Николай Гумилёв - Сборник стихов (электронное собрание сочинений) Страница 60

11 июля 1911 г.

Ты, лукавый ангел Оли,Ставь серьезней, стань умней!Пусть Амур девичьей воли,Кроткий, скромный и неслышный,Отойдет. А ГименейВыйдет, радостный и пышный,С ним дары: цветущий хмельДа колечко золотое,Выезд, дом и все такое,А в грядущем колыбель.

Четыре лошади

Не четыре! О, нет, не четыре!Две и две, и «мгновенье лови»,—Так всегда совершается в мире,В этом мире веселой любви.

Но не всем вечеровая чараИ любовью рождаемый стих!Пусть скакала передняя пара,Говорила она о других.

О чужом… и, словами играя,Так ненужно была весела…Тихо ехала пара вторая,Но наверно счастливей была.

Было поздно; ночные дриадыТанцевали средь дымных равнин,И терялись смущенные взглядыВ темноте неизвестных лощин.

Проезжали какие-то реки.Впереди говорились слова,Сзади клялись быть верным навеки,Поцелуй доносился едва.

Только поздно, у самого дома/ Словно кто-то воскликнул: «Не жди!» /,Захватила передних истома,Что весь вечер цвела позади.

Захотело сказаться без смеха,слово жизни святой и большой,Но сказалось, как слабое эхо,Повторенное чуткой душой.

И в чаду не страстей, а угараПовторить его было невмочь.Видно, выпила задняя параВсе мечтанья любви в эту ночь.

Рисунок акварелью

Пальмы, три слона и два жирафа,Страус, носорог и леопард:Дальняя, загадочная Каффа,Я опять, опять твой гость и бард!

Пусть же та, что в голубой одежде,Строгая, уходит на закат!Пусть не оборотится назад!Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде.

Огромный мир открыт и манит...

Огромный мир открыт и манит,Бьет конь копытом, я готов,Я знаю, сердце не устанетСледить за бегом облаков.Но вслед бежит воспоминанье,И странно выстраданный стих,И недопетое признаньеПоследних радостей моих.Рвись, конь, но помни, что печалиОт века гнать не уставалиСвободных… гонят и досель,Тогда поможет нам едва лиИ звонкая моя свирель.

Я до сих пор не позабыл...

Я до сих пор не позабылЦветов в задумчивом раю,Песнь ангелов и блеск их крыл,Ее, избранницу мою.

Стоит ее хрустальный гробВ стране, откуда я ушел,Но так же нежен гордый лоб,Уста – цветы, что манят пчел.

Я их слезами окроплю/Щадить не буду я свое/,И станет розой темный плюш,Обвив, воскресшую, ее.

Освобожденье

Кончено! Дверь распахнулась перед ним, заключенным.Руки не чувствуют холода цепи тяжелой.Грустно расстаться ему с пауком прирученным,С милым тюремным цветком, пичиолой.

Жалко тюремщика…,/ Он иногда улыбалсяСтранно-печально… / и друга за тяжким затвором…Или столба, на котором однажды качалсяТот, кого люди назвали убийцей и вором.

Жалко? Но только, как призрак, растаяли стены,В темных глазах нетерпенье, восторг и коварство,Солнце пьянит его, солнце вливается в вены,В сердце… изгнанник идет завоевывать царство.

Хиромант, большой бездельник...

Хиромант, большой бездельник,Поздно вечером, в сочельникМне предсказывал: «Заметь:Будут долгие неделиВиться белые метели,Льды прозрачные синеть.

Но ты снегу улыбнешься,Ты на льду не поскользнешься,Принесут тебе письмоС надушенною подкладкой,И на нем сияет сладкий,Милый штемпель – Сан-Ремо!»

Открытие летнего сезона

Зимнее стало, как сон,Вот, отступает все дале,Летний же начат сезонОлиным Salto-Mortale.

Время и гроз, и дождей;Только мы назло погодеВсе не бросаем вожжей,Не выпускаем поводий.

Мчится степенный СилачРядом с Колиброю рьяной,Да и Красавчик, хоть вскачь,Всюду поспеет за Дианой.

Знают они – говоритьМного их всадникам надо,Надо и молча ловитьБеглые молнии взгляда.

Только… разлилась река,Брод, словно омут содомский,Тщетно терзает бока,Шпорит коня Неведомский.

«Нет!.. Ни за что!.. Не хочу!»Думает Диана и бьется,Значит, идти Силачу,Он как-нибудь обернется.

Точно! Он вышел и ждетВ невозмутимом покое,Следом другие, и вотРеку проехали трое.

Только Красавчик на кустПрыгнул с трепещущей Олей,Топот, паденье и хрустГулко разносятся в поле.

Дивные очи смежив,Словно у тети Алины,Оля летит… а обрыв —Сажени две с половиной.

Вот уж она и на дне,Тушей придавлена конской,Но оказался вполнеНа высоте Неведомский.

Прыгнул, коня удержал,Речка кипела, как Терек,И – тут и я отбежал —Олю выводят на берег.

Оля смертельно бледна,Словно из сказки царевна,И, улыбаясь, одна,Вера нас ждет Алексеевна.

Так бесконечно мила,Будто к больному ребенку,Все предлагала с седлаПереодеть амазонку.

Как нас встречали потомДома, какими словами,Грустно писать – да о томВсе догадаются сами.

Утром же ясен и чистБыл горизонт. Все остыли.Даже потерянный хлыстВ речке мальчишки отрыли.

День был семье посвящен,Шуткам и чаю с вареньем…Так открывался сезонПервым веселым паденьем.

Над морем встал ночной туман...

Над морем встал ночной туман,Но сквозь туман еще светлееГорит луна – большой тюльпанЗаоблачной оранжереи.

Экватор спит, пересеченДвенадцатым меридианом,И сон как будто уж не сонПод пламенеющим тюльпаном.

Уже не сон, а забытье,И забытья в нем даже мало,То каменное бытие,Сознанье темное металла.

И в этом месте с давних пор,Как тигр по заросли дремучей,Как гордость хищнических свор,Голландец кружится летучий.

Мертвец, но сердце мертвецаПолно и молний и туманов,Им овладело до концаБезумье темное тюльпанов.

Не красных и не золотых,Рожденных здесь в пучине теснойТ……. что огненнее их,Тюльпан качается небесный.

Этот город воды, колоннад и мостов...

Этот город воды, колоннад и мостов,Верно, снился тому, кто, сжимая виски,Упоительный опиум странных стихов,Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.

В освещенных витринах горят зеркала,Но по улицам крадется тихая темь,А колонна крылатого льва подняла,И гиганты на башне ударили семь.

На соборе прохожий еще различитВизантийских мозаик торжественный блескИ услышит, как с темной лагуны звучитВозвращаемый медленно волнами плеск.

Ольге Людвиговне Кардовской

Мне на ваших картинах яркихТак таинственно слышнаЦарскосельских столетних парковУбаюкивающая тишина.

Разве можно желать чужого,Разве можно жить не своим…Но и краски ведь тоже слово,И узоры линий – ритм.

Т. П. Карсавиной