Людвиг Тик - Странствия Франца Штернбальда Страница 6

С этими словами он заключил в объятия молодого человека, который не мог более совладать со своей мучительной радостью, громко всхлипнул и рассказал ему все.

Старик успокоил его, и оба сели.

— О как часто, когда глаза мои еще видели, наслаждался я превосходными творениями этого несравненного человека! — сказал старец. — Как часто он один утешал меня в горечи земной юдоли! Хоть бы раз еще повидать его!

Франц уже забыл, что собирался еще до заката покинуть город; старик пригласил его с ним поужинать, и он с удовольствием согласился. До глубокой ночи расспрашивал его хозяин о творениях Альбрехта, потом о Пиркхаймере и о его собственных первых опытах. Франц наслаждался беседой и без конца то задавал вопросы, то рассказывал сам; его радовало, что старец и искусство ценит высоко, и о его учителе говорит с теплотой.

Расстались они очень поздно, и Франц, умиротворенный и счастливый, долго еще мерил шагами свою комнату, глядел на луну и в мыслях его рождались великие картины.

Глава пятая

Мы снова встречаемся с нашим юным другом неподалеку от одной деревушки на берегах Таубера. Он сделал крюк, чтобы навестить своих родителей, — двенадцатилетним мальчиком он случайно попал в Нюрнберг и упросил отдать его в учение к мастеру Альбрехту 5*, в Нюрнберге у него были дальние родственники, которые помогли ему. Родители же его были крестьяне, и он давно уже не получал от них весточки.

И вот ранним утром мы застаем его в небольшом лесочке подле деревни. Здесь некогда он играл, здесь, погруженный в раздумья, часто бродил один в тихие вечерние часы, когда сгущались тени и низко стоящее солнце багряными трепетными лучами пробивалось меж стволов. Здесь впервые пробудилось в нем влечение к живописи, и теперь он вступил в этот лес как в святилище. Одно дерево он любил больше всех других, и бывало никак не мог от него оторваться; сейчас он с нетерпением разыскивал его. То был могучий дуб с огромной кроной, дарившей прохладу и тень. Франц нашел дерево, дерн под ним был все так же мягок и свеж. Как живо вспомнились Францу на этом месте чувства, которые испытывал он ребенком! Вспомнилось, как ему хотелось посидеть вверху, на кудрявой макушке дерева, и оттуда озирать окрестные дали, как он завидовал птичкам, прыгавшим с ветки на ветку и резвившимся в темной листве: им не надо возвращаться домой, подобно ему, их жизнь — вечное веселье, каждый час озарен сияньем, они вдыхают вольный воздух, а возвращают назад песни, они видят зарю, и утреннюю и вечернюю, у них нет школ и строгого учителя. Ему вспомнилось все, о чем он тогда думал, все его ребяческие понятия и ощущения, чередой проходя перед ним, протягивали к нему свои ручонки и радушно приветствовали его; его даже испугало то, что он снова стоит под этим старым деревом и снова думает и чувствует, как тогда, что он — все тот же. Протекшие годы и перемены, с ним случившиеся, вмиг отпали, и он опять был мальчиком, времена детства были ему так близки, так понятны, что все остальное представлялось мимолетным сном. Ветер шумел в могучих ветвях дерева и навевал смутные чувства и воспоминания из самых далеких лет, и словно бы завесы одна за другой спадали с души Франца, и он видел только себя и милое сердцу прошлое. Он вспоминал, как чтил своих родителей и чему научился из первых книг, вспоминал свои игрушки, свою любовь к некоторым неодушевленным предметам.

«Кто я? — спросил он себя и медленно огляделся. — Почему прошлое с такой силой оживает в моей душе? А ведь все это, и своих родителей тоже, я, по совести говоря, почти забыл, и так надолго! Мыслимо ли, чтобы искусство ожесточало наши сердца, подавляя самые добрые и нежные порывы? И все-таки причина может быть только в том, что мое влечение чересчур занимало меня, отгораживало от всего, заслоняло от меня всю жизнь».

Он все стоял, задумавшись, и снова ему пришли на ум мастерская, Альбрехт и его собственные копии, он увидел перед собой своего друга Себастьяна и в одно мгновение как бы услышал все то, о чем они когда-либо говорили; потом снова огляделся и ему показалось, что сама природа, небеса и шелест леса, и любимое дерево дарят дыхание и жизнь его картинам, прошлое и будущее утверждали его влечение, и все, что он думал и чувствовал, было ценно для него лишь потому, что привело его к искусству. Быстрыми шагами он двинулся дальше, ему чудилось, что деревья зовут его, из каждого куста выступают призраки, желающие его удержать, он бросался из одного воспоминания в другое и блуждал в лабиринте странных ощущений.

