Алексей Апухтин - Избранные стихотворения Страница 6

      С насмешкою глядит.

На родине моей для женщины печально

      Проходят лучшие  года;

Весь век живет она рабынею опальной

      Под гнетом тяжкого труда;

Богата - ну так будь ты куклою пустою,

      Бедна - мученьям нет конца...

И рано старятся под жизнью трудовою

      Черты прелестного лица.

На родине моей не слышно громких песен,

      Ликующих стихов;

Как древний Вавилон, наш край угрюм и тесен

      Для звуков пламенных певцов.

С погостов да из хат несется песня наша,

      Нуждою сложена,

И льется через край наполненная чаша,

      Тоскою жгучею полна.

На родине моей невесело живется

      С нуждой и горем пополам;

Умрем - и ничего от нас не остается

      На пользу будущим векам.

Всю жизнь одни мечты о счастии, о воле

      Среди тупых забот...

И бедны те мечты, как бедно наше поле,

      Как беден наш народ.

2                                              

Огонек в полусгнившей избенке

Посреди потемневших полей,

Да плетень полусгнивший в сторонке,

Да визгливые стоны грачей,-

Что вы мне так нежданно предстали

В этот час одинокий ночной,

Что вы сердце привычное сжали

Безысходною старой тоской?

Еле дышат усталые кони,

Жмет колеса сыпучий песок,

Словно жду я какой-то погони,

Словно путь мой тяжел и далек!

Огонек в полусгнившей избенке,

Ты мне кажешься плачем больным

По родимой моей по сторонке,

По бездольным по братьям моим.

И зачем я так жадно тоскую,

И зачем мне дорога тяжка?

Видно, въелася в землю родную

Ты, родная кручина-тоска!

Тобой вспахана наша землица,

Тобой строены хата и дом,

Тебя с рожью усталая жница

Подрезает тяжелым серпом;

Ты гнетешь богатырскую силу,

Ты всю жизнь на дороге сидишь

Вместе с заступом роешь могилу,

Из могилы упреком глядишь.

С молоком ты играешь в ребенке

С поцелуем ты к юноше льнешь...

Огонек в полусгнившей избенке,

Старых ран не буди, не тревожь!

        3

За огоньком другой, и третий,

И потянулись избы в ряд...

Собаки воют, плачут дети,

Лучины дымные горят.

Ну, трогай шибче! За рекою

Мне церковь старая видна.

Крестов и насыпей толпою

Она кругом обложена.

.............................

.............................

4, 5, 6

.............................

.............................

7

Отчего в одиноком мечтаньи,

В шуме дня и в ночной тишине,

Ты, погибшее рано созданье,

Стало часто являться ко мне?

Вот как дело печальное было:

Вздумал свадьбу состроить сосед,

Целый день накануне варила

Кухня яства на званый обед.

Ровно в полдень сошлись, повенчали,

И невеста была весела.

Только тетки тайком замечали,

Что бледна она что-то была.

Гости все налицо, разодеты.

Время. Свадебный стынет обед...

Да невеста запряталась где-то.

Ищут, кличут,- нигде ее нет.

Вдруг мальчишка-садовник вбегает,

Босоногий, с лопатой в руке,

И, от страха дрожа, объявляет,

Что "утопла невеста в реке".-

Суматоха... Кричат во всю глотку:

"Люди, девушки, в реку, спасать!"

Кто про невод кричит, кто про лодку

И не знают, с чего им начать.

Через час наконец отыскали,

Принесли, положили на стол.

Тут записка нашлась, и в печали

Безысходной хозяин прочел:

"Вот, papa и maman, на прощанье

Вам последнее слово мое:

Я исполнила ваше желанье,

Так исполню ж теперь и свое!"

Изумлялися все чрезвычайно

И причину сыскать не могли.

И доныне та страшная тайна

Спит безмолвная в недрах земли.

Погрустили родные прилично,

И утешился скоро жених,

И, к людскому страданью привычный,

Позабыл бы давно я о них.

Но зачем же в безмолвном мечтанья,

В шуме дня и в ночной тишине,

Ты, погибшее рано созданье,

Так упорно являешься мне?

Ты лежишь на столе как живая...

На лице изумленье и страх,

И улыбка скривилась немая

На твоих побелевших губах.

И сплетаются травы речные

В волосах и в венчальном венке,

И чернеют следы роковые

На холодной, на бледной руке...

        1864

Измученный тревогою дневною,

Я лег в постель без памяти и сил,

И голос твой, носяся надо мною,

Насмешливо и резко говорил:

"Что ты глядишь так пасмурно, так мрачно?

