Александр Коренев - Черный алмаз Страница 7

Покрыты

              мины

                       каплями росы.

Сегодня не до смерти на войне.

Гляжу, как разгулялись облака!

Хоть вон воронки... вон по целине

Тела...

            раздуты конские бока.

Но отовсюду — несется щелями

Вода болтливая, живая!

Проходят тучи — над траншеями —

Маршрутов нам не открывая.

И дождь — грибной, а не осколочный.

Дрожит и пляшет по лугам.

А капли по колючкам проволочным —

Как по гороховым стручкам.

И на душе — не туча тусклая,

Полно все радости и покоя.

Апрельское, родное, русское

Еще родней в начале боя.

Южн. фронт 1943

В ОКОПЕ

Ты на фото, как мадонна грустная...

Если не бомбят и не в бою,

Я твой снимок,

Привалившись к брустверу,

Снова на минуту достаю.

Ты глядишь с участием и лаской…

Прячу вновь, поспешнее скупца,

Чтобы пальцами

В грязи и смазке

Не запачкать нежного лица.

1943

ПИСЬМА

Я твои письма жду, я ими радуем,

Но что все письма?! Бумаги десть.

Мне просто надо —

                             чтоб спала ты —

                                                      рядом,

Чтоб тело гладить,

Чтоб в лицо глядеть.

Хочу, и все! Мне попросту охота

Тебя, тугую, губ твоих, плечей.

Так лесорубу

                     после дня работы

Охота хлеба

                   и котловых щей.

А тут лишь корка черствая фантазии.

К чему посланья, помыслы, и даже

Та фотография, где ты нежна.

Что мне слова

                      о том, что ты

                                           все та же!

Что письма мне,

                         когда ты, вся,

                                               нужна!

С фронта, май 1943

ПОСЛАНЬЯ

Я письма свои шлю тебе в тревоге.

Как будто сердце бросаю в огонь.

Как я их доверю железной дороге?

А вдруг разбомбят почтовый вагон?

Вдруг с неба — на проносящийся, серый

Состав обрушится бомбовый град,

И письма, любови моей дипкурьеры,

Убитыми будут, во взрывах сгорят?

А коль «кукурузник» по весям и высям

Их понесет, но собьет его фриц?

И высыпятся треугольники писем,

Как белые перья подстреленных птиц.

Но снова и снова солдаты усердно

Тоску и любовь свою шлют на восток.

Ты все-таки жди — треугольный, как сердце,

В косую линейку тетрадный листок.

1944

ПОЗЫВНОЙ

За эти дни, с момента приземленья,

Я все забыл, про все, чем дорожили.

Про все, что было...

До прыжка в их тыл

Ты так далеко,

Что уже не верю,

Что на одной земле

С тобой мы жили,

И в этом веке

                      я тебя

                                любил!

Теперь ни писем, ни открытки малой.

Но что все письма! что все телеграммы!

Междугородные переговоры!

И голуби, летящие домой.

Я знаю: есть особые сигналы,

Есть внутри нас

Бессонные экраны,

Сердец взывающих

Радиоволны.

И каждый миг

                      ты связана

                                       со мной.

Когда в полете голуби замерзли,

Когда готовят черные конверты,

Над спящей всей

Поверхностью земной —

Стучит, стучит

Родного сердца морзе!

Читай, читай,

Пока не рвется лента!

Ты слышишь

                    мой последний

                                            позывной?

Восточная Пруссия, 1944

* * *

Как ты играла, девочка, Прокофьева!

Вмиг — пронесется в памяти опять.

Солдат бежит на проволоку, в кровь его

Рвут крючья, рвут.

Не время вспоминать.

На кольях нити проволоки, как ноты,

Колючки — как бемольные значки.

Сейчас смертельное аллегро для пехоты

Война сыграет,

Рвя тела в клочки.

Мне в лазарете голову жгут мысли,

Как первых скрипок взвизг, как альт, как нож.

Ведь даже аттестата мне не выслать.

Как ты живешь?

Ну как ты там живешь?!

Как ты игра... я рушусь под наркозом

В провал, летя, сметенный на лету

То скрябинским апофеозом,

То канонадой, все смешав в бреду…

1944

КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА

Буграми, оврагами,

                               в полях, за окопами прямо

Колючая проволока бежит,

словно кардиограмма.

Зигзагами графика

                             солдатских смертей и потерь

Колючая проволока бежит

в предрассветную темь.

И кажется мне,

                        пока еще темен зенит,

Что ею весь мир, как лентой подарок, обвит!

Не лентой — цепями,

                                 аж брызгает грязь в лицо,

Военная проволока Земли обвила колесо.

Вон стали и звезды

                             пучками колючек

                                                        стыть,

И утренний лучик —

                               как проволоки мертвая нить,

С пучками колючек,

                               будто с бутонами роз,

Магнитно маячит... чтоб вдруг на нее я пополз!

Пока я лежу

                    и тикает сердце-часы,

Стальные стручки наверно уж в каплях росы?

Но будет приказ,

                          и пойду,

                                        пойду сквозь дым,

И каждый пучок разрастется в разрыв звезды!

Как взрывы сверхзвезд,

                                     в глаза нам, по одному...

Пойду в полный рост, на колючку

наденусь в дыму.

А коль уцелею,

                         указов, уставов сталь

Такою же цепью обвяжет годов моих даль.

Непреодолимо...

                           Но всходит, разъяв кольцо,

Любимой, туманной, забытой мадонны лицо!

Улыбкой в слезах

                           сияя, светя с высот,

Все цепи она, как с ресниц паутину, сметет.

1944

КАКАЯ ТИШИНА!

Отчего: невесомость, невескость?

Нереальным все видится мне?

В тишине такой деревенской

Будто я под водой в глубине.

Ни ракет, ни стрельбы кругом,

И ни мин, ни другой мороки.

Как на небе, на формировке

Рота, где-то, в краю другом.

Хоть рукой тишину такую

Можно трогать и колупать.

И мы все по домам тоскуем.

Да и как не затосковать!

Горы, гурии с коромыслами.

Воз плетется, покой на всем.

Под навесом — совсем немыслимо!

Конь похрупывает овсом.

Как с похмелья, по тропкам, рощам

Мы слоняемся все, не прочь

Поработать, крестьяне, в общем...

Мы напрашиваемся помочь.

За водою смотаться мигом.

Подновить ивняковый плетень.

И до странности смирно, тихо

Деревенский смеркается день.

Козы, камни в мохнатой плесени.

Дивно все мне, что вижу тут.

Словно после долгой болезни

В первый раз я встал и иду.

И все в мареве сирени и сена.

Огоньков слепота кругом.

А па улицах так сокровенно

Пахнет в сумерках молоком,

Чуть пойдут, разбредаясь, коровы,

Этих улиц лиловая мгла!

Кто сказал о войне о суровой,

На которой мы были вчера?

На задворках навоз и наледь,

И дымок... подморозило, знать.

И не могут — сердца не оттаять,

И по дому — не тосковать!

Карпаты, 1944.

КОСТЕЛ

А фронт уж рванулся на запад, вдаль...

Только лютует один февраль

Космы омел на ветру простер

В резкое небо... И цел костел.

Не было — в стенах костела боя,

Не было и лазарета затем.

Был только Бог! Через дыры стен

Смирно он смотрит в небо рябое.

Более нет ни пальбы, ни дыма.

«Езус Мария!..» — жители мимо.

И лишь в конфедератке хлопец,

За руку дивчю втащив туда,

Даже не лапал, глазами хлопал.

На пол валил ее, ал от стыда.

«Тихо! Не можно при Боге...» шептала