Константин Ваншенкин - Музыка из окна Страница 6

Маленький этот поселок

Маленький этот поселок,Замкнутая среда.Грозного мира осколок,Как-то попавший сюда.

Ни огонька за рекою.Впрочем, отсутствует мост.Господи, все под рукою:Школа, работа, погост.

«Мать, в муках, в счастье продержись…»

Мать, в муках, в счастье продержисьМладенец — жизни половинаИль даже вся — выходит в жизнь,Едва прервется пуповина.

А дальше — горе не беда,И с той черты, предельно ранней,Накатывает чередаПрижизненных напластований.

Но на каком-то рубежеВдруг иссякает лет лавина,И вот не с матерью уже,А с жизнью рвется пуповина.

Старик

Прочною служит основоюСобственной жизни плато.Но на хрена ему новое,Модное это пальто?

Впрочем, не следует спрашивать.Не повернуть его вспять.Хочет носить — не донашивать,Жить — а не век доживать.

Читатель

— Пускай я не эрудит,—Заметил читатель хмуро,—Мне нравится, как гудитСегодня литература.

Пожалуй, не для утехОна существует ныне.От этих устал и тех —Порадовали иные.

Внезапные имена,Которые многим внове.Сочувствие и винаИ что-то еще в их слове.

«С конфискацией имущества…»

Имущество конфисковали.Машину? Дачу?..Не смеши!с десяток книг нашли едва ли,Что в доме были для души.

Приемник коротковолновый,Когда-то собранный в кружке,Но до сих пор почти как новыйУже в брезентовом мешке.

Приемничку взять вражий голосНе составляет ничего.Он брал когда-то даже полюс.А вот теперь берут его.

«Здесь были бараки — несчастных и сирых пристанище…»

Здесь были бараки — несчастных и сирыхпристанище,Чья ниточка жизни рвалась, бесконечно слаба.Когда это было? При Сталине или при сталинщине?..Да полно! Хоть вы не играйте сегодня в слова.

Истина

Ужасная истина,Причастная к теме,Увидена мысленноВоистину всеми.

В ней связаны кабелемЗалитые хлоркойТе ямины — с Бабелем,Вавиловым, Лоркой…

Портрет

Спрашивают: почемуОстальные допустили?Ведь не хуже по уму.Да и тоже были в силе.

Больно ловко в дело вник,Аккуратно ямы вырыв,И они попали в них,—И одним из первых Киров.

Кто законным лишь путемСобирался делать что-то,Вряд ли понял и потомКорни общего просчета.

Тот, усатый, был пахан,Хмурый урка, уголовник.И уж больно был поганВзятый в руку уполовник.

Не на стеклах ветровыхМесто этому портрету,А на стендах, да таких,Где фиксируют примету:

Злые оспины лица(Зазеваешься — пристукнет!),Где ра-зыс-ки-ва-ет-сяГосударственный преступник.

Канал

Горит густого вечера пожар.Стою у борта. Тесные, как лузы,В которые едва проходит шар,Трещат давно построенные шлюзы.

Могучий век, ты славил и пинал,Уничтожал и льстил — гордились чтоб…Так в наши дни нам говорит канал,Сработанный еще рабами Кобы.

Кино

Первая серия — Ягода,Вторая серия — Ежов.И тот, и тот — враги народа,Один кровоточащий шов.

Третья серия —Лаврентий Берия.

Но и тут Генсек —Главный дровосек.

Нет, не на лесоповале,Не в суде и не в подвале,А в кремлевской тишинеСам с собой наедине.

По счастью

От порчи тогдашней людской,От скрытого сглазуИзгой со своей мелюзгойБыл выселен сразу.

Казенным считалось жилье,—Не числясь в квартире,Какие-то люди в нееКорыта вкатили.

В трехдневный безжалостный срокКак сняли с работы,Убрался с семейством сурокДля новой заботы.

Прошли сквозь бесчисленность бедСквозь это горнило,Где если случался обед,То лишь без гарнира.

Но в том не оставшись дому,—Не ведая цели,Уехали — и потому,По счастью, не сели.

Огромный невиданный трал,Он снова и сноваНе только с поверхности брал,Треща от улова.

Но были прорехи в сети,Сквозь них понемножкуНа этом путинном путиТеряли рыбешку.

Шипя в глаза и за глаза

Шипя в глаза и за глаза,В двух разных бочках брага бродит.Когда те «против», эти — «за»,Когда те «за», то эти — «против».

Кокетливые старички,Которых знает вся округа.Потрескавшиеся стручки,Не признающие друг друга.

Вы только заняты собой —Не общей родины судьбой,А собственным благополучьем…Ну, а ее кому поручим?

«В Коктебеле на пляже мужском…»

В Коктебеле на пляже мужскомРазговоры велись без поправок.А волна добиралась ползкомДо беспечно оставленных плавок.

Там Зенкевич, Каверин и Крон,И Ямпольский, и тот же ИвановВ жизнь смотрели с различных сторонСо своих деревянных диванов —

Топчанов. А соленая пыльНе спеша оседала на коже.Моисеев, Герасимов, Миль,Разумеется, были там тоже.

Там все было тогда без прикрас,И я, вроде мальчишек сопливых,Слушал новый подробный рассказМежду двух краткосрочных заплывов.

Нынче что там? Наверное, рок,Что ликует наивно и грубо,Заглушая давнишний урок —Будни мудрого голого клуба.

...Я задремывал, и в полуснеМне сознанье слегка будоража,Оставалась чуть-чуть в сторонеДымка близкого женского пляжа.

«Прошло всего лишь три десятка лет…»

Прошло всего лишь три десятка лет,Как бы подобных мигу,И никаких препятствий больше нетПечатать эту книгу.

А ведь кому-то в прежнее житьеСтояла костью в горле.Но отошли гонители ее,Хулители померли.

А те, что сохранились до сих порИз той суровой были,Про жесткий отзыв свой и приговорПочти уже забыли.

Видение

Грозища стихла,И, словно вор,Кот ростом с тиграВошел во двор.

Минуя заросль,В дверях возник.Так показалосьВсего на миг.

Над гребнем хижинСкользнула тень…Как был униженЯ страхом тем!

«У экрана вновь сидим…»

У экрана вновь сидим.Вечереет. Длится лето.Сигаретный вьется дым.Погромыхивает где-то.

В телевизоре тот гром —В Барселоне на футболе —Или близко, за окном,В затуманившемся поле?

Непонятно, где гремит,Угрожая иль со скуки,Чья трава и чей гранитОтражают эти звуки.

Словно главные призы,Ливнем полные и градом,Две далекие грозы,Оказавшиеся рядом.

«В том пасмурном марте…»

В том пасмурном мартеНе знал среди ночи и дняО близком инфаркте,Уже поджидавшем меня.

О подлой засаде,Ударившей прямо в упор.О первой досаде,Оставшейся, будто укор.

…Все глухо и сонно,Пока пребывает в тишиСейсмичная зонаВсегда напряженной души.

«Как будто выполняя уговор…»