Осип Мандельштам - Стихи Страница 6

Он говорил: небес тревожна желтизна ! Уж над Ефратом ночь: бегите, иереи ! А старцы думали: не наша в том вина Се черно-желтый свет, се радость Иудеи !

Он с нами был, когда, на берегу ручья, Мы в драгоценный лен Субботу пеленали И семисвещником тяжелым освещали Ерусалима ночь и чад небытия. 1917

* * *

Когда на площадях и в тишине келейной Мы сходим медленно с ума, Холодного и чистого рейнвейна Предложит нам жестокая зима.

В серебряном ведре нам предлагает стужа Валгаллы белое вино, И светлый образ северного мужа Напоминает нам оно.

Но северные скальды грубы, Не знают радостей игры, И северным дружинам любы Янтарь, пожары и пиры.

Им только снится воздух юга Чужого неба волшебство, И все-таки упрямая подруга Откажется попробовать его. 1917

Кассандре

Я не искал в цветущие мгновенья Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз, Но в декабре торжественного бденья Воспоминанья мучат нас.

И в декабре семнадцатого года Всех потеряли мы, любя; Один ограблен волею народа, Другой ограбил сам себя...

Когда-нибудь в столице шалой На скифском празднике, на берегу Невы При звуках омерзительного бала Сорвут платок с прекрасной головы.

Но, если эта жизнь - необходимость бреда И корабельный лес - высокие дома, Я полюбил тебя, безрукая победа И зачумленная зима.

На площади с броневиками Я вижу человека - он Волков горящими пугает головнями: Свобода, равенство, закон.

Больная, тихая Кассандра, Я больше не могу - зачем Сияло солнце Александра, Сто лет тому назад сияло всем ? 1917

* * *

Du, Doppelganger !

du, bleicher Geselle!...

В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа. Нам пели Шуберта - родная колыбель! Шумела мельница, и в песнях урагана Смеялся музыки голубоглазый хмель!

Старинной песни мир - коричневый, зеленый, Но только вечно-молодой, Где соловьиных лип рокочущие кроны С безумной яростью качает царь лесной.

И сила страшная ночного возвращенья Та песня дикая, как черное вино: Это двойник - пустое привиденье Бесмысленно глядит в холодное окно ! 1918

* * *

Твое чудесное произношенье Горячий посвист хищных птиц; Скажу ль: живое впечатленье Каких-то шелковых зарниц.

"Что" - голова отяжелела. "Цо" - это я тебя зову! И далеко прошелестело: - Я тоже на земле живу.

Пусть говорят: любовь крылата, Смерть окрыленнее стократ. Еще душа борьбой объята, А нши губы к ней летят.

И столько воздуха и шелка И ветра в шопоте твоем, И, как слепые, ночью долгой Мы смесь бессолнечную пьем. 1918

* * *

Что поют часы-кузнечик, Лихорадка шелестит И шуршит сухая печка, Это красный шелк горит.

Что зубами мыши точат Жизни тоненькое дно, Это ласточка и дочка Отвязала мой челнок.

Что на крыше дождь бормочет, Это черный шелк горит, Но черемуха услышит И на дне морском: прости.

Потому что смерть невинна И ничем нельзя помочь, Что в горячке соловьиной Сердце теплое еще. 1918

* * *

На страшной высоте блуждающий огонь ! Но разве так звезда мерцает ? Прозрачная звезда, блуждающий огонь, Твой брат, Петрополь умирает!

На страшной высоте земные сны горят, Зеленая звезда летает. О, если ты звезда, - воды и неба брат, Твой брат, Петрополь умирает!

Чудовищный корабль на страшной высоте Несется, крылья расправляет ... Зеленая звезда, - в прекрасной нищете Твой брат, Петрополь умирает!

Прозрачная весна над черною Невой Сломалась, воск бессмертья тает... О, если ты звезда, - Петрополь, город твой, Твой брат, Петрополь умирает! 1918

* * *

Когда в теплой ночи замирает Лихорадочный форум Москвы И театров широкие зевы Возвращают толпу площадям,

Протекает по улицам пышным Оживленье ночных похорон; Льются мрачно-веселые толпы Из каких-то божественных недр.

Это солнце ночное хоронит Возбужденная играми чернь, Возвращаясь с полночного пира Под глухие удары копыт,

И как новый встает Геркуланум Спящий город в сияньи луны, И убогого рынка лачуги, И могучий дорический ствол! 1918

Сумерки свободы

Прославим, братья, сумерки свободы, Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды Опущен грузный лес тенет. Восходишь ты в глухие годы, О, солнце, судия, народ.

Прославим роковое бремя, Которое в слезах народный вождь берет. Прославим власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнет. В ком сердце есть - тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет.

