Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы Страница 50

В КРЕМЛЕ («Глядят былого лики…»)[256]

Глядят былого ликиВ изгнаннический плен:Гудит Иван ВеликийНад высью древних стен.

И мощно меди волныИ бронзовая трельЛетят в сырую полночь,В слезящийся апрель.

На паперти, в проходе,Старик зажег свечу,И свет по камню бродит,Одев кирпич в парчу.

Под сводами собораБлестит сырой асфальт,И слышен возглас хораИ в нем высокий альт.

И в ладанной завесе,За каменным ребром,Звенит Христос ВоскресеЧистейшим серебром!

И вынесен народом,В сверканьях золотых, —Иду я с крестным ходом,Родной среди родных!

И сыростью за воротВползает ночь слегка,И опрокинут городВ тебе, Москва-река.

И переулки глухиВокруг ночной реки…Домой несут старухиСвятые узелки.

Нет злых и нет неправых,У всех блаженный вид,А на Кремлевских главахУже заря горит.

Гудит, Иван Великий,Твой бронзовый разбег……………………………..Незыблемые ликиУшедшего навек!

«Оправленный на гребнях в серебро…»[257]

Оправленный на гребнях в серебро,Прибой о камни шаркает негромко.Морская ширь звенит под зноем емко,Раскалено гранитное ребро.

И ты — со мной. Ты — белая, ты — рядом,Но я лица к тебе не обращу:Ты заскользишь по зазвеневшим грядам,Ты ускользнешь по синему хрящу.

Но ты — моя! И дуновенье бриза,И плач волны на каменном мысу,Всё это — так! Всё это только риза,В которой я, любя, тебя несу!

СЛЕПЕЦ («По улице, где мечутся авто…»)[258]

По улице, где мечутся автоИ каждый дом — как раскаленный ящик,Внимания не обратит никтоНа возглас меди, жалко дребезжащий,Что издает слепца-китайца гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

Как призрак, в полдень вышедший из склепа,В чужой толпе он медленно идет,И бельма глаз его открыты слепо,Незрячие, устремлены вперед.У пояса миниатюрный гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

И шелестом безмолвия и мракаШуршит одежды обветшалый шелк.Слепца ведет ушастая собака —В облезлой шерсти, настоящий волк…Она рычит, ее торопит гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

Лениво расступается толпаИ в две струи смыкается за парой:Перед слепцом свободная тропаНа шаркающих плитах тротуара.Слепец идет. И вздрагивает гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

А гордо поднятая голова —Как выступ скал, где ночью ветры бьются…Слепец, быть может, слушает слова,Которые поет ему Конфуций,И древний ритм отзванивает гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

И кажется, незрячий видит то,Что расцветает в этом небе бледномНад городом с надменными авто,С их суетой и перекликом медным.И, замирая, отвечает гонг:Дзинь-донг, дзинь-донг!

В ЗАКАТНЫЙ ЧАС («Сияет вечер благостностью кроткой…»)[259]

Сияет вечер благостностью кроткой.Седой тальник. Бугор. И на бугреКостер, и перевернутая лодка,И чайник закипает на костре.

От комаров обороняясь дымом, —Речь русская слышна издалека, —Здесь, на просторе этом нелюдимомНочуют три веселых рыбака.

Разложены рыбацкие доспехи,Плащи, котомки брошены в ковыль,И воткнутые удочки — как вехи,И круговая булькает бутыль.

И кажется — опять былое с нами.Где это мы в вечерний этот час?Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,Опять на милой Родине сейчас?

Иль эта многоводная река —Былинный Волхов, древняя Ока?

Краса чужбины, горы, степи, реки,Нам не уйти от Родины навеки,И как бы вам ни виться, ни блистать, —Мы край родной всё будем вспоминать!

Но сладок ваш простор, покой, уют, —Вам наша благодарность за приют!

В СЕНТЯБРЕ («Сквозящий солнцем редкий березняк…»)[260]

Сквозящий солнцем редкий березнякВесь золотист, а клен в багряной тоге.Где птичий щебет, милая возня?В листве опавшей утопают ноги.

Глубокой дремой задремал лесок,В прозрачности остекленевшей тонет.Сентябрьский полдень ярок и высок,Он царственен — ничто его не тронет!

Ни шороха, ни взмаха ветерка,Пустыня бесконечного покоя.Не движется зеркальная река,Томит ее сиянье неживое.

И всё вокруг уже не жизнь, а следЕе угасших одухотворений,Ведь в этой нарисованности нетГлавнейшего из прежнего — движенья!

И лишь вдали, как призрак наяву,То появясь, то за стволами кроясь,Бросая дым клубами в синеву,По насыпи гремит товарный поезд.

Пролетный гость далекой суеты,Не нужен твой громоподобный грохот,Здесь только огорченные мечтыДа радость облегчающего вздоха.

Превыше солнца, в глубине пустойЗа синевой, за звездными путями,Как властелин, как победитель злой,Смерть шествует, неся косу, как знамя!

ВАГОНЕ(I–IV)[261]

I

Вагонная тряска… ПопутчикС веселым лицом молодым —Какой-то пехотный поручик,Что едет к пенатам своим.И он изъясняется книжно,От жестов манерных не прочь,А в окна легла неподвижноРоссийская черная ночь!В вагонах студенты, кадеты —Всей юности нашей родник!Со станции, в форму одетый,Несет кипяток проводник.И воздух в вагоне особый,Его лихорадочна дрожь, —На святки в родные трущобыСпешит из Москвы молодежь.

II

Печален фонарь полустанка, —Какое безлюдие тут!..И снова колес перебранка,И снова вагоны бегут.Не более часа пробега,Но где ты, столица-краса?Уже, ощетинясь из снега,Ее заслонили леса.И ритма иного, глухогоВздымается в сердце укор,Как некое древнее слово,Всем новшествам наперекор!Не голос ли, в миф заточенный,Не пращуров ли голоса?..…У девушки этой ученойСовсем печенежьи глаза!Что книжка и речи о Блоке, —Глаза говорят не о том!И в сердце, как рана, глубокий,Я чувствую древний разлом.

III

Не думать, не чувствовать лучше, —Опасен Сочельника мрак!..Желаете чаю, поручик?А к чаю депревский коньяк.Огромной тревоги истома,Томящий и сладостный страх.Пожалуй мы, русские, домаЛишь в этих пустынных полях!Вагоны несутся, качают,Беседа сердечна, легка,Но вот уж в окно набегаютОгни моего городка.Прощанье, вагонная спешка,И всё словно в некой игре.Прощайте, моя печенежка,До встречи в Москве, в январе!Немножко и больно, и сладко, —Мгновенья светлы и остры,И вот уж смешная лошадкаВезет меня в домик сестры.

IV

Былое, ты кажешься сказкой,И пусть его светоч погас —С какой животворною ласкойОно наплывает на нас.

ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР («Вечер, ночь ли — длится, длится…»)[262]