Михаил Кузмин - Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники Страница 6

Уже бегут бурливо и хлестко

И алые, алые подснежники

Расцветают на всех перекрестках.

Любуйтесь, хотите ли, не хотите ли!

Принимайте, ждали или не ждали!

Ничего, что небесные распорядители

С календарной весной опоздали.

631

Не знаю: душа ли, тело ли

Вселилось сквозь радостные лица

Людей, которые сделали

То, что могло только сниться.

Другое ли окно прорубили, двери ли

Распахнули в неожидаемую свободу

Но стоят в изумлении, кто верили и не верили

Пробудившемуся народу.

Твердою и легкою походкою

Проходят освободители,

Словно в озеро ходкою лодкою

Вышли из затонной обители.

Не удивляйтесь, что скромно сияние

В глазах таких родных и ежедневных,

Ведь почти стыдливое в своем величии

благодеяние

Всегда детски просто и детски безгневно.

Словно великая река, что, не злясь,

не опрометчиво

Подымается до крутого склона,

А ласково, свободно и доверчиво

Колышет полноводное лоно.

632

Слоями розовыми облака опадали.

Вечер стих, но птицы еще не пели.

Золотой купол был апостольски полон,

и не проснувшееся с горы было видно море.

Зеленоватые сырые дали

ждали

загорной свирели,

и непроросшие еще гребни волн

к утру не вызывал звук.

Вдруг

легкий и теплый, словно дыханье, голос

(из долины, с неба?) пропел:

- Милый путник, слушай.

К премудрости открой уши.

Закрыты запада двери:

я, ты и Бог - трое.

Четвертого нет.

Безгласны спящие звери.

Но Божий сияет свет.

Посвященным - откровенье.

Просто стой.

Кругами небесных тел

восхожденье

к полноте неоскудно простой.

Слушай мой голос,

говорю я, Радужных Врат дева,

Праматерь мира, первозданная Ева.

Я колышу налитый мною колос,

я алею в спелой малине

и золотею в опереньи фазана,

трепещу на магнитной игле,

плачу в сосновой смоле,

в молоке разломанного стебля,

с птицей летаю,

с рыбой ныряю,

с ветром рыдаю,

мерцаю звездой.

Через меня в пустоте возникает эхо

и в пустыне обманчивые здания.

Я извожу искры из кошачьего меха

и филину наплакала ночные рыдания.

Теку, неподвижная,

лежу, текучая,

золотая и темная,

раздробленная и целая,

родная и непонятная

слепая пророчица,

косное желание.

Ростки мироздания

я вывожу траву из подземной гнили,

я, подымая прямо деревья

на косогорах и уклонах растут они прямо,

я воздвигаю храмы.

Мною головы людей смотрят в небо

и поднимают вспученные мужские органы

(прямо, крепко, вверх)

для той же цели.

Слушай, слушай!

Зови меня Ева,

Еннойя,

Душа мира,

София.

Я в тебе,

и ты во мне.

Я, ты и Бог - трое,

четвертого нет.

Тихим воркованьем наполнились уши.

Посветлели последние тени;

голос пел все нежнее, все глуше,

по долинным опускаясь ступен.

Как проснувший

поднял я голову

и увидел круглое,

как диск, солнце.

29 ноября 1917

633

Ольге Афанасьевне Судейкиной

11 июля 1918

Пускай нас связывал изд_а_вна

Веселый и печальный рок,

Но для меня цветете равно

Вы каждый час и каждый срок.

Люблю былое безрассудство

И алых розанов узор,

Влюбленность милую в искусство

И комедийный, нежный вздор.

На сельском лежа на диване,

Вы опускали ножку вниз

И в нежно-желтом сарафане

Сбирали осенью анис.

Весенним пленены томленьем

На рубеже безумных дней,

Вы пели с пламенным волненьем

Элизий сладостных теней.

Вы, коломбинная Психея,

Сплетаете воздушно дни,

И, страстный странник, я, старея,

Плетусь на прежние огни.

Двух муз беспечная подруга,

Храня волшебство легких чар,

От старого примите друга

Последней музы скромный дар.

1918

635

634-637. ПЛЕН

1

АНГЕЛ БЛАГОВЕСТВУЮЩИЙ

Прежде

Мление сладкое,

Лихорадка барабанной дроби,

Зрачок расширенный,

Залетавшегося аэроплана дыханье,

Когда вихревые складки

В радужной одежде

Вращались перед изумленным оком

(Белоризцы при Иисусовом гробе

Вещают: "Кого ищете?"

А мироносицы в радостном страхе обе

Стоят уже не нищие).

И в розово-огненном ветре

Еле

Видны, как в нежном кровь теле,

Крылья летящей победы.

