Александр Блок - Поэмы 1907-1921 годов Страница 6

С людьми его еще тогда

Улыбка юности роднила,

Еще в те ранние года

Играть легко и можно было…

Он тьмы своей не ведал сам…

Он в доме запросто обедал

И часто всех по вечерам

Живой и пламенной беседой

Пленял. (Хоть он юристом был,

Но поэтическим примером

Не брезговал: Констан дружил

В нем с Пушкиным, и Штейн — с Флобером)

Свобода, право, идеал —.

Всё было для него не шуткой,

Ему лишь было втайне жутко:

Он, утверждая, отрицал

И утверждал он, отрицая.

(Всё б—в крайностях бродить уму,

А середина золотая

Всё не давалася ему!)

Он ненавистное — любовью

Искал порою окружить,

Как будто труп хотел налить

Живой, играющею кровью…

«Талант» — твердили все вокруг,—

Но, не гордясь (не уступая),

Он странно омрачался вдруг…

Душа больная, но младая,

Страшась себя (она права),

Искала утешенья: чужды

Ей становились все слова…

(О, пыль словесная! Что нужды

В тебе? — Утешишь ты едва ль,

Едва ли разрешишь ты муки!) —

И на покорную рояль

Властительно ложились руки,

Срывая звуки, как цветы,

Безумно, дерзостно и смело,

Как женских тряпок лоскуты

С готового отдаться тела…

Прядь упадала на чело…

Он сотрясался в тайной дрожи…

(Всё, всё — как в час, когда на ложе

Двоих желание сплело…)

И там — за бурей музыкальной —

Вдруг возникал (как и тогда)

Какой-то образ — грустный, дальный,

Непостижимый никогда…

И крылья белые в лазури,

И неземная тишина…

Но эта тихая струна

Тонула в музыкальной буре…

Что ж стало? — Всё, что быть должно

Рукопожатья, разговоры,

Потупленные долу взоры…

Грядущее отделено

Едва приметною чертою

От настоящего… Он стал

Своим в семье. Он красотою

Меньшую дочь очаровал.

И царство (царством не владея)

Он обещал ей. И ему

Она поверила, бледнея…

И дом ее родной в тюрьму

Он превратил (хотя нимало

С тюрьмой не сходствовал сей дом…

Но чуждо, пусто, дико стало

Всё, прежде милое, кругом —

Под этим странным обаяньем

Сулящих новое речей,

Под этим демонским мерцаньем

Сверлящих пламенем очей…

Он — жизнь, он — счастье, он — стихия,

Она нашла героя в нем,—

И вся семья, и все родные

Претят, мешают ей во всем,

И всё ее волненье множит…

Она не ведает сама,

Что уж кокетничать не может

Она — почти сошла с ума…

А он? —

Он медлит; сам не знает,

Зачем он медлит, для чего?

И ведь нимало не прельщает

Армейский демонизм его…

Нет, мой герой довольно тонок

И прозорлив, чтобы не знать,

Как бедный мучится ребенок,

Что счастие ребенку дать —

Теперь — в его единой власти.

Нет, нет… но замерли в груди

Доселе пламенные страсти,

И кто-то шепчет: погоди…

То — ум холодный, ум жестокий

Вступил в нежданные права…

То — муку жизни одинокой

Предугадала голова…

«Нет, он не любит, он играет,—

Твердит она, судьбу кляня,—

За что терзает и пугает

Он беззащитную меня…

Он объясненья не торопит,

Как будто сам чего-то ждет…»

(Смотри: так хищник силы копит:

Сейчас — больным крылом взмахнет,

На луг опустится бесшумно

И будет пить живую кровь

Уже от ужаса — безумной,

Дрожащей жертвы…) — Вот — любовь

Того вампирственного века,

Который превратил в калек

Достойных званья человека!

Будь трижды проклят, жалкий век!

Другой жених на этом месте

Давно отряс бы прах от ног,

Но мой герой был слишком честен

И обмануть ее не мог:

Он не гордился нравом странным,

И было знать ему дано,

Что демоном и Дон-Жуаном

В тот век вести себя — смешно…

Он много знал — себе на горе,

Слывя недаром «чудаком»

В том дружном человечьем хоре,

Который часто мы зовем

(Промеж себя) — бараньим стадом…

Но — «глас народа — божий глас»,

и это чаще помнить надо,

Хотя бы, например, сейчас:

Когда б он был глупей немного

(Его ль, однако, в том вина?),—

Быть может, лучшую дорогу

Себе избрать могла она,

И, может быть, с такою нежной

Дворянской девушкой связав

Свой рок холодный и мятежный,—

Герой мой был совсем не прав…

Но всё пошло неотвратимо

Своим путем. Уж лист, шурша,

Крутился. И неудержимо

У дома старилась душа.

Переговоры о Балканах

Уж дипломаты повели,

Войска пришли и спать легли,

Нева закуталась в туманах,

И штатские пошли дела,

И штатские пошли вопросы:

Аресты, обыски, доносы

И покушенья — без числа…

И книжной крысой настоящей

Мой Байрон стал средь этой мглы;

Он диссертацией блестящей

Стяжал отменные хвалы

И принял кафедру в Варшаве…

Готовясь лекции читать,

Запутанный в гражданском праве,

С душой, начавшей уставать,—

Он скромно предложил ей руку,

Связал ее с своей судьбой

И в даль увез ее с собой,

Уже питая в сердце скуку,—

Чтобы жена с ним до звезды

Делила книжные труды…

Прошло два года. Грянул взрыв

С Екатеринина канала,

Россию облаком покрыв.

Все издалёка предвещало,

Что час свершится роковой,

Что выпадет такая карта…

И этот века час дневной —

Последний — назван первым марта.

В семье — печаль. Упразднена

Как будто часть ее большая:

Всех веселила дочь меньшая,

Но из семьи ушла она,

А жить — и путано, и трудно:

То — над Россией дым стоит…

Отец, седея, в дым глядит…

Тоска! От дочки вести скудны…

Вдруг — возвращается она…

Что с ней? Как стан прозрачный тонок!

Худа, измучена, бледна…

И на руках лежит ребенок.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Вступление

I

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл;

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна;

Под умный говор сказки чудной

Уснуть красавице не трудно,—

И затуманилась она,

Заспав надежды, думы, страсти…

Но и под игом темных чар

Ланиты красил ей загар:

И у волшебника во власти

Она казалась полной сил,

Которые рукой железной

Зажаты в узел бесполезный…

Колдун одной рукой кадил,

И струйкой синей и кудрявой

Курился росный ладан… Но —

Он клал другой рукой костлявой

Живые души под сукно.

II

В те незапамятные годы

Был Петербург еще грозней,

Хоть не тяжеле, не серей

Под крепостью катила воды

Необозримая Нева…

Штык светил, плакали куранты,

И те же барыни и франты

Летели здесь на острова,

И так же конь чуть слышным смехом

Коню навстречу отвечал,

И черный ус, мешаясь с мехом,

Глаза и губы щекотал…

Я помню, так и я, бывало,

Летал с тобой, забыв весь свет,

Но… право, проку в этом нет,

Мой друг, и счастья в этом мало…

III

Востока страшная заря

В те годы чуть еще алела…

Чернь петербургская глазела

Подобострастно на царя…

Народ толпился в самом деле,

В медалях кучер у дверей

Тяжелых горячил коней,

Городовые на панели

Сгоняли публику… «Ура»

Заводит кто-то голосистый,

И царь — огромный, водянистый —

С семейством едет со двора…

Весна, но солнце светит глупо,

До Пасхи — целых семь недель,

А с крыш холодная капель

Уже за воротник мой тупо

Сползает, спину холодя…

Куда ни повернись, всё ветер…

«Как тошно жить на белом свете»,—

Бормочешь, лужу обходя,

Собака под ноги суется,

Калоши сыщика блестят,

Вонь кислая с дворов несется,

И «князь» орет: «Халат, халат!»

И встретившись лицом с прохожим,

Ему бы в рожу наплевал,

Когда б желания того же

В его глазах не прочитал…

IV

Но перед майскими ночами

Весь город погружался в сон,

И расширялся небосклон;

Огромный месяц за плечами

Таинственно румянил лик

Перед зарей необозримой…

О, город мой неуловимый,

Зачем над бездной ты возник?..