Владимир Маяковский - Том 1. Стихотворения, поэмы, статьи 1912-1917 Страница 7

20 июля 1914 г.

Мама и убитый немцами вечер*

По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:«Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Письмо.

Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма — а — а — ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг, —надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали:«Убит,дорогой,дорогой мой!»

И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймойСбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна*.А вечер кричит,безногий,безрукий:«Неправда,я еще могу-с —хе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»

Звонок.

Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!»

[1914]

Скрипка и немножко нервно*

Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи.шмыгнул на горящий Кузнецкий*и ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!»,Бросился на деревянную шею:«Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне — наплевать!Я — хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»

[1914]

Мысли в призыв*

Войне ли думать:«Некрасиво в шраме»?Ей ли жалетьгородов гиль?Как хороший игрок,раскидала шарамисмерть черепав лузы могил.

Горит материк.Стра́ны — на нет.Прилизаннаятреплется мира челкаСлышите?Хорошо?Почище кастаньет.Это вам не на счетах щелкать.

А мне не жалко.Лица не выгрущу.Пустьиз нежногоделают казака́.Посланныйна выучку новому игрищу,вернетсяоблеченный в новый закал.

Была душа поэтами рыта.Сияющий говорит о любом.Сердце —с длинноволосыми открытокблагороднейший альбом.

А теперьпопробуй.Сунь ему «Анатэм»*.В норах мистики вели ему мышиться.Теперьу негодуша канатом,и хоть гвоздь вбивай ей —каждая мышца.

Ему линытьв квартирной яме?А такаянравится манера вам:нежностьиз памятивырвать с корнями,го̀ловы скрутить орущим нервам.

Туда!В мировую кузню,в ремонт.Вернетесь.О новой поведаю Спарте* я.А слабымсмерть,маркер времен,ори:«Партия!»

[1914]

Я и Наполеон*

Я живу на Большой Пресне,36, 24.Место спокойненькое.Тихонькое.Ну?Кажется — какое мне дело,что где-тов буре-миревзяли и выдумали войну?

Ночь пришла.Хорошая.Вкрадчивая.И чего это барышни некоторыедрожат, пугливо поворачиваяглаза громадные, как прожекторы?Уличные толпы к небесной влагеприпали горящими устами,а город, вытрепав ручонки-флаги,молится и молится красными крестами.Простоволосая церковка бульварному изголовьюприпала, — набитый слезами куль, —а у бульвара цветники истекают кровью,как сердце, изодранное пальцами пуль.Тревога жиреет и жиреет,жрет зачерствевший разум.Уже у Ноева оранжереи*покрылись смертельно-бледным газом!

Скажите Москве —пускай удержится!Не надо!Пусть не трясется!Через секундувстречу янеб самодержца, —возьму и убью солнце!Видите!Флаги по небу полощет.Вот он!Жирен и рыж.Красным копытом грохнув о площадь,въезжает по трупам крыш!

Тебе,орущему:«Разрушу,разрушу!»,вырезавшему ночь из окровавленных карнизов,я,сохранивший бесстрашную душу,бросаю вызов!

Идите, изъеденные бессонницей,сложите в костер лица!Все равно!Это нам последнее солнце —солнце Аустерлица*!

Идите, сумасшедшие, из России, Польши.Сегодня я — Наполеон!Я полководец и больше.Сравните:я и — он!

Он раз чуме приблизился троном,смелостью смерть поправ, —я каждый день иду к зачумленнымпо тысячам русских Яфф!*Он раз, не дрогнув, стал под пулии славится столетий сто, —а я прошел в одном лишь июлетысячу Аркольских мостов*!Мой крик в граните времени выбит,и будет греметь и гремит,оттого, чтов сердце, выжженном, как Египет,есть тысяча тысяч пирамид!

За мной, изъеденные бессонницей!Выше!В костер лица!Здравствуй,мое предсмертное солнце,солнце Аустерлица!

Люди!Будет!На солнце!Прямо!Солнце съежится аж!Громче из сжатого горла храмахрипи, похоронный марш!Люди!Когда канонизируете именапогибших,меня известней, —помните:еще одного убила война —поэта с Большой Пресни!

1915

Вам!*

Вам, проживающим за оргией оргию,имеющим ванную и теплый клозет!Как вам не стыдно о представленных к Георгиювычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,думающие, нажраться лучше как, —может быть, сейчас бомбой ногивыдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,*вдруг увидел, израненный,как вы измазанной в котлете губойпохотливо напеваете Северянина*!

Вам ли, любящим баб да блюда,жизнь отдавать в угоду?!Я лучше в баре блядям будуподавать ананасную воду!

[1915]

Гимн судье*

По Красному морю плывут каторжане,трудом выгребая галеру,рыком покрыв кандальное ржанье,орут о родине Перу.

О рае Перу орут перуанцы,где птицы, танцы, бабыи где над венцами цветов померанцабыли до небес баобабы.

Банан, ананасы! Радостей груда!Вино в запечатанной посуде…Но вот неизвестно зачем и откудана Перу наперли судьи!

И птиц, и танцы, и их перуаноккругом обложили статьями.Глаза у судьи — пара жестянокмерцает в помойной яме.

Попал павлин оранжево-синийпод глаз его строгий, как пост, —и вылинял моментально павлинийвеликолепный хвост!

А возле Перу летали по прерииптички такие — колибри;судья поймал и пух и перьябедной колибри выбрил.

И нет ни в одной долине нынегор, вулканом горящих.Судья написал на каждой долине:«Долина для некурящих».

В бедном Перу стихи мои дажев запрете под страхом пыток.Судья сказал: «Те, что в продаже,тоже спиртной напиток».

Экватор дрожит от кандальных звонов.А в Перу бесптичье, безлюдье…Лишь, злобно забившись под своды законов,живут унылые судьи.

А знаете, все-таки жаль перуанца.Зря ему дали галеру.Судьи мешают и птице, и танцу,и мне, и вам, и Перу.

[1915]