Теодор Крамер - Зеленый дом Страница 6

Шарманка из пыли

От света и зноя земля горяча,трещат, рассыхаясь, скамьи,и ветер, желтеющий дерн щекоча,проходит сквозь пальцы мои.Итак, это, стало быть, день выходнойдля тех, кто ничтожен и нищ.Стучатся в ограду волна за волнойшум улиц и гомон жилищ.

Размеренно кружатся тучки вдали,листва выгорает дотла.С акаций летят лепестки и в пылиблестят, словно капли стекла.И кажется — голос шарманки возникв неспешном кружении дня,вином и коврижкой лаская язык,кружа и листву, и меня.

Шарманка незримая, ты наявуиз пыли поешь мне, и впредьпозволь позабыть, что на свете живу,и ручку твою завертеть.С зубцами незримого вала сцепясь,комод и корзина с бельемпоют, образуя высокую связьс набивкой в матрасе моем.

Так будем щедры… Пусть всю жизнь напролетзазубренный крутится вал!И вот паровозный свисток запоет,трава зашумит возле шпал,уронит замазку рассохшийся паз,и вся эта пыль вразнобойпосыплется в песню, и слезы из глазпокатятся сами собой.

Щедрое лето

Возле джутовой фабрики, в полдень, вдвоемприлегли на горячий песок.В зное летнего дня утопал окоеми поблескивал женский висок.Пыль мешков и пеньковых волокон насквозьпропитала и горло, и грудь,и с растресканных губ им не раз довелоськаплю собственной крови слизнуть.

Так лежали, макая свой хлеб в молоко,колотье унимая в груди.Шелестящая осень была далеко,и одна лишь теплынь впереди.Шелушился загар, и густым, словно сок,воздух был в эти летние дни,и о доме, что стал бесконечно далек,говорили впервые они.

И в полуденный зной были чувства чисты,становились всё мягче слова.На бегониях красных не сохли цветыи еще зеленела трава.Беспредельная щедрость являлась во всем,и жарой исходил небосклон, —так лежали у фабрики в полдень, вдвоем,слыша долгую песнь веретен.

Чужак

Что ни вечер — гость у нас в дому:хочет мать понравиться ему,красится, потом зовет к столу, —гость на главном месте, я в углу.

Я давно не видел на столеэдакого сочного филе, —гость умнет кусище за присести еще за матерью подъест.

Жир стекает у него с усов.Мать следит за стрелками часов,локон теребит, платком шуршит, —гость подмигивает, не спешит.

Мать сердечко станет рисоватьна подносе, значит — марш в кровать.В духоте лежу за часом час.Мерно за стеной скрипит матрас.

В полночь стукнет дверь легко-легко.Утром мать упустит молокона плите — на мне срывает злость.Сливки тоже выпивает гость.

Я думаю, мне было бы по силе

Я думаю, мне было бы по силеуютный ресторанчике завестив таком предместье, где поменьше пыли,для клиентуры младше тридцати.

С утра и днем всё было б чин по чину,любой бы кушал то, что заказал,но к вечеру бы скидывал личинуи наполнялся жизнью сад и зал.

Клиенты без различия, без рангас охотой стали бы навернякавальсировать и приглашать на танго,хлебнув вина, а можно — молока.

Не пачкались бы скатерти, салфетки,не преступало меры озорство,скандалы были б очень-очень редки,а может быть — совсем ни одного.

И мне порой приятно было б тожеприпомнить золотые времена:я выходил бы в залу к молодежии вместе с нею пел бы допоздна.

Старому бродячему цирку

На юру, среди чертополошин,где спокону не живал никто,объявился цирк — не зван, не прошен:стало воздвигаться шапито.В пересохший грунт вонзились колья,вздулись тенты, словно паруса,и фургоны, встав среди приволья,дым понаправляли в небеса.

