Василий Немирович-Данченко - Стихотворения Страница 6

1916 г.

«Русские писатели об Армении», стр. 90–93

ЗНАМЯ

   Я уношу с собою вдаль   В край злобных джинов и Эблиса   Душистых роз моих печаль   И строгий траур кипариса.

   Кругом пески чужих пустынь,   Небес сверкающее пламя…   Где гор родных святая синь?   Где ты, моей дружины знамя?

   Как белый снег вершин чиста,   Его мне девушка вручила.   Животворящего креста   На нем божественная сила.

   Оно овеяно молитв   Восторгом, радостью, тоскою.   Его в громах кровавых битв   Держал я твердою рукою.

   За ним незримые, вослед,   Покинув тьму могильной сени,   Стремились вестники побед,   Бойцов разгневанные тени.

   Но час ударил роковой,   Я пал в бою, мечом сраженный,   И знамя выхватил другой,   И спас в борьбе ожесточенной.

   Очнулся я в тени чинар,   В багровом полыме заката.   Прохладою сменялся жар   Над желтой ризою Евфрата.   Синел восток. Ночная мгла   Как будто свиток дня свивала   И тенью сизого крыла   Его от света заслоняла.

   Там пенье труб… Там вражий стан…   Коней пронзительное ржанье…   И рать усталая армян,   Ее суровое молчание…

   Нас мало было. Враг силен…   Я ждал последнего удара.   И колыхался небосклон   Цветами алыми пожара.

   И ночь прошла. И знойный день…   Я поднят был как труп бездушный…   И вот теперь влачусь как тень,   Как раб безмолвный и послушный.

   Иду… Куда?.. Зачем?.. Молчу…   В пески пустынь? Спросить не смею!   Как вол, свистящему бичу   Я гну истерзанную шею.

   Но снятся мне издалека   Благоуханные долины.   Моя библейская река   И знамя белое дружины.

   Возврата нет! Не станет сил   Уйти дорогою безводной   В далекий край моих могил,   В нетленный край земли свободной.

   Воскреснет родина моя!   А я — боец ее плененный,   Любовь и ненависть тая,   Умру в пустыне отделенной.   Но в час последний надо мной   И в блеск и в зной ее палящий   Святого стяга золотой   Увижу крест животворящий.

   И я душой в родную даль   Уйду от джинов и Эблиса   Душистых роз моих печаль,   Под строгий траур кипариса.

1916 г.

«Русские писатели об Армении», стр. 93–95.

БРОДЯГА НА ОТДЫХѢ

Въ темномъ оврагѣ, у ивы зеленой,Змѣйкою ключъ выбѣгаетъ студеный.      Сѣрые камни, размытые имъ,      Всюду подернулись мохомъ сѣдымъ.Мелкія пташки отъ нивы далекойЧасто въ оврагъ прилетаютъ глубокій.      Звонкій ручей коростель полюбилъ,      Гнѣзда свои подъ ракитами свилъ.Въ выси небесныя, свѣтлыя, чистыя,Отройно раскинулись сосны смолистыя      И вѣтерокъ, набѣжавшій съ полей,      Тихо колеблетъ узоръ ихъ вѣтвей.Къ струйкамъ пѣвучимъ въ излучинѣ дальнойНизко склоняется путникъ печальный.      Каждому страннику любы они,      Свѣжей прохладою въ знойные дни.Видно усталъ онъ отъ трудной дороги, —Моетъ свои ослабѣвшія ноги;      Раны покрыли ихъ… кровь запеклась…      Сверху легла придорожная грязь.Сильное тѣло рубцами покрыто,Полголовы безобразно обрито,      Брошена сѣрая куртка назадъ,      Тутъ же разбитыя цѣпи лежатъ.

            Дикій питомецъ трущобы лѣсной, —      Волкъ, убѣгая отъ травли лихой,      Смѣло кидается въ эти струи,      Чтобъ освѣжать злыя раны свои      И, отлежавшись въ оврагѣ глухомъ,      Снова столкнуться съ суровымъ врагомъТакъ и сюда изъ неволи острожнойВырвался смѣло скиталецъ тревожный,      Вырвался разомъ, оковы разбилъ,      Муки свои на минуту забылъ.