Лука, брошенная отрочьим боком,

Неведомого еще Ганимеда

И орла,

Похитителя и похищаемого вместе

(Тепло разливается молочно по жилам немой

невесте),

И не голос,

Тончайшей златопыли эфир,

Равный стенобитным силам,

Протрепещет в сердце: вперед!

"Зри мир!

Черед

Близится

С якоря

Взвиться

Летучим воображения кораблям.

Сев

Пахаря,

Взлетев,

Дождится

Нездешним полям".

Иезекиилево колесо

Его лицо!

Иезекиилево колесо

Благовестив!

Вращаясь, все соединяет

И лица все напоминает,

Хотя и видится оно,

Всегда одно.

Тут и родные, милые черты,

Что носишь ты,

И беглый взгляд едущей в Царское дамы,

И лик Антиноя,

И другое,

Что, быть может, глядит из Эрмитажной рамы,

Все, где спит

Тайны шелест,

Где прелесть

Таинственного, милого искусства

Жива...

Крутится искряной розой Адонисова бока,

Высокого вестник рока,

Расплавленного вестник чувства,

Гавриил.

Твои свиданья, вдохновенье,

Златисты и легки они,

Но благовестное виденье

Прилежные исполнит дни.

Рукою радостной завеса

Отдернута с твоей души...

Психея, мотылек без веса,

В звенящей слушает тиши.

Боже, двух жизней мало,

Чтобы все исполнить.

Двух, трех, четырех.

Какую вспахать пашню,

Какую собрать жатву.

Но это радостно, а не страшно...

Только бы положить начало,

Только бы Бог сберег!

Бац!

По морде смазали грязной тряпкой,

Отняли хлеб, свет, тепло, мясо,

Молоко, мыло, бумагу, книги,

Одежду, сапоги, одеяло, масло,

Керосин, свечи, соль, сахар,

Табак, спички, кашу,

Все,

И сказали:

"Живи и будь свободен!"

Бац!

Заперли в клетку, в казармы,

В богадельню, в сумасшедший дом,

Тоску и ненависть посеяв...

Не твой ли идеал осуществляется, Аракчеев?

"Живи и будь свободен!"

Бац!

Плитой придавили грудь,

Самый воздух сделался другим,

Чем бывало,

Чем в хорошие дни...

Когда мир рвотой томим,

Во рту, в голове перегарная муть,

Тусклы фонарей огни,

С неба, с земли грязь,

И мразь,

Слякоть,

Хочется бить кого-то и плакать,

Тогда может присниться такое правленье,

Но разве возможно оно

В чуть сносный день,

При малейшем солнце,

При легчайшем ветерке с моря,

Несущем весну?

Затоптанные

Даже не сапогами,

Не лаптями,

А краденными с чужой ноги ботинками,

Живем свободные,

Дрожим у нетопленной печи

(Вдохновенье).

Ходим впотьмах к таким же дрожащим друзьям.

Их так мало,

Едим отбросы, жадно косясь на чужой кусок.

Туп ум,

Не слышит уже ударов.

Нет ни битв, ни пожаров.

Подлые выстрелы,

Серая ненависть,

Тяжкая жизнь подпольная

Червей нерожденных.

Разве и вправду

Навоз мы,

Кк говорит навозная куча

(Даже выдохшаяся, простывшая),

Нас завалившая?

Нет.

Задавленные, испуганные,

Растерянные, может быть, подлые,

Но мы - люди,

И потому это - только сон

(Боже, двухлетний сон)

Потому не навек

Отлетел от меня

Ангел благовествующий.

Жду его,

Думая о чуде.

Я человек,

И в каждом солнце:

Великопостно русском,

Мартовской розою кроющем

Купола и купеческие д_о_мы,

Итальянском рукодельном солнце,

Разделяющем, кк Челлини,

Ветку от ветки,

Жилку от жилки,

Парижском, грязном, заплаканном солнце,

Ванильном солнце Александрии,

Среди лиловых туманов

И песков марева

Антично маячащем,

В ветренном, ветренном

Солнце Нью-Йорка,

Будто глядит на постройки,

На рабочих

Молодая мильярдерша хозяйка,

В зимнем Онегинском солнце,

Что косо било

В стекла "Альбера",

И острое жало

Вина и любви

Ломалось в луче

(Помните?)

И в том небывалом,

Немного в Чикаго сделанном,

Что гуляет на твоих страницах,

В высоких дамских сапожках,

То по литовским полям,

То по американским улицам,

То по утренним, подозрительным комнатам,

То по серым китайским глазам,

Капризном, земном,

Лукавом, иногда вверх ногами

(И рейнвейн не прольется?)

Солнце,

Я вижу,

Что вернется

Крылатый блеск,

И голос, и трепет,

И снова трех жизней окажется мало,