азарта нагар,Коньяка и сигар лиловые путы,—В ручонки зажав коллекции карт,Сидят перед ним лилипуты.

Пока банкомет разевает зев,Крапленой колодой сгибая тело,Вершковые люди, манжеты надев,Воруют из банка мелочь.

Зависть колет их поясницы,Но счастьем Гулливер увенчан,—В кармане, прически помяв, толпитсяДесяток выигранных женщин.

Что с ними делать, если у каждойТело — как пуха комок,А в выигранном доме нет комнаты дажеТакой, чтобы вбросить сапог.

Тут счастье с колоды снимает кулак,Оскал Гулливера, синея, худеет,Лакеи в бокалы качают коньяк,На лифтах лакеи вздымают индеек.

Досадой наполнив жилы круто,Он — гордый — щелкает бранью гостей,Но дом отбегает назад к лилипутам,От женщин карман пустеет.

Тогда, осатанев от винного пыла,Сдувая азарта лиловый нагар,Встает, занося под небо затылок:«Опять плутовать, мелюзга!»

И, плюнув на стол, где угрюмо толпятсяДрянной, мелконогой земли шулера,Шагнув через город, уходит шататься,Чтоб завтра вернуться и вновь проиграть.

САРАНЧА