Алексей Недогонов - Дорога моей земли Страница 6

Домик

Вспоминаю: у опушки леса —станция,снегов голубизна,Левашово,улица Жореса,палисадник,домик в два окна.

Маленький.Под ношей снегопадаон живет спокойствием скупым —в двадцати верстах от Ленинграда,в тридцати — от финского снаряда,в двух верстах от штаба.Мы не спим.На стене висит страна Суоми…Пехотинцы дремлют на соломе…

Гул бомбардировщиков несносен:он колеблет кроны снежных сосени сбивает с толку тишину.

Улицей Жореса батальоныдвинулись на север.На войну.

В стуже каменной пути большогона ветру граненый штык свистел.Мрело небо.Домик в Левашовов декабре.В рассвет.Осиротел.

По ночам он только слушал вьюгу,и внимал ветрам пороховым,и стоялрезным фронтоном к югу,к северу —окошком слуховым.

Кто бы знал, что домик на опушкене гасил в тревожный час огняи глазами матери-старушкипровожал в сражение меня!

Шла война.Озера стыли прорвами.Глухо бил по Виппури снаряд.С каждым шагом,с каждым дотом взорваннымбольше света шло на Ленинград.

…Воздух марта плотный, как железо.Мы — в пути.Окончена война.Левашово. Улица Жореса.Станция. Снегов голубизна.

Никогда ничем не затуманитсяи навеки в памяти останетсяневысокий домик в два окна!

1940 г.

«Стояли мы ночью на станции Дно…»

Стояли мы ночью на станции Дно.В теплушке распахнутой было темно.

Мы молча ходили вдоль хмурых вагонови верили в то, что сегодня к утрузабудем сухую тоску перегонов —очутимся вдруг на суомском ветру.

В морозную ночь —ни покоя,ни сна:— Ужели на севере вправду война?

Сестра позади.Батальоны в движенье.Нас встретила ночь орудийной пальбой.

Походы. Привалы.Метели. Сраженья.Четвертый — в морозные сумерки — бой.

…Мы бились неделю за озеро.Алыйфиордовый ветер — в порыве погонь.

Во время атаки под самой Карьялойнащупал меня минометный огонь.Он на руку мне наступил неуклюже,и треснула кость —от мороза туга.И, помнится, мир закачался снаружии рухнул в обнимку со мноюв снега…

Артемовск, госпиталь, апрель, 1940 г.

Память

Опять сижу с тобой наедине,опять мне хорошо, как и вчера.Мне кажется, я не был на войне,не шел в атаку, не кричал «ура».

Мне кажется, все это было сном,хотя в легенду переходит бой.Я вижу вновь в чужом краю лесномокоп в снегу, где мало жил тобой.

Возьми тепло у этого огня,согрейся им и друга позови.Помучь тоской, любимая, меня,мне хочется молчанья и любви.

Ты видишь — я пришел к тебе живой,вот только рана — больше ничего…Я шел сквозь ад, рискуя головой,чтоб руки греть у сердца твоего.

И если ты способна хоть на мигувлечь меня, как память, в забытье, —услышу не молчание твое,а ветра стон и гаубицы крик!

Я позабыл шипение огня,гуденье ветра, ниточки свинца.Ты ни о чем не спрашивай меня.Покинем дом и в сад сойдем с крыльца.

Ты расскажи мне лучше, как моглослучиться так, что вдруг среди зимытюльпанов нераздельное теплов твоих конвертах находили мы.

Чего ж молчишь? Иль нет такой земли?..

…И я без слез, пожалуй, не смогуприпомнить, как под Выборгом цвеликровавые тюльпаны на снегу.

Артемовск, госпиталь, апрель, 1940 г.

«Я забыл родительский порог…»

Я забыл родительский порог,тишину, что сказкой донимала.Мною много пройдено дорог —счастья мной потеряно немало…

Кроха жизни — как тут ни борись…Я прошу ценой любимой песни:детство невеселое,воскресни,отрочество,дважды повторись!

Чтобы мог сказать я без тревог:да, во мне иное счастье бродит —много мною пройдено дорог —пусть по нимдрузья мои проходят.

Бахмут, госпиталь, 1940 г.

Заповедь

Ты обвинен, мой друг, во лжи.Когда ж наступит час урочный, —ты людям правду расскажи,какой ты сердцемнепорочный.Пусть обвиняют —не беда,гляди на всех открытым взороми будь спокоен,как водав графинеперед прокурором!

Бахмут, госпиталь, 1940 г.

Желание

Отбросить двадцать лет назади стать ребенком вдруг.И ощутить, как заскользятязи в ладонях рук.

Или увидеть, как вперед,в затоны,невесом,в боярской шубе проплыветвладыка речки —сом.

Или с рогаткою брестив поля,за край жердей,и вдруг патрон в траве найти,зеленыйот дождей!

Или по берегу до звездбродить, как светлым днем,пока не смолкнетчерный дроздза дальним куренем,

пока щуры не полетятк станицевкривьи вкось…Отбросить двадцать лет назад…Попробуй-ка,отбрось!

1940 г.

Поединок

Гроза неистовствовала. Гремела.И молнии летали в полумгле.Как страшно было в небе!Только смелосебя держали птицы на земле.

На травы пало серебро дождинок,и — дождь полил.Земля под ним нема.А где-то разгорался поединокстихии с истребителями.Тьма.

Каков исход?И словно слышу —где-торазмеренного рокота мотор:в тяжелых тучах выстрел пистолетаи молний блеск всему наперекор…

Недолго длиться яростным забавам,сжимающим вселенную в горсти.Уж солнца луч, как огненный шлагбаум,открыл для взора дальние пути.

И радуга стоит вполоборота,обрамлена рубином, горяча;в нее, как в триумфальные ворота,влетают истребители, рыча.

Над степью,как над павшим бастионом,они летят — и свет во все глаза;под гром аплодисментов их за Дономвстречает побежденная гроза.

И мир — как мир.И в мире нет обмана.Опять свежо в природе.

И, светла,на рыльце наклоненного тюльпанасадится осторожная пчела.

Дон, 1940 г.

«Он был из тех, кто знал тревогу…»

Памяти поэта Арона Копштейна

Он был из тех, кто знал тревогу,любил простор и гул ветров,из тех, кто тихий, мирный кровсменил на вьюжную дорогу.

— Прощайте, отчие места! —И он дорогою земноюспешит на север. За спиною —ни слез,ни славы…

Лишь мечта,лишь детское непостоянство,лишь песнями набитый рот,да жажда света и пространства,вперед,стремление вперед!

К любым превратностям готовый,в ночах траншейной тишиныон сердцем выверилсуровый,незыблемый закон войны:

— Где б ни был ты — дружи с победой,ночами тьме в глаза смотри,штыки и пули —все изведай,но только смерть перехитри.

1940 г.

Поэтам