Мы в легионы боевые Связали ласточек и вот Не видно солнца; вся стихия Щебечет, движется, живет; Сквозь сети - сумерки густые Не видно солнца, и земля плывет.

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля. Земля плывет. Мужайтесь, мужи. Как плугом океан деля, Мы будем помнить и в летейской стуже, Что десяти небес нам стоила земля. 1918

Tristia

Я изучил науку расставанья В простоволосых жалобах ночных. Жуют волы, и длится ожиданье Последний час вигилий городских, И чту обряд той петушиной ночи, Когда, подняв дорожной скорби груз, Глядели в даль заплаканные очи, И женский плач мешался с пеньем муз.

Кто может знать при слове "расставанье", Какая нам разлука предстоит, Что нам сулит петушье восклицанье, Когда огонь в акрополе горит, И на заре какой-то новой жизни, Когда в сенях лениво вол жует, Зачем петух, глашатай новой жизни, На городской стене крылами бьет?

И я люблю обыкновенье пряжи: Снует челнок, веретено жужжит. Смотри, навстречу, словно пух лебяжий, Уже босая Делия летит! О, нашей жизни скудная основа, Куда как беден радости язык! Все было встарь, все повторится снова, И сладок нам лишь узнаванья миг.

Да будет так: прозрачная фигурка На чистом блюде глиняном лежит, Как беличья распластанная шкурка, Склонясь над воском, девушка глядит. Не нам гадать о греческом Эребе, Для женщин воск, что для мужчины медь. Нам только в битвах выпадает жребий, А им дано гадая умереть. 1918

Черепаха

На каменных отрогах Пиэрии Водили музы первый хоровод, Чтобы, как пчелы, лирники слепые Нам подарили ионийский мед. И холодком повеяло высоким От выпукло-девического лба, Чтобы раскрылись правнукам далеким Архипелага нежные гроба.

Бежит весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожок, И молоточками куют цикады, Как в песенке поется, перстенек. Высокий дом построил плотник дюжий, На свадьбу всех передушили кур, И растянул сапожник неуклюжий На башмаки все пять воловьих шкур.

Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва беспалая ползет, Лежит себе на солнышке Эпира, Тихонько грея золотой живот. Ну, кто ее такую приласкает, Кто спящую ее перевернет ? Она во сне Терпандра ожидает, Сухих перстов предчуствуя налет.

Поит дубы холодная криница, Простоволосая шумит трава, На радость осам пахнет медуница. О, где же вы, святые острова, Где не едят надломленного хлеба, Где только мед, вино и молоко, Скрипучий труд не омрачает неба И колесо вращается легко ? 1919

* * *

В хрустальном омуте какая крутизна ! За нас сиенские предстательствуют горы, И сумасшедших скал колючие соборы Повисли в воздухе, где шерсть и тишина.

С висячей лестницы пророков и царей Спускается орган, Святого Духа крепость, Овчарок бодрый лай и добрая свирепость, Овчины пастухов и посохи судей.

Вот неподвижная земля, и вместе с ней Я христианства пью холодный горный воздух, Крутое "Верую" и псалмопевца роздых, Ключи и рубища апостольских церквей.

Какая линия могла бы передать Хрусталь высоких нот в эфире укрепленном, И с христианских гор в пространстве изумленном, Как Палестрины песнь, нисходит благодать. 1919

* * *

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. Медуницы и осы тяжелую розу сосут. Человек умирает. Песок остывает согретый, И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

Ах, тяжелые соты и нежные сети, Легче камень поднять, чем имя твое повторить ! У меня остается одна забота на свете: Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух. Время вспахано плугом, и роза землею была. В медленном водовороте тяжелые, нежные розы, Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела ! 1920

* * *

Вернись в смесительное лоно, Откуда, Лия, ты пришла, За то, что солнцу Илиона Ты желтый сумрак предпочла.

Иди, никто тебя не тронет, На грудь отца в глухую ночь Пускай главу свою уронит Кровосмесительница-дочь.

Но роковая перемена В тебе исполниться должна: Ты будешь Лия - не Елена ! Не потому наречена,

Что царский крови тяжелее Струиться в жилах, чем другой, Нет, ты полюбишь иудея, Исчезнешь в нем - и Бог с тобой. 1920

Феодосия

Окружена высокими холмами, Овечьим стадом ты с горы сбегаешь И розовыми, белыми камнями В сухом прозрачном воздухе сверкаешь. Качаются разбойничьи фелюги, Горят в порту турецких флагов маки, Тростинки мачт, хрусталь волны упругий И на канатах лодочки-гамаки.

На все лады, оплаканное всеми, С утра до ночи "яблочко" поется. Уносит ветер золотое семя, Оно пропало - больше не вернется. А в переулочках, чуть свечерело, Пиликают, согнувшись, музыканты, По двое и по трое, неумело, Невероятные свои варьянты.