Он вышел на поляну и внезапно замер на месте, почему — он и сам не знал, и помешкал, чтобы поразмыслить над этим. Наверное, здесь он должен припомнить нечто несказанно дорогое, милое его сердцу; каждый цветок в траве дружески кивал ему, как бы стараясь помочь его памяти. «Здесь, ну конечно же здесь!» — сказал он себе, доискиваясь до сияющего образа, словно бы скрываемого черными тучами на самом дне его души. Вдруг слезы брызнули у него из глаз: с соседнего поля донеслись одинокие звуки шалмея, и теперь он вспомнил все. Шестилетним мальчиком бродил он по лесу и на этом самом месте собирал цветы, тут подъехала карета, из нее вышла женщина и помогла выйти ребенку, они гуляли по зеленой поляне перед глазами у Франца. Ребенок, миловидная белокурая девочка, подошла к Францу и попросила у него цветы, и он подарил ей их, не оставив себе даже самых своих любимых, а старый слуга в это время играл на лесном роге, производя звуки, казавшиеся маленькому Францу волшебными. Так прошло время 6*, — Франц был словно в забытьи, — потом незнакомки уехали, и он как бы пробудился от восхитительного сна и вернулся к обычным чувствам, обычным играм, обычной повседневной жизни. Но средь этой жизни ему все слышались чудесные звуки рога и подобно луне сияло прелестное личико ребенка, которому он подарил цветы, и во сне он часто протягивал за ними руки, ибо ему мерещилось 7*, что девочка возвращает ему их. Под влиянием ее облика сложились его понятия о миловидности и прелести, и все красивое, что видел, он соединял с ее образом; когда он услыхал об ангелах, он подумал, что с одним из них он встречался и когда-нибудь по его полевым цветам они узнают друг друга.

Когда Франц снова отчетливо увидел перед собой эту сцену и подумал о том, как долго совсем о ней не вспоминал, он опустился в траву и заплакал; пылающим лицом прижимался он к земле и нежно целовал цветы. Словно во хмелю он вновь услышал мелодию валторны и не мог опомниться от сладкой грусти, от боли воспоминаний и сладких смутных надежд. «Уж не безумен ли я, а если нет, что происходит с моим глупым сердцем?» — вскричал он. «Чья невидимая рука так нежно и вместе жестоко провела по всем струнам моей души и пробудила сны и волшебные образы, вздохи и слезы, и отзвучавшие песни, затаившиеся на самом ее дне? Я чувствую, что дух мой стремится к чему-то неземному, запретному для человека. Невидимое небо с магнетической силой притягивает мое сердце, пробуждая хаос радостей, давно изошедших слезами, невозможных услад и несбыточных надежд. И никому, даже брату, я не могу поплакаться на свой нрав, ибо никто не поймет, о чем я говорю. Но потому-то и недостает мне той силы, какая дана другим людям и необходима для жизни: я трачу себя на бесплодную внутреннюю борьбу, дух мой пожирает сам себя, я стремлюсь сам не знаю к чему. Подобно Иакову я вижу во сне лестницу, по которой восходят и нисходят ангелы господни, но сам не могу подняться и заглянуть в сияние рая, ибо сон сковал мои члены, и все, что я вижу, слышу и предчувствую, на что надеюсь и что хочу любить, всего лишь снится мне».

Из деревни донесся звук колокола. Он встал, отер глаза и продолжал путь, и вот уже домик и церквушка проглянули впереди сквозь листву. Он проходил мимо какого-то сада: ветка вишни, усыпанная спелыми красными ягодами, свешивалась через забор. Он не мог удержаться, сорвал и съел несколько вишенок, которые в детстве очень любил; но хоть ветви, приветливо протянувшиеся к нему теперь, были те же самые, ягоды оказались совсем не такими вкусными, как тогда. Подобно тому, как школьный учитель наделяет детей сластями в награду за прилежание, стремясь приохотить их к учению, так и чистые, блестящие, многоцветные плоды манят ребенка, чтобы он полюбил жизнь; позже в человеке исчезает радостное предвкушение жизни, он привыкает к соблазнам и делается к ним нечувствителен.

Франц шел кладбищем, мимоходом читая надписи под крестами, но имени своего отца или матери не увидел, и ему стало спокойнее на душе. Кладбищенская стена как будто стала ниже, все стало меньше, родительский дом он едва узнал. С трепетом взялся он за дверную ручку, и вместе с тем казалось таким привычным открывать эту дверь. В комнате сидела мать, голова у ней была обвязана и она плакала; узнав его, она заплакала еще горше; отец больной лежал в постели. Сердце у Франца сжалось, когда он обнимал их, пошли рассказы, расспросы, все говорили наперерыв, и все же в сущности не знали, о чем говорить. Отец был слаб и бледен. Франц, представлявший его себе совсем другим, встревожился и никак не мог успокоиться. Старик много говорил о смерти, говорил, что уповает на вечное блаженство, он спросил Франца, по-прежнему ли тот предан господу, как всегда учил его отец. Франц сжал его руку и ответил: