Илья Сельвинский - Улялаевщина Страница 7

Распухший из патриархального быта,

И, пользуясь тем, что свобода забыта,

Его раздувают попы да тузы.

Но если государство - господский туман,

Так надо же избавиться от этой петли:

Вспомним хоть Гегеля: "Выводы ума

Не зависят от того, хочу ли я, нет ли".

С другой стороны коммунисты. Ну-да,

Братство, равенство. Что возразишь им?

Но мы задыхаемся, мы еле дышим

То же дворянство, тот же удав.

Практика жизни и теория у них,

Как хлебный козел и созвездный овен.

Фурье, Кампанелла, Маркс или Оуэн

Блестящие фантасты, но не больше, ни-ни,

Нет. Коллектив - это дутая бронь,

Под которой прячутся авантюрист и лодырь,

Трудящимся же массам это только одурь,

Как и религия, как серебро.

Мы, анархисты, подняли стяг,

Стяг беспощадной борьбы с держимордой

За личность, за святость ее, ее гордость,

Во имя и хищников и растяп!

Мы не позволим солдафонским коленям,

Зажав нашу душу, ее кудри остричь

Все равно из Третьего ль они Отделения

Или из Особого Отдела 3.

Итак, резюмирую: я призываю

Каждого выбрать - свобода иль закон.

Надеюсь, что я среди казаков.

Граждане-слово за вами!"

Серга, то вполне музыкально зевая,

А то в рассуждении ногти грызя,

Рванулся, услыша - "слово за вами":

"Слово товарышшу Дылду. (Ты сядь)".

И вот вышел Дылда. Голый, как язык.

Если даже мама родила его в сорочке,

То и эту сорочку он скинул. Короче

На нем были только одни... усы.

Но он не дрейфил. Наоборот.

Стоял себе и дул в пупырышки по коже,

Пока от хиха и хоха корежился

Этот непривычный к ощущениям народ,

"Гражданы! Ваша нация дюже резва.

Но плакать про это вы вполне достойны.

Вот видите, как ходють богоносные воины,

Каждодневно умирающие через вас.

Теперьча, значит, наш анархицкий сход,

Который есть за вас в боях закаленный,

Вынес: просить от вас миллиона,

А то очень масса пойдет в расход".

Партер покрыт. Кабарэтный смех

Зацепился за глотку и полез обратно.

Как? Миллион? Да в своем ли он уме?

Сколько же это на брата?

Гай не слушал. Он вышел на воздух,

Но сзади пала чья-то тень.

"Итак, ваше мненье: не парни, а гвозди?"

Гай обернулся: "Это вы. Штейн?"

"Я. Пойдемте, так сказать, в таверну,

Пропустим рюмаху, а потом и закусон".

И Штейн зашагал геометрически верно,

Как человек планирующий пищу и сон.

И циркуль этих размеренных бурок,

А с другой стороны - его лоскутная речь

Под черепом Гая в какой-то норе

Классифицировались из сумбура.

Пивная лужа лошадиной мочи,

Зеленая вывеска-омар во фраке:

Трактир "Растабаровка" - "Мальчик! Очисть.

Пиво, моченый горох и раки",

Острой бородки гофрированный каракуль,

Смех через ноздри при сжатых губах:

"Мальчик. Скоро там? Я просил раки.

(Не люблю России-тупа)".

У Гая была ищейская снасть

Он следил за его разговорной манерой:

"Ого, очевидно, скоро весна,

Если даже распускаются почки в мадере".

Отбросил меню, повернулся и стал

Разглядывать стенные размалевы для потехи.

"Западная живопись изрядно пуста,

Но: обожаю ее, как техник.

Сравните японца: арбуз как арбуз,

Петушьи гребни и пузырьки морозца,

Но рядом гейша - такусенький бкгст,

И вся лилипутного роста.

Варвары-ну, и метод такой.

Иное дело Сезанн, барбизонцы:

Они - композиция, план, протокол,

У них на каркасе солнце.

А тут полюбуйтесь: ведь здесь наши судьбы

Лимон, банан и... зеленый лук.

Эх, взять бы этот лук, тетиву натянуть бы

Да в Русь! Чу-чу! Свинопасом на луг!

А с поэзией лучше? У Эдгара По,

Который, я подчеркиваю, Пушкину был сверстник,

Стихи наплывают по каплям в перстни

И россыпь акростихов гнездится между пор.

Возьмите Вийона: баллады своих Оргий

Он строил транспортиром-не на глаз, а на градус.

Возьмите Маллармэ, с его манерой радуг,

Где "счастье" в то же время расцвечено и в "горе".

А мы. Что у нас? Беспризорный Есенин,

Где "вяз присел пред костром зари"?

Да ведь это же Япония, как я говорил:

Огромный закат да под лиственной сенью?..

Вы скажете: случайность. Но нет-я берусь

Доказать, что Пегас без хлыста обнаглел.

Например: "Сторожит голубую Русь

Старый клен на одной ноге".

А где же другая? Утолите мои нервы.

Иль от этой ловкости надевать мне панцырь?

Вы себе представили всю грациозность дерева,

Которое балетно стоит на пуанте?"

"Видите ли. Штейн, я не так закален.

Но вы-то как сказали бы-любопытно право

"Я бы сказал- "одноногий клен"

И разом вогнал бы образ в оправу".

"Ка-кой придира! - а скажите-ка вы

Ну, "медведь ковыляет" это грамотно?"-"Что же!

Ковылять глагол от слова ковыль,

Значит белый медведь ковылять не может" .

Гай его пальцы на пальцы вздел:

"Бросимте все эти стихи

Слушайте, Штейн, что вы делаете здесь?

Никогда не поверю, что вы анархист.

Эта точная поступь, этот точный словарь,

Любовь компановки, неприязнь к стихии,

Самая манера расцвечивать слова

Да разве в шпане такие?

Наконец, этот шахматный ход на трибуне.

Критика урывками из Маркса. А дальше?

Где постулат? Его нет и не будет.

Вместо него истерика с фальшью.

В пулеметном порядке начали браться

Говард и Штирнер и тут же Прудон.

Жалко, Толстого забыли. Притом

Из Руссо передержка. (Вы помните - братство?)

Наконец, ваши цифры. Пф. Хо-хо!

Семьдесят, семьдесят паки и паки.

В Талмуде есть пословица: "Семь это враки".

Но это не безграмотность. Повторяю: ход.

Кто ж вы? По размаху - вы не трудовик,

Для него вы, кроме того, слишком рафинированы.

Что же до эс-эра, то и тут, увы,

Вы не любите России - значит вырваны.

И все же в вас напичкано того и того,

Вы эс-эр в меньшевизме и меньшевик в эсэрстве;

Типичный петербуржец, чопорно-дерзкий,

С гипертрофированной головой.

Мне так и чудится: английский кэпи,

Ваш прорезиненный макинтош

И в серых губах папироса-"Скепсис",

Приподнятая бровь и дежурное "Не то".

И вы-вы сильны. Нет, больше-могучи

9той вечной усмешкой бритого сатира

Над всем, кто увлекает, зовет и учит

Святой банальности о счастии мира".

Штейн поднял палец: "Спокойно, сэр.

Кружечку пива. (Не мочите мизинца.)

Итак, дорогой Пинкертон, мой принцип

Не отпираться: да, я эс-эр.

Понятно, не такой, как Сазонов или Ропшин,

Я более расчетлив, если хотите - низмен,

Но все же я эс-эр, так, говоря в общем,

Конечно, с оговорками и ревизионизмом.

Но, отдавая должное вашей хирургии,

Точной до секунды, как хронометр Бурэ,

Все же замечу-это другие,

А я - до последней кровинки борец.

Ведь большевики захватчики власти,

И нужно мутить и мутить народ,

Пока наши люди кого следует наластят

И на Западе вопрос хорошенько нарвет.

А там оккупация. Серый террор.

Какая-нибудь Дума, как венец революций,

Но до этого времени народная прорвь

Ни в коем случае не должна затянуться.

Рабочий сагитирован. Интеллигент - пустяк

Нужно помнить, что такое Россия.

Мы ориентируемся на крестьян

И будем будировать и трясти их.

Теперь по вопросу дня: как?

Партия наша переживает кризис.

Мелкого хозяйчика и средняка

Приманишь только на анархизм.

Зато это средство - вернее смерти,

Что ни час - то новый аршин.

Вот вам проект политической коммерции,

Которая в будущем даст барыши.

Да, виноват. Я горланю, как гусь,

А вы, небось, сидите да на ус мотаете.

Кто вы? И если узнать я могу-с,

Я распускаюсь в ухо. Катайте".

В памяти чекиста вздулся архив,

Но Гай не тронул его сонной идиллии.

"До сих пор я, видите ли, был анархист,

Но вы меня, кажется, разубедили".

Уральск. IV - 1924.

Тверь. Х - 1924.

ГЛАВА VI

Кобылье сало жевали у костров они

Косые, лопоухие, с мяучьей кличкой;

Но гимназеры разочарованы,

Упрямство с отчаянием гонялись по личику.

Отваги у них - латинский кувшин,

Да дело не в этом: их меч только вытяни;

Дело в другом - например: вши.

Этого Сенкевич и Майн-Рид не предвидели

Не всякий уснет, ночника не спустя;

И потом другое, да-да, это тоже:

Для него-то, конечно, мама пустяк,

Но мама без него, понимаете, не может.

А у них коридор будто уличка,

А на ночь на столике коржик.

Мамочка, моя мамулечка,

Пропадает твой мальчик Жоржик.

И все же, хотя бы их обожрали черви,

Они не уйдут ни за какое злато:

Их сердце, классически скроенное червой,

Пришпилено к имени "Тата".

И эти две оттененные буквы,

Ее обаятельный облик,

Качались под веками и на хоругвях

В мехах ресничьего соболя.

Это ей то в интиме, то в барабанном грохоте