Алексей Козлов - Наших дней дилижансы Страница 6

Ночь в старом доме

Остывающий дом, засыпая, собакой скулит,Возвращая тепло очага, разговоров, устоев,И ковчегом скрипит над штормами опальной земли,Обречённой тонуть без семейного сна и покоя.

Он вздыхает трубой под клавирный ноктюрн половиц.В очень старых домах, что солдатами служат столетья,Старожилом ночи привидение вечной любвиПроверяет замки, возвращает на место предметы.

И, нервируя пса, подойдёт к колыбели оно,Чтоб серебряный луч отвести от неё, улыбнётся,И как будто само смежит веками створки окно,Из которого ночь остывающим сумраком льётся.

О лесе с любовью

Проборами в растрёпанном лесу —Вторжение хозяйственное про́сек.Причёсок лес не любит и не просит.Он облысеет временно на осень,Пока же листья держит на весу.

Войти в него и дерево обнять.И под корой услышать шёпот сокаО том, что устремление – высо́ко,И нет ограничительного срокаУ леса, как у смертного меня.

И с удареньем в век перенестись,Где были и проборы, и просе́ки,Что много ближе топору, веселью —Всё в том лесу с подарком новоселью,Что рощей праздник в доме угостил.

Не упрекаю в том, что не бежитОт дровосека или от пожара —Таким родился. Есть и смысл, пожалуй,Превосходить устойчивостью жадностьИ жить, пускай теряя рубежи.

Кто выбрал наименьшее из зол,Тот выбрал зло. А выбор леса – прочерк.Переживёт бензопилу для про́сек,Поэтов преждевременную проседь,Любя и осень, и скупой подзол.

О поэзии

Крадётся кошка чёрная, а светПотушен в чёрной комнате обычно.Уверен – есть или уверен – нет,А кошке вера в кошку безразлична.

И бродит, не зависима от нас,Ловить её бессмысленно и пошло,Но если темень будешь вспоминать,То значит, в ней присутствовала кошка.

О правилах дорожного движения

Есть резделительная, стало быть —«Нельзя по встречной».Нет в правилах движенья «Не убий!»Прямою речью.

Навстречу те, кто не на встречу – заСвоим в дороге.Лети себе и не слепи глаза,Крылом не трогай.

Бывает, что дороги единят,Бывает – делят.И мало безопасности ремняПриходу к цели.

Все правила – и «Ладам», и «Пежо»,Но не для стали.Увиделось, что это хорошо,Но так не стало.

«Не лги», «Не сотвори» и «Будь смирен»,И «STOP» в завете,Но снова – лобовое, вой сиренИ смерть в кювете.

О родине

Точка, где, слетев на ультразвук,Аист появляется с «визиткой»,Там, где вне старания и мукВ первый раз от двери засквозило —

Ею ли гордиться и в себяНавсегда координаты вправитьИ носить, по плоскости скользя,По иным названиям и травам?

Матери печальная рука,Что лупила редко, но за дело,И каштан у дома в облаках,Кашель умирающего деда —

В родинку уложатся, а стихТолько время передаст, согрея.Хорошо, что можно унестиРодинку и родину как время.

Об одном важном чувстве

Господь, любое чувство отними,Оставив то, что я неполноценен.Пусть друг мне не протянет пятерни,Когда скажу, что я уже у цели.

Отсутствием лекарства накажиМеня, Господь, когда я заболеюНедугом полноценности, a жизнь…Скажу, что понял старым дуралеем.

Не допусти, забей мне глиной рот,Когда вскричу, что есть на всё ответы,Что правдой есть, а что – наоборот,Что есть любовь, а что – слова на ветер.

Оставь мне голод и гони с трибун.Не доведи до лозунгов в падучей.Не допусти, чтоб нижнюю губуВыпячивал, как идиотский дуче.

И тот народ, поэт, который самКорону для величия нацепит,Презрев неполноценности бальзам,Неполноценен.

Обычный и простой американец

У гамбургера круглые черты,И в тех чертах, наверно, колдовство —Он круглыми способен делать ртыИ животы, и мысли, и волхвомУглы любого рода округлять.Он властелин желудков и колец.Он – туз червей, сильнее короляГеорга. Он – начало и конец,В цепи от пробуждения до сна.

За стойкой – я и сотрапезник Билл,А может, Джон. Законный ланч у нас.У гамбургера функция судьбы,Настолько неизбежен мне вопрос,Что Билл задаст, свой бутер надкусив:Мой личный на игру в бейсбол прогноз.Я вспоминаю из последних силКоманду города, где был рождёнМой Билл, а я, приехавший потом,Ассимиляцию познал дождёмНазваний блюд, произносимых ртомКак обороты вежливости оБейсболе и игре температур.Когда мой Билл поймёт, что ничегоТолкового бейсбольного во рту,Он спросит, соболезнуя, меня,Откуда я приехал мудаком.А объяснить, что в Киеве родня,Без карты мира будет нелегко.

И мы пока молчим. Я ем салат,А Билл – свой бутер. С кетчупом, без зла.Никто из нас ни в чём не виноват.И это очень скрашивает ланч.

Овладевшие перьями

1.

Овладевшим лишь перьямиБез крыла не увидеть свой стихНад землёю и временемОткрывающим высь для других.А иным не захочетсяПолучить горсть свинцовую влёт,И тогда о немом одиночествеИх строка пропоёт.

Оперению пёстрому,Но не крыльев в размахе, а рукНад высокими соснамиНe поднять, нe держать на ветру.Перемалывать мельницам,Как всегда, урожаи плевел.И опять эта жизнь не изменится,Если всё – в трын-траве.

2.

Сколько перьев источеноО «не мир Я принёс вам, но меч»,Сколько копий подстрочногоОправдания каждой войнеЗаточилось, чтоб вероюРазделять по завету Христа.Только в брате, по вере повергнутом,Меч – подобье креста.

3.

В небе – вечная иволга,С тихой песней своей высоты,И расплачутся ивамиСосны – те, что пойдут на кресты.Над разрывами-вздохами,Над кострами из судеб и крыш,Над молитвами, в гимнах заглохшими,Ты, как прежде, летишь.

Окно

То ли кашель и оханье тяти,То ли храп разбудил на полатяхПод периной – такой, как снега,Что стелила трёхдневно пургаИ сшивала у рек берегаВ беспредельное белое платье.

То ли сна продолжение, морок,Где лукавый некщонным и вором,Искушая, утопит в грешном,То ли полночь явила окно,Прорубивши устоя бревноКак препону и стуже, и взору.

Боязливо, от страха икая,Заглянула, заранее каясь —Из каменьев дома высоки,Переулками – проплеск реки,У причалов – челнов тесаки,Чудо-пристань, мощённая камнем.

Но везде скоморошные маски,И срамные прилюдные ласки,Неизвестных названий цветы,Площадей горлопанящих рты,Кружева, позабывшие стыд,Что метут эти площади в пляске.

Голубей на карнизах возня иБалалайки, что видом разнятся.Вот привидится! Боже, избавь!Оглянулась – родная изба,Где сверчок да лучина-судьба,И зевнула, крестом охраняясь.

Они редки

Они редки, как правильность тенейНа полотне со лживой мизансценой,Достойны в Третьяковке на стенеКричать: «Враньё!» или – костра под ней,Поскольку сатане плюют в расценки.

Они редки, и душами на днеНаходятся, откроешь – засверкают.Удачи бы – как кислорода мне,Не склонному дышать на глубине,Где вонь от разложения такая…

Где рыбам безразличен и молюск,И всё, что не съестное и не прибыль.Ценю холоднокровность и молюсь —Пусть устрицу не тронет острый клюв.Я сам когда-то кистепёрил рыбой,

Но выполз на Атлантики песокИ вот… вооружившись лишь Wi-Fi’ем,Ныряю, пульс переведя в висок,Сонарам не заметен, невесом,Как створки устриц, открываю файлы,

И в их губах настойчиво ищу.Тем значимей жемчужины в коронуПоэзии, чем реже, и ни чутьНептуну – не планктоновая чушь.Они прекрасны, если чужеродны.

Они уходят

Обманутые углями печи,Завёрнутыми в скатерть к переезду,Не шерудят ухватами в ночи,Тоскуют и спиваются, болезны.

Добро в домах переменило цветИ смысл и стало кожей на диване,Сервизами, коврами на паркет.Добро уходит в прежнем толкованьи.

И домовые духи, бородойТряся печально, навсегда уходят.Кикимора осталась за плитойС прокудой – духом мусоропровода.

На север, запад, на восток, на югИдут они, их путают с бомжами.И правда – местo жительства, уютУ них бетонки плоские отжали.

И сквозь останки мёртвых деревеньПроходят, ищут свет в домах и лицах,И учат языки, кому не лень.Оставшиеся гибнут на границах.

Осенний гром