Всё чуть-чуть проржавлено, погнуто,отовсюду только лязг да скрип,непорядок в ячеях батута,очень плохо смазан кривошип;агрегат внушает беспокойствовсем, кто цирк считает ремеслом:как ни жаль, но сдать бы всё устройство,кажется, пора в металлолом.

Старый цирк, времен былых осколок,сколько ты скитался до сих пор!Но, зайдя в деревню ли, в поселок,где уж там рассчитывать на сбор.По местечкам, по глубинке тяжконатаскавшись поперек и вдоль,ты пришел в столицу, побродяжка:может, да и выгорит гастроль.

Но включают радио так рано —с ним ли бой вести, в конце концов?Победишь ли власть киноэкраназвуками фанфар и бубенцов?Знай ты, сколь житье в столице туго,ты бы к нам, пожалуй, ни ногой!Или понял, что у нас для другавсе-таки найдется грош-другой?

Наперед провал не предрекая,кинь же вызов с пустыря судьбе,верь же, что какая-никакаясоберется публика к тебе.Старый цирк, пускай случится чудо:отдохнуть в сырые вечерапусть придет как можно больше людапод заплаты твоего шатра!

В поле

На гравии блестя слегка,мерцают дальние огни.Еще острей от ветеркатяжелый аромат стерни.Темны пространства пустырей,струится сырость от земли,шуршат крапива и кипрей,и псы разлаялись вдали.

Для мака время подошлодозреть, коробочки клоня,Твоей руке сейчас тепло:она касается меня.Движенья ветра так слабы,и вьются у моих висководни лишь пенные клубыпочти незримых мотыльков.

Твой стон и сладостен, и слаб,и мне сегодня стоит онне больше, чем любой из жабпод норость выбранный затон.Струится вглубь тяжелый сок,миг длится, жизнь уходит прочь.Под пальцами опять песок,уже к концу подходит ночь.

Углепогрузчики

Они сошли с асфальтовой дороги,направились к платформе прямиком.Бурты угля, как горные отроги,лежали, припорошены снежком.Они лопаты взяли, и умело,без лишней спешки, принялись за дело.

Присели, ощутив усталость в теле,забыв про холод и про темноту,и хлеб со смальцем деловито ели,подолгу крепкий чай держа во рту,на ребрах чуя — такова работа —бельишко, задубевшее от пота.

Когда иссякла ночь и уголь тоже,казалось им — кто знает, почему, —они грузили уголь, но, похоже,только уголь, но еще и тьму;легко ли он дается, час полночный,тяжелый час дороги сверхурочной?..

Зимний садовник

Помидоры последние сняты с кустов,догорели ботва и листва.Сад ухожен, и пуст, и к морозу готов,и шуршит под граблями дресва.Розы вкопаны в грунт, как обычно зимой,всё закончено, и потомуя сезонных рабочих отправил домой,чтобы с садом побыть одному.

Только вяло глядит из песка сельдерей,да по трубам шумят ручейки,и на грядках, за стеклами оранжерей,из земли прозябают ростки.Соки съежены в стеблях, кончается год,солнце медлит всходить поутру,и дрожащий на уксусном дереве плодморщит старческую кожуру.

С каждым днем всё жесточе, всё злей холода,и порою рукам тяжелоспозаранок садовничать, — лишь иногдадышит в стекла скупое тепло.Одинок я, набрякшие руки грубы,но стою, примирен до концас жизнью, ибо она не презрела судьбыклубня малого и деревца.

Будь прославлен, о город, цветущий для всехв дни, когда облетели давнодаже астры в саду; будь прославлен, орех,постучавшийся веткой в окно;снежноягодник — зрелая крепость ядра,стекленеющих ягод литье;будь прославлена, первых метелей пораи земное служенье мое.

Кровь еще горяча, — я не думал вовек,что она так чиста и жарка,что еще пощадят меня ветер и снег,как щажу я на ловле малька.Так, сегодня я — дым, отогревший в горстипробужденное семя и всход,слаб и мал, как они… Но не должен пройтимимо тех, кто еще расцветет.

Старик у реки