            Тихи и свѣтлы надъ нимъ небеса.      Въ листвѣ еще не обсохла роса,      А уже въ чащѣ зеленыхъ вѣтвей      Голубь воркуетъ съ голубкой своей.      Дань съ благовонныхъ цвѣтовъ понесла      Къ дальнему лѣсу на улей пчела.Звонъ подымаютъ въ бурьянѣ стрекозы,Гнѣзда проснулись, качаются лозы…      Чу!.. коростель прозвенѣлъ и погасъ…      Майскаго утра плѣнителенъ часъ.

            Странникъ убогій, въ затишьѣ глухомъ,      Чутко, сторожко внимаетъ кругомъ.Тамъ, далеко, съ зеленѣющей нивыСлышатся пѣсни привольной отзывы.      Топотъ копыта вблизи прозвучалъ, —      Вздрогнулъ колодникъ встревоженный… всталъ…Грозно суровыя брови нависли,Бродятъ въ лицѣ его темныя мысли,      Словно самъ-другъ съ невеселой судьбой      Онъ на послѣдній готовится бой,Чтобы хоть разъ отомстить безъ боязниЛюдямъ за долгія, лютыя казни.

            «Ноченьку всю я безъ отдыха шелъ,      Все по лѣсамъ, по дремучіимъ, брелъ,      Все по густымъ, вѣковѣчнымъ лѣсамъ,Все по завѣтнымъ медвѣжьимъ тропамъ.Въ чащѣ звѣзды не видать ни единой;      Издали вой раздавался звѣриный,      Плачетъ волчица, сзывая волчатъ,      Крылья совы надо мной шелестятъ,      Иглы еловыя хлещутъ въ глаза.      Нѣтъ вамъ предѣла, родные лѣса!      Нѣтъ вамъ предѣла, налѣво, направо,      Все захватила нѣмая дубрава!      Въ царствѣ безмѣрномъ прохлады и мглы,      Что ни оглянешь, стволы, да стволы!      Только и въ этой глухой сторонѣ      Добрые люди все вороги мнѣ.      Выйду-ль въ поселокъ средь бѣлаго дня,      Яркое солнышко выдастъ меня.      Бѣглому доли нигдѣ не найти,      Всюду заказаны къ счастью пути.      Лишь изо всѣхъ неисходныхъ дорогъ      Не миновать мнѣ дорожки въ острогъ.      Или замерзнуть суровой зимой      Доля сулила въ трущобѣ лѣсной;      Руки и ноги отыметъ морозъ,      Ляжетъ колодникъ безъ жалобъ и слезъ;      Ляжетъ колодникъ и очи сомкнетъ,      Снѣгомъ мятелица трупъ занесетъ,      Вьюги начнутъ мертвеца отпѣвать,      Бѣлый сугробъ разметать, заметать.      Только такой же бродяга, весной,            Кости отыщетъ порой,            Брата помянетъ крестомъ,            Да и забудетъ потомъ!..»      Такъ невеселую долю свою,      Въ тихомъ оврагѣ, въ пустынномъ краю,      Бѣдный бродяга-бѣглецъ помянулъ      И подъ кустами, свернувшись, заснулъ…

            Спитъ онъ. А солнце все выше плыветъ      Поле и нивы зеленыя жжетъ,      И, наливаясь, желтѣетъ зерно,      Пахарю зрѣетъ на радость оно.      Спитъ онъ… а въ чащѣ зеленыхъ вѣтвей      Голубь воркуетъ съ голубкой своей,      Пчелы у цвѣтиковъ алыхъ снуютъ,      Малыя пташки надъ ивой поютъ,      И безконечную сказку журча,      Льются холодныя струйки ключа.Міръ, переполненный свѣтомъ и зноемъ,Дышетъ надъ странникомъ вѣчнымъ покоемъ.      Только бродягу полуденный сонъ      Мучитъ — и стонетъ, раскинувшись онъ.Дикія грезы въ лицѣ его бродятъ,Руки и ноги усталыя сводятъ,      Мысли его не даютъ отдохнуть,      Давятъ ему наболѣвшую грудь.

            Чудится бѣдному: городъ большой,      Площадь залита народной толпой,      У эшафота колодникъ стоитъ,      Кнутъ подымается вверхъ и свиститъ;      Тѣло, облитое кровью, палачъ      Бѣшено хлещетъ… разносится плачъ.      Стонетъ бродяга… Тяжелъ его сонъ,      Бредитъ, томится и мучится онъ,      И въ исковерканныхъ болью чертахъ      Свѣтится дикій, болѣзненный страхъ.Спитъ онъ… а міръ, переполненный зноемъ,Дышетъ надъ странникомъ чуднымъ покоемъ…

[2]