Ты, говорят, влюблен в меня, поэт?

К моей душе, спокойной и прозрачной,

И доступа твоим мечтаньям нет.

Как чужды мне твои пустые бредни!

И что же в том, что любишь ты меня?

Не первый ты, не будешь и последний

Гореть и тлеть от этого огня!

Ты говоришь, что в шумном вихре света

Меня ты ищешь, дышишь  только мной...

И от других давно, я слышу это,

Окружена влюбленною толпой.

Я поняла души твоей мученье,

Но от тебя, поэт, не утаю:

Не жалость, нет, а только изумленье

Да тайный смех волнуют грудь мою!"

Проснулся я.- Враждебная, немая

Вокруг меня царила тишина,

И фонари мне слали, догорая,

Свой тусклый свет из дальнего окна.

Бессильною поникнув головою,

Едва дыша, я снова засыпал,

И голос твой, носяся надо мною,

Приветливо и ласково звучал:

"Люби меня, люби! Какое дело,

Когда любовь в душе заговорит,

И до того, что в прошлом наболело,

И до того, что в будущем грозит?

Моя душа уж свыклася с твоею,

Я не люблю, но мысль отрадна мне,

Что сердце есть, которым я владею,

В котором я господствую вполне.

Коснется ли меня тупая злоба,

Подкрадется ль нежданная тоска,

Я буду знать, что, верная до гроба,

Меня поддержит крепкая рука!

О, не вверяйся детскому обману,

Себя надеждой жалкой не губи:

Любить тебя я не хочу, не стану,

Но ты, поэт, люби меня, люби!"

Проснулся я.- Уж день сырой и мглистый

Глядел в окно. Твой голос вдруг затих,

Но долго он без слов, протяжный, чистый,

Как арфы звук, звенел в ушах моих.

Начало 1860-х годов

Я ждал тебя... Часы ползли уныло,

Как старые, докучные враги...

Всю ночь меня будил твой голос милый

      И  чьи-то слышались шаги...

Я ждал тебя... Прозрачен, свеж и светел,

Осенний день повеял над землей...

В немой тоске я день прекрасный встретил

      Одною жгучею слезой...

Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,

Чтоб быть с тобой,- я каждый  миг ловлю,

Что я люблю, люблю  тебя безумно...

      Как жизнь, как счастие люблю!..

        1867

Мне снился сон (то был ужасный сон!)...

Что я стою пред статуей твоею,

Как некогда стоял Пигмалион,

В тоске моля воскреснуть Галатею.

Высокое, спокойное чело

Античною сияло красотою,

Глаза смотрели кротко и светло,

И все черты дышали добротою...

Вдруг побледнел я и не мог вздохнуть

От небывалой, нестерпимой муки:

Неистово за горло и за грудь

Меня схватили мраморные руки

И начали душить меня и рвать,

Как бы дрожа от злого нетерпенья...

Я вырваться хотел и убежать,

Но, словно труп, остался без движенья...

Я изнывал, я выбился из сил,

Но, в ужасе смертельном холодея,

Измученный, я все ж тебя любил,

Я все твердил: "Воскресни, Галатея!.."

И на тебя взглянуть я мог едва

С надеждою, мольбою о пощаде...

Ни жалости, ни даже торжества

Я не прочел в твоем спокойном взгляде...

По-прежнему высокое чело

Античною сияло красотою,

Глаза смотрели кротко и светло,

И все черты дышали добротою...

Тут холод смерти в грудь мою проник,

В последний раз я прошептал: "Воскресни!.."

И вдруг в ответ на мой предсмертный крик

Раздался звук твоей веселой песни...

        1868

Мой друг, тебя томит неверная примета,

Бесплодную боязнь рассудком укроти:

    Когда твоя душа сочувствием согрета,

    Она не может горя принести!

Но видя ряд могил, о прошлых днях тоскуя,

    Дрожишь ты часто за живых,

    И гибель лучших смутно чуя,

    С двойною силой любишь их.

Так сердце матери невольно отличает

    Того из всех своих детей,

Кому грозит беда, чья радость увядает,

    Кто немощней, и жалче, и слабей...

Пусть тем, кого уж нет, не нужно сожалений,

    Но мысли не прогнать: зачем они ушли?

Увы! Ни мощный ум, ни сердца жар, ни гений

    Не созданы надолго для земли.

И только то живет без горьких опасений,

    Что пресмыкается в пыли!

1870-е годы

   (Перевод из Донаурова)