Владимир Марков - Кенозёры Страница 6

Василий Михайлович прикурил сигаретку и крякнул: «Да что тут рассказывать-то, лечимся тем, что Бог послал. При простуде нет ничего лучше баньки да стопки после парной. Это для мужика. А баба чаю с малиной напьётся, и вся хворь — вон!

Чтоб не соврать, так и быть, поведаю один секрет: как лечить экзему. Никому про то не рассказывал, потому как сам такой заразой не страдал и, понятно, сам от неё не лечился. Было это уже после войны, в Вильнюсе я служил. Солдатик старослужащий один страшно мучился. Изъела его всего экзема, видно, в окопах подцепил, на фронте. Прослышал об этом наш старшина, родом он был с Кубани. Я-то с ним ещё вместе воевал. Позвал старшина того мученика в каптёрку (при мне дело-то было) и говорит ему, мол, помажь, дорогуша, свои болячки любовной „отработкой“, и всё пройдёт. Мы с солдатом в толк не можем взять, что это такое: любовная „отработка“. А старшина смеётся и поясняет: с бабой переспишь, и „отработка“, что у неё на интимном месте останется, будет лекарством против экземы. А намазываться-то надо не единожды, а несколько дней подряд.

Прошёл, наверное, месяц. Старшина наш по болезни был уволен из армии, уезжал на свою Кубань. Провожал я его до поезда. И вдруг, откуда ни возьмись, нарисовывается тот солдат, страдалец наш. Суёт старшине бутылку спирту: в дорогу, мол. И спасибо! Лечение идёт успешно и даже очень приятно. Нашёл солдатик в Вильнюсе бабёнку, в благодарность даже жениться на ней готов. В общем, чтоб не соврать, хорошо стало человеку со всех сторон: выздоравливает и в любви каждую ночь купается. Так-то, повезло мужичку!»

Наша компания дружно обсудила такой необычный способ лечения. «Очевидное — невероятное, — сказал Серёга, — чего только на свете не бывает!» Пора было расходиться по домам.

Часовня в д. Вершино.

МАКАР, ДА ЕГОР, ДА МИШКА-ВОР

Произошла эта история в те времена, когда ещё колхозные поля овсами засевались и медведи по ним гуляли, как по своим вотчинам. Сейчас хозяина тайги не встретишь вблизи деревень. В глухих лесах, далеко от жилья человеческого он обитает. Овсы-то давно крестьяне перестали сеять.

А в былые времена овёс был одной из главных выращиваемых культур на Кенозерье, ведь в каждой деревне имелось по табуну лошадей, а их, трудяг, следовало кормить не только сеном.

За убиение будет премия

В тот год лохматый разбойник появился на овсах в середине лета. Ещё нечего было и взять, а он уже по-хозяйски топтал тропы в молодой зелени овсяников. Председатель колхоза забеспокоился: если так будет продолжаться, урожая не жди. А перед райкомом отдуваться не мише-разбойнику, а ему — Ивану Ивановичу, голове колхоза. А посему был спешно издан приказ: за убиение медведя назначалась премия — радиоприёмник «Родина» с комплектом новых батарей.

Смельчаки поиграть в кошки-мышки с Михайлом Иванычем нашлись не сразу. Профессиональных охотников в деревне не было, а дилетанты даже и за радиоприёмник рисковать свой жизнью не желали. И вот однажды вечером к председателю в контору нагрянули два соседа — Егор да Макар, оба под хмельком: «Согласны, Иваныч, рыскнуть головой за колхозное добро! Только ты уж нам отгулы дай, будем по ночам ворога караулить!»

Мужички враз построили лабаз

Получив добро от председателя, мужички на второй день с утра отправились на овсяники. Там, побродив по мишкиным тропинкам, они выбрали две молодых мянды, что стояли на краю поля, и соорудили между их корявых сучьев лабаз. Получился он всем хорош: был незаметен на фоне леса, сидеть и лежать на нём было удобно, вот только для двоих — тесновато.

Уговорились, что один из охотников будет дежурить наверху, другой внизу — между мяндами. При приближении зверя первым должен стрелять верховой, а уж второй выстрел на добивание — за нижним стрелком. Ружья у мужичков были 12-го калибра (то, что надо). Это прибавляло охотникам храбрости. Огорчало одно, что двустволочкой они нигде разжиться не смогли.

Шесть ночей не смыкая очей

Пять бессонных напрасных ночей провели Егор и Макар на лабазе. И медведь каждую ночь шуровал по полю, но и близко не подходил к засадчикам, будто чуял их. А ночи становились всё холоднее. Одежонка на охотниках была самая что ни на есть обычная — фуфаечки. К шестой ночи председатель пожалел защитников колхозного добра и самолично со склада выдал им по новенькому овчинному тулупчику, предупредив, что после окончания охоты на медведя (независимо от успеха) их придётся вернуть на склад.

Шестая ночь выдалась холоднее и темнее прежних пяти. Небо обволокло чёрными тучами, задувал шибко сиверко, и охотников огорчало, что дул он от их убежища в сторону поля. Но, может быть, такое направление ветра и сыграло злую шутку с лохматым разбойником: он пошёл прямо на лабаз, возможно, его привлёк запах овчинных тулупов, возможно, по какой-то причине утратил свою природную бдительность.

Выстрел в упор, а где же Егор?

В ту ночь Егор дежурил наверху, а Макар сидел на старом чураке, плотно завернувшись в тулуп, готовый в любой момент точным выстрелом встретить лесного разбойника. Ружьё у него стояло между колен. Он зорко вглядывался в ночное поле, глаза, привыкшие к темноте, хорошо видели, как колышутся под ветром овсяные колосья, будто волны пробегают по ним. И вдруг до его ушей донеслись непонятные звуки: будто в печке дрова потрескивают. Привстав, Макар чуть не сел снова: метрах в двадцати по направлению к лабазу, переваливаясь с боку на бок, ковылял ночной гость. Он шёл прямо навстречу своей погибели. Макар, прижавшись спиной к мянде, взял на прицел зверя. Мужик он был выдержанный и не из трусов. Поэтому стал дожидаться выстрела своего напарника, но тот почему-то не стрелял. Медведь подошёл уже совсем близко; почуяв что-то неладное, он внезапно поднялся на задние лапы и рявкнул. Макар нажал на спусковой крючок — грохнул выстрел, и охотника на какое-то мгновение ослепило…

Страшный удар получил Макар

И сразу же на него рухнуло мохнатое чудовище, крепко придавив к холодной и жёсткой земле. От страшного удара Макар чуть не потерял сознание. Можно было притвориться мёртвым (как в рассказе у Льва Толстого), но наш герой не хотел быть заживо съеденным зверем, который наверняка был ранен. Ведь выстрел-то был сделан почти в упор.

Макар начал сопротивляться. Но зверюга, сидевшая на спине, как клещами, обхватила всеми четырьмя конечностями его тело и уже мохнатой костлявой лапой подбиралась к горлу. В эту минуту Макар подумал о своём напарнике: струхнул, видно, Егор, описался там, на верхотуре, друга бросил на растерзание зверя. Не пожалел, гад, что пятеро сирот без батьки останутся. Ну ладно, стервец, отольются тебе слёзоньки моих детушек…

Ах, Егор, Егор, какой позор!

Макар стал кататься по земле, пытаясь отцепиться от зверюги, но та как будто приклеилась к нему. И тут словно молния сверкнула у него в мозгу: да ведь на нём не медведь сидит, а какая-то другая животина, ведь косолапый сразу бы его размазал, как дерьмо, по земле. «Егор, по-мо-о-ги!» — завопил Макар. И в тот же миг освободился от своего наездника. При свете вышедшей из-за туч луны рядом с собой он увидел своего друга Егора, из глаз которого текли неподдельные слёзы: «Прости, Макарушка, что проспал я зверя, да ещё тебя из-за этого проклятого тулупа принял за косолапого. Счастье ещё, что не зарезал я тебя. Когда сверху летел, ножик из голенища вывалился…» «Да и ты, дурак, в рубашке родился, — ответствовал Макар, — вон финка-то моя в мянду воткнута, а была бы она в ножне? Представляешь, чем бы езда твоя на мне закончилась?»

Конец службе, но не дружбе

Растянулись мужики на своих тулупах, пачку «Звёздочки» достали — в первый раз на лабазе закурили. «Видно, кончилась наша ночная служба», — сказал с сожалением Егор. «Кончилась, — в тон ему ответил Макар, — полезай-ка за топором, сейчас почаёвничаем из термоса и будем свежевать косолапого, уж почти рассветало». «Какого косолапого?» — удивился Егор. «Того самого, за которого нам с тобой радио обещано, — разъяснил напарник, — жаль только, что приёмник-то один на двоих. Придётся по переменке слушать, месяц — у тебя, а месяц — у меня. Согласен?» «Согласен!» — прозвучал ответ.

В десяти метрах от лабаза, в овсах, растянувшись, как в сладком сне, лежал убитый медведь. Не зря Макар числился самым лучшим стрелком на деревне, хотя и не был профессионалом-охотником.

МАМАНКО

Жили на Кенозерье три брата: Иван, Победа и Маманко. Первые два были обычные мужики, а третий — чудак. От чудачеств его часто страдали и близкие, и чужие люди. В двадцатые годы, когда начались гонения на духовенство, Маманко был первым в рядах местных безбожников. Было ему в ту пору уже за пятьдесят. Но хулиганил он — молодым не угнаться.