Владимир Высоцкий - Избранное Страница 5

И пусть говорят — да, пусть говорят!

Но нет — никто не гибнет зря,

Так — лучше, чем от водки и от простуд.

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд,—

Пройдут тобой не пройденный маршрут.

Отвесные стены — а ну не зевай!

Ты здесь на везение не уповай.

В горах ненадёжны ни камень, ни лёд, ни скала.

Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк

И молимся, чтобы страховка не подвела.

Мы рубим ступени. Ни шагу назад!

И от напряженья колени дрожат,

И сердце готово к вершине бежать из груди.

Весь мир на ладони — ты счастлив и нем

И только немного завидуешь тем,

Другим — у которых вершина ещё впереди.

СКАЛОЛАЗКА

Я спросил тебя: — Зачем идете в гору вы? —

А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.

— Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово! —

Рассмеялась ты и взяла с собой.

И с тех пор ты стала близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!

Первый раз меня из трещины вытаскивая,

Улыбалась ты, скалолазка моя.

А потом, за эти проклятые трещины,

Когда ужин твой я нахваливал,

Получил я две короткие затрещины —

Но не обиделся, а приговаривал:

— Ох, какая же ты близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!

Каждый раз меня по трещинам выискивая,

Ты бранила меня, альпинистка моя.

А потом на каждом нашем восхождении —

Ну, почему ты ко мне недоверчивая?! —

Страховала ты меня с наслаждением,

Альпинистка моя гуттаперчевая.

Ох, какая ты неблизкая, неласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!

Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,

Ты ругала меня, скалолазка моя.

За тобой тянулся из последней силы я,—

До тебя уже мне рукой подать.

Вот долезу и скажу: —Довольно, милая!..—

Тут сорвался вниз, но успел сказать:

— Ох, какая же ты близкая и ласковая,

Альпинистка моя скалолазковая!

Мы теперь с тобой одной веревкой связаны —

Стали оба мы скалолазами.

 [1966]

ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ

Ларисе Лужиной

Наверно, я погиб. Глаза закрою — вижу.

Наверно, я погиб — робею, а потом —

Куда мне до неё! Она была в Париже,

И я вчера узнал — не только в нём одном.

Какие песни пел я ей про север дальний!

Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на «ты».

Но я напрасно пел о полосе нейтральной,

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда ещё — я думал, это ближе —

Про счётчик, про того, кто раньше с нею был.

Но что ей до меня! Она была в Париже,

Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Я бросил свой завод, хоть в общем был не вправе,

Засел за словари на совесть и на страх.

Но что ей до того! Она уже в Варшаве,

Мы снова говорим на разных языках.

Приедет — я скажу по-польски: «Проше, пани,

Прими таким, как есть, не буду больше петь!»

Но что ей до меня! — она уже в Иране, —

Я понял — мне за ней, конечно, не успеть.

Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле —

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!

Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, —

Пусть пробуют они. Я лучше пережду.

[1966]

ВСТРЕЧА

В ресторане по стенкам висят тут и там

Три медведя, заколотый витязь,—

За столом одиноко сидит капитан.

— Разрешите? — спросил я. — Садитесь!

Закури! — Извините, «Казбек» не курю.

— Ладно, выпей! Давай-ка посуду…

Да пока принесут… Пей, кому говорю!

Будь здоров! — Обязательно буду.

— Ну! Так что же, — сказал, захмелев, капитан, —

Водку пьёшь ты красиво, однако,

А видал ты вблизи пулемёт или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной,

За моею спиною — такое!..

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!

Он ругался и пил, он спросил про отца.

Он кричал, тупо глядя на блюдо:

— Я полжизни отдал за тебя, подлеца,

А ты жизнь прожигаешь, паскуда!

А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!

А ты водку тут хлещешь со мною! —

Я сидел, как в окопе под Курской дугой,

Там, где был капитан старшиною.

Он всё больше хмелел. Я за ним по пятам.

Только в самом конце разговора

Я обидел его, я сказал: — Капитан!

Никогда ты не будешь майором!

[1966]

ПАРОДИЯ НА ПЛОХОЙ ДЕТЕКТИВ

Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,

Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер

Пек»,

Вечно в кожаных перчатках, — чтоб не делать отпечатков, —

Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.

Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,

Щёлкал носом — в нем был спрятан инфракрасный

объектив, —

А потом в нормальном свете представало в чёрном цвете

То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив.

Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,

Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный

склад.

Искажённый микропленкой, ГУМ стал маленькой избёнкой,

И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

Но работать без подручных, может — грустно, может —

скучно.

Враг подумал, враг был дока, — написал фиктивный чек.

Где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.

Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным.

Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.

В общем, так: подручный Джона был находкой для шпиона.

Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел.

— Вот и первое заданье: в три пятнадцать, возле бани,

Может, позже, может, ране — остановится такси.

Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора,

А потом про этот случай раструбят по Би-би-си.

И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже

К вам приблизится мужчина с чемоданом, скажет он:

— Не хотите ли черешни? — Вы ответите: — Конечно. —

Он вам даст батон с взрывчаткой — принесёте мне батон.

А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, —

Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… —

Враг не ведал, дурачина, — тот, кому всё поручил он,

Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер.

Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек.

Обезврежен он, и даже он пострижен и посажен.

А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.

[1966]

МЫ В ОЧЕРЕДИ ПЕРВЫЕ СТОЯЛИ

А люди всё роптали и роптали,

А люди справедливости хотят:

— Мы в очереди первые стояли,

А те, кто сзади нас, — уже едят.

Им объяснили, чтобы не ругаться:

— Мы просим вас, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, ведь это — иностранцы,

А вы, прошу прощенья, кто такие?

Но люди всё ворчали и ворчали,

Наверно, справедливости хотят:

— Мы в очереди первые стояли,

А те, кто сзади нас, — уже едят.

Но снова объяснил администратор:

— Я вас прошу, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, ведь это — делегаты,

А вы, прошу прощенья, кто такие?

А люди всё кричали и кричали,

А люди справедливости хотят:

— Мы в очереди первые стояли,

А те, кто сзади нас, — уже едят.

[1966]

ПИСЬМО НА СЕЛЬХОЗВЫСТАВКУ

Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный!

Во первых строках письма шлю тебе привет.

Вот приедешь ты, боюсь, занятой, нарядный,

Не заглянешь и домой — сразу в сельсовет.

Как уехал ты — я в крик — бабы прибежали:

— Ох, разлуку, — говорят, — ей не перенесть.

Так скучала за тобой, что меня держали,

Хоть причина не скучать очень даже есть.

Тут вон Пашка приходил — кум твой окаянный.

Еле-еле не далась — даже счас дрожу.

Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный,

Перед тем, как приставать, пьёт для куражу.

Ты, болтают, получил премию большую!

Будто Борька — наш бугай — первый чемпион!

К злыдню этому, быку, я тебя ревную

И люблю тебя сильней, нежели чем он.

Ты приснился мне больной, пьяный и угрюмый,

Если думаешь чего, так не мучь себя.

С агрономом я прошлась, только ты не думай, —

Говорили мы весь час только про тебя.

Я-то ладно, а вот ты — страшно за тебя-то.

Тут недавно приезжал очень важный чин,

Так в столице, говорит, всякие развраты,

Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин.

Ты уж, Коля, там не пей — потерпи до дома.

Дома можешь хоть чего — можешь хоть в запой.

Мне не надо никого, даже агронома.