Ведьмины сказки - Любовь Дмитриевна Бурнашева Страница 6

Нет ни души в переполненном храме,

Господи, как мне вернуть все потери,

Если ключ этот смертью подарен?

Чёрный шаман

Закат неизбежен и ночь заскользила тенью,

Я вновь обошла километры чужих дорог,

За млечным путем пробираюсь я провиденьем,

И месяц ущербный светит у моих ног,

Свет-пыль с фонарей собирала, серпом срезая,

Готовила зелье от чар твоих, чёрный шаман,

Меня приручал, на кострах ритуальных гадая,

Ударами в бубен дым до небес поднимал.

Я вольною птицей была, а ты диким зверем,

Та встреча в степи стала для нас роковой,

Смеясь распахнула шальная любовь свои двери,

Ловушкой захлопнув, навеки украла покой.

Как взгляд отвести от черных твоих бездонных?

Ты так же попал в омут зеленых глаз,

Счастьем стала б любовь, но поступок был подлым,

Силу мою отбирал, свою умножал в сотни раз.

Как воду из родника душу мою выпивал ты,

Костер до небес разжигал, камлая чёрный обряд,

А я уползала в степь, выла волчицей от боли,

Но дым от костра как цепью тянул назад.

Я строила стены туманом, сама же их разрушая,

Секатором новой луны срезала у солнца лучи,

Мостила слезами пути за грани твои пробираясь,

Из серого пепла сложила осколки разбитой лжи.

Оковы любви паутину рвала я столетье в клочья,

Над миром вновь засияла ярко моя звезда,

Укрыла себя покрывалом из бархата черной ночи,

Костер ритуальный, шаман, разжёг ты сегодня зря.

Ночь — бузина, как полынный отвар с крапивой,

Звезды по небу пишут вязью старинных букв,

Ветер, несущий страх летит ураганом с равнины,

Вместе со мною заклятье он прочитает вслух.

В прорезь на длинном ключе тихо подует ветер,

Слушают духи его завыванье — благую весть,

Юртой зеркальной накроют шамана сверху,

Со злобой смотри в отраженье — один ты здесь.

Звезды сгорают и падают пеплом как саван,

Небо вдыхает в себя остатки шаманских костров,

А в глубине моих глаз любовь навсегда угасает,

Вернулась в разорванный след я тропою из снов.

Когда я уйду под землю, то прорасту цветами,

Полынью, крапивой, дурманом, степною травой,

Когда ты уйдешь, на костре ритуальном сгорая,

То пепел — остатки твои развеются над землей.

Ветер, несущий страх вновь прилетит с равнины,

Посеребрит он пеплом сплетенья цветов и травы,

Вместе мы будем навеки, мой шаман милый,

Только теперь свою силу — всю отдаёшь мне ты.

Осенью стылой

В тёмной чаще дремучего леса,

Заблудилась речная ундина,

На запястьях цветы-браслеты.

Осень-волосы, а глаза — тина.

Заколдованный осенью стылой,

Вяз томился в объятьях ветра,

Покоренный красой ундины.

Он ожил, будто жарким летом,

Ей шептал он любви признанье.

Песнь лесов пел ей наважденьем,

И к нему, в его ветви, в объятья,

В миг упала влюбленная дева.

Пронзил холод лес, ветер осенний.

Взор ундины потух, сердце стыло,

Вяз опутал, укрыл своей сенью,

До весны грея, прятал любимую.

Укрывая шептал тихо сказки,

А зима снегом с неба сходила,

Прорастали друг в друга в ласке,

Одним целым стал вяз с ундиной.

Мёртвые цветы

Он этого не знал и не желал, так получилось,

Но что-то бешеною тьмой по стенам билось,

Кирпичных арок спины выгнулись горбато,

Манил к себе огнями, но себя в руины прятал.

Бредёт шагами время-зверь по стенам улиц,

На мостовой куски асфальта дыбом вздулись.

От взгляда у домов сорвались с петель двери,

От взмаха рук летели вверх туманом перья.

Стекал свет фонарей как воск свечей и капал,

По подворотням ветер выл, ребёнком плакал,

Как гулкие шаги по мостовой стучали годы,

Запущенное колесо лишило в миг свободы.

Река вздувалась, на паром швыряла волны,

Глядя тревожно за весло держал паромщик,

Он Души молча посчитал, монеты взял устало,

Вскричал: — «Где, чёрт возьми, тебя таскало?

Я вечность жду и что твориться в этом мире,

Бушуют ураганы, что мне не усмирить их,

Решил за раз собрать все Души в этом свете?

Зачем устроил на земле ты катастрофы эти?»

Паромщик заглянул под капюшон тревожно:

— «Ты на себя, мой друг, сегодня не похожий.»

— «Вот здесь, — Рука на грудь, — Там что-то бьётся,

Мир изменился, вижу яркий свет и солнце,

И музыка звучит, орган церковный слышу,

И пенье птиц, и запах трав степных и небо вижу.

Там на горе, — Махнул рукой, — Там дом стоит,

И девушка. Её движения воздушны и легки,

Таинственно и чувственно ступает мягко,

Танцует нежно, подпевая себе песней жаркой.

В глазах её бездонных — небо, океаны, море,

Пленительно-таинственная даль простора,

В руках цветы. Увидела меня, не испугалась,

И протянув цветок, приветливо мне улыбалась.

Я сделал шаг, из мрака вышел к ней навстречу,

А тут, — Рука на грудь, — Горит и жжет как свечи,

Увидел мир вдруг в ярком многогранном свете,

Паромщик что это, ты можешь мне ответить?»

Смех громовой взлетел над водами Забвенья,

Трясло паром и берега реки землетрясеньем:

— «Такого не было ещё как мир наш сотворился,

Смотрите Души. Посмотрите, Смерть влюбился!

Но этот дар вручил Господь лишь смертным,

В тебе, бессмертном, как могло забиться сердце?

Чудны дела твои, но если было хорошо, то мне ответь,

Зачем устроил на земле ты ураганов круговерть?»

Взгляд — молнии удар, зубами скрежет злобно,

Взглянул вдруг на ладони рук он недовольно,

За спину спрятал, улыбнулся криво: — «Было.

Поверив ветру травы шелестели, говорили.

И мне поверила она. Смущенно рассказала,

Во мраке проходящим не раз меня встречала,

Во снах своих. И верила, есть Я на этом свете,

При свете дня, живой, хотела меня встретить.

И я увидел, как очнулся дремавший в веках лес,

И краски брызнули на разомлевший лист небес,

Пьянящий воздух целовался с травами с лугов,

Стелился понизу туман, уснул на крыльях снов.

И тишина. Мы слушали лесное птичье пенье,

Почувствовал внутри себя я странное волненье.

Кругом цвели цветы, мы ими любовались,

Сорвал я для неё. Они в руках завяли, сжались.

Поникли усеянные чернотой истлевших кружев,

Впервые за своё безвременье я так неосторожен,

Она из рук моих цветы взяла, к себе прижала,

И улыбаясь, своей рукою нечаянно мне руку сжала.

Покрылась тленом в миг она и почернела трупом,

Не испугалась, сделав шаг, сказала — «Не волнуйся,

Не больно, всё уже прошло, и чернота исчезла,»

Мне показалась, что она об этом сожалела.

И для меня померк весь мир, оделся бурой тиной,

Я удержал безумный крик, ушёл тропой звериной,

Она звала меня назад